ДЕТЕКТИВНЫЙ РОМАН
ГЛАВА 1
Труп тщедушного, невысокого мужчины поливали плотные струи ледяной воды. Бедолага решил свести счеты с жизнью почему-то под холодным душем. Короткая, связанная вдвое веревка тянулась от его шеи к крану. Благодаря — ей повесившийся, стоял на коленях в скорбной позе: упавшие руки доставали до пола, туловище подалось чуть вперед, голова виновато опущена на грудь, лица не видно. Казалось, он просил прощение у глазеющих на него, одетых в такую же, как и он сам, унылого цвета и покроя униформу товарищей.
Эта душевая кабина не имела ни двери, ни даже шторы, а потому с полторы дюжины мужских глаз беспрепятственно и в полном молчании наблюдали сейчас абсурдную картину: мертвеца, принимающего душ. Ни кто из них не догадался хотя бы закрыть кран. В большинстве этих глаз читалось непонятное безразличие к столь мрачному и парадоксальному зрелищу. Время от времени тишину нарушал доносившийся из коридора один и тот же истошный и несуразный вопль: «Партизанен! Партизанен!» Но и он не производил на этих людей абсолютно никакого впечатления, потому что в этом заведении не принято удивляться ничему. Здесь может происходить всякое, ведь это… сумасшедший дом…
Начальник Криминальной милиции Новостроевского РУВД, подполковник Александр Яковлевич Гражданкин, на работе с подчиненными был строг, но, в то же время справедлив и корректен, а потому пользовался у них авторитетом и уважением. Частенько он позволял себе с подчинёнными и пошутить, но делал это своеобразно: всегда с серьезным лицом и, не меняя интонации голоса. А потому оперативникам, следователям и экспертам трудно было определить, когда их босс шутит, а когда уже нет.
Вот и сегодня вызванному в его кабинет лейтенанту Фирсову не понятно было, насколько серьезно с ним говорил начальник, который после обычного приветствия поведал ему следующее:
— Извини меня, конечно, Вадим, — со вздохом вроде бы глубочайшего сожаления произнес подполковник, с явным сочувствием глядя молодому оперативнику прямо в глаза, — но мне придется всё-таки… отправить тебя… в сумасшедший дом.
М-да. И причем уже сегодня. Больше того… До обеда, пожалуй, тебе необходимо находится уже там. И ничего тут не поделаешь. Все мы ходим под Богом. А Его пути, как говорится, неисповедимы.
Лейтенант пытался некоторое время проникнуть в темные глаза начальника, но так и ничего не прочитав в них, попробовал отшутиться:
— Так ведь сумасшедший дом для дураков. А я пока, что…
— Умный, да? – перебил Гражданкин, подчинённого мельком глянув на часы. — Но, тем не менее, моя интуиция подсказывает, что попадешь ты именно туда, именно сегодня и, как я сообщил выше, еще до обеда.
Вадим Фирсов переминался с ноги на ногу, растерянно улыбаясь и краснея. Подполковник же, выдержав еще некоторую паузу, наконец, сжалился над парнем, и стал пояснять уже четким начальственным тоном:
— Ладно, лейтенант, присаживайся, шутки теперь в сторону. В двух словах. Под утро, в городской Психиатрической больнице, на Солнечной одиннадцать, повесился сумасшедший. Тебе задание: съездить, посмотреть и оформить, как полагается, это самоубийство. Поедешь один. Сам знаешь, все загружены до упора: на каждом сотруднике нашего отдела по десятку дел висит. Работать будешь самостоятельно. Когда-нибудь начинать надо: не зря же в Высшей школе милиции учишься. Да, и участкового там тоже не жди, он в Елабуге на сессии. Такой же, как ты, студент-заочник. А исполняющий его обязанности в больницу с язвой желудка вчера загремел.
Увидев, как засияло лицо лейтенанта, подполковник строго предупредил:
— Только давай без фокусов, Вадим! Я твою гипертрофированную дотошность и пинкертоновское воображение знаю. Ты сейчас же из банального самоубийства преступление века раздувать начнешь. Ничего не усложняй! Дежурный следователь от городской прокуратуры с экспертами там уже был, считают происшествие суицидом. Оформляй в темпе! И снова к Рязаеву в помощь: он от одной бумажной волокиты захлёбывается, не говоря уже о постоянных выездах. Бандитские ОПГ никак не поделят город. Стреляют каждую ночь, поганцы! Задание ясно?
— Так точно!
— Вперед выполнять!
— Есть! А какую машину взять, товарищ подполковник?
— Чего-чего? – нахмурился Гражданкин. – Ты забыл, что девяностые на дворе, а не благополучные семидесятые! Хотя о чём я? Ты ж в семидесятых под стол пешком ходил. На автобусе доберешься. Я и сам скоро на велосипед пересяду. Деньги на ремонт техники давно не выделяют и все ползающие рыдваны в отделе теперь наперечет. Сам же знаешь.
— Еще вопрос: дурдом-то, вроде, на Вокзальной находится?
— На Солнечной у них — дача летняя. Май наступил, вот больных на природу и вывезли. Еще вопросы есть?
— Никак нет!
– После обеда жду от тебя звонка…
В четырнадцать ноль-ноль первый телефонный звонок, раздавшийся в кабинете Гражданкина, был именно из сумасшедшего дома.
— Товарищ подполковник! — кричал в трубку, оглушая начальника, лейтенант, — Это я, Фирсов, докладываю…
— Да, понял уже. Не ори так! И давай покороче, пожалуйста.
— Предполагаю: не суицид, а убийство чистой воды — со странной радостью в голосе продолжал кричать Вадим.
— Ну, другого я от тебя и не ожидал. Ха-ха-ха! – не выдержав, рассмеялся начальник.
— Подождите смеяться, Александр Яковлевич. Одно то, что погибший приходится сыном тоже погибшего при странных обстоятельствах, месяц назад, главврача этой самой психбольницы, — уже вызывает подозрения.
— Стоп-стоп! Осади-ка маленько, лейтенант. Ты откуда звонишь?
— С Солнечной.
— Тогда тем более перестань кричать. Где тайна следствия? Сыщик называется! А почему нам неизвестно об убийстве главврача?
— Потому, что главврач погиб не на даче, не на Солнечной, а на территории основного стационара психбольницы. Потому и не наш райотдел занимался следствием. Да и дело, как мне тут объяснили, и не возбуждали, собственно: посчитали за несчастный случай — погиб, мол, просто от упавшей с крыши сосульки.
— Сосульки?! Что за глупость?!
— Ну, куска льда. Какая разница? Всё равно ведь подозрительно. А повешенный и не сумасшедший вовсе, а просто алкоголик. И вообще тут, оказывается, — не все абсолютно сумасшедшие, есть такие, что и не совсем того…
— Вот, Фирсов! А утром ты считал иначе. Ну, а что повешенный? Какие у тебя аргументы в пользу убийства?
— Настораживает, что висит он, товарищ подполковник, как-то неправдоподобно. И вода, говорят, из душа на него лилась зачем-то. Санитары ее до меня уже выключили. Разве так вешаются?.. Может, наш эксперт бы, что тут обнаружил?
— А может, тебе всех городских экспертов подослать?! – услышал Фирсов из трубки недовольный крик уже самого Гражданкина. – Прокурорские там уже были! И предупреждаю, сосульку в голову не бери! Не глупей тебя люди по ней отработали. Занимайся своим делом. А дурдом, он и есть дурдом, — в нем всё, что угодно может произойти. Так что, и сам будь осторожен!.. – Опять не то пошутил, не то всерьез предупредил подполковник и положил трубку.
Посидев некоторое время, постукивая пальцами по столу, в задумчивости, Гражданкин решительно нажал на кнопку селектора.
— Старшего эксперта Наумова ко мне!..
На следующий день, на утренней оперативке, Гражданкин удивил всех, решив заслушать первым доклад именно лейтенанта Фирсова.
— Значит так, — начал, слегка волнуясь, молодой сыщик, — и я, и эксперт Наумов, прибывший вчера на Солнечную… Мы оба сходимся во мнении, что на так называемой даче психбольницы произошло не самоубийство, а чистой воды убийство. Смерть погибшего, наступила от механической асфиксии. И причём имеются явные признаки насильственного удушения.
Подполковник взглянул на опытного Наумова. Тот согласно кивнул головой, хотя и не очень решительно.
— А именно в пользу нашей версии, то есть убийства — продолжал лейтенант, — говорят следы на шее погибшего. Содранная верёвкой кожа и кровоподтёки имеют явно дублированный характер. Предполагаем: жертву сначала удушили, напав скорее всего сзади, а потом уже убитого подвесили в душевой кабине. То есть, инсценировали суицид. Висел алкоголик в душевой совершенно в неестественной позе для решившего повеситься человека. На фотографиях это видно. Убитый стоит на коленях из-за короткой веревки. Так вешаться, мне кажется, очень неудобно.
При этих словах послышались смешки коллег Фирсова, но лейтенант невозмутимо продолжал:
— Веревка была связана вдвое. А потому её очень удобно, не завязывая лишних узлов, не тратя на них время, использовать сначала, как удавку. То есть, сначала убийца вполне мог задушить ею жертву, напав сзади — врасплох, а потом, перекинув через трубу, легко сделать на одном конце её петлю, затянув которую убийца получил готовую, как бы виселицу. А на втором конце верёвке ещё одну петлю в которую просунул голову уже задушенного и таким образом подвесил, не очень правдоподобно правда, труп мужчины в душевой. Показываю: — Фирсов достал из кармана связанную вдвое верёвочку и, манипулируя ею, очень ловко и быстро перекинул через одну руку и затянул, как бы через воображаемую трубу один её конец, а на другом сделал таким же образом ещё петлю и просунул в нее кулак второй руки. И всё это без дополнительных узлов. — Кстати верёвка прочная и вешаться на двойной не было необходимости. Далее: повешенный был в больничной пижаме, а между тем душ был включен, холодная вода поливала, как я думаю, уже бездыханное тело, для того, чтобы уничтожить следы оставленные убийцей. Исходя из этого, делаю вывод: убийство, однозначно! И совершено не больным человеком. То есть не психбольным или не совсем психом, так как в действиях преступника прослеживается довольно логичный расчёт.
— Подозреваемые-то есть? — со скукой в голосе поинтересовался подполковник.
— В первую очередь, я лично подозреваю Банкира.
Такое заявление опять рассмешило коллег.
— Да-да. Напрасно смеётесь. – Защищался Фирсов. — Там и Банкир есть. Он с детства со справкой. Не знаю, как ему удалось управляющим банка на некоторое время стать, но как банк этот липовый лопнул и активы его — тю-тю, управляющего этого именно сюда почему-то определили, а не в исправительную колонию строгого режима, как следовало.
— Мотивы его? — тоже насмеявшись вдоволь, спросил Гражданкин.
— Жертва похитил или похитила… – волнуясь, пробовал пояснять молодой лейтенант, предчувствуя опять похожую реакцию сослуживцев. — Короче, погибший алкаш выпил его, то бишь принадлежавший Банкиру одеколон. У жертвы со Степаном Водольяновым, то есть Банкиром на сей почве, в день убийства была ссора…
На этом месте повествования коллеги Вадима вполне предсказуемо опять дружно расхохотались, и лейтенанту пришлось прервать доклад. По его лицу было видно, что он глубоко обижен на старших товарищей.
— Отставить смех! – наконец одернул подчиненных подполковник. — Посмеялись, и хватит. Мы же на работе. И причём тут вообще смех? Погиб человек. Неважно, что в таком специфическом учреждении. Неизвестно, сами-то где еще окажемся?.. То, что душ включен, Вадим, а труп одет – ни о чем не говорит. В этом заведении и душ принять, и с жизнью покончить могут очень необычным способом. Ну, а кто первым обнаружил труп?
— Психбольной Фриц с диагнозом – дебил.
Тут уже первым, не выдержав, прыснул сам подполковник.
— Как, как говоришь, Вадим? Дебил? – переспросил он.
— Да – невозмутимо отвечал Фирсов. – Я тоже когда-то думал, что дебил, кретин и идиот – ругательные слова, но это всего лишь диагноз психических заболеваний.
— Ты там я смотрю не плохо уже поднатаскался лейтенант. Когда из РУВД выгонят не пропадёшь. Свою клинику наверное откроешь? Можно и самому потом там подлечиться. – Пошутил Гражданкин. — Ну, а – Фриц? Имя или фамилия этого, как ты говоришь дебила?
— Кличка. У них у всех клички, как в зоне. Так там заведено, почему-то. И Банкир и Фриц – клички больных.
Подполковник сочувственно вздохнул.
— М-да. Дожили. Больным, как собакам, клички присваивают. А почему Фриц? Немец, что ли?
— Никак нет. Просто на фильмах про войну ещё в подростковом возрасте помешался. Считает себя немецким солдатом или полицаем. Одному ему известно. Говорит только на немецкой тарабарщине: «Яволь». «Найн» «Я-я». Допрашивать бесполезно. Никакой переводчик его бред не разберёт. По русски-то может что-то и понимает, а вот отвечает только этой абракадаброй. Фриц этот пошёл, видимо, в туалет, а так как это помещение совмещено с душем, он и наткнулся первым на труп. И поднял тревогу, завопил на всю больницу: «Партизанен! Партизанен!» Разбуженный криком дежурный санитар обратил внимание на часы, было шесть утра. До сего момента он сладко почивал. А потому, когда и как погибший оказался в душе, и что там произошло, он не знает. Кстати, товарищ подполковник, именно этот Фриц и труп главврача в стационаре тоже первым обнаружил. И там же он поднял тревогу тем же воплем.
— Значит, Вадим! Повторяю, занимайся только алкашом! – пристукнув ладонью по столу повысил голос Гражданкин. — С главврачом давно уже разобрались наши коллеги. Сейчас дуй на Солнечную. Покопайся там ещё денёк. Но, если веских доводов в пользу убийства завтра не предоставишь, определяем эту смерть сумасшедшего, как самоубийство и ставим в деле точку…
ГЛАВА 2
По дороге на Солнечную Вадим снова и снова пытался складывать, словно из кубиков, картину вчерашнего преступления. Но слишком мало кубиков было у него в руках, а потому никакой конкретной картинки пока не получалось. Может, и он бы посчитал смерть алкаша самоубийством. Алкоголики в белой горячке частенько вешаются. Погибший был склонен к её приступам, потому, говорят, отец и держал его здесь — у себя на глазах. Но ведь дело в том, что и отец погиб при загадочных обстоятельствах. И хотя подполковник Гражданкин запретил Вадиму заниматься делом главврача, в мыслях он все-таки снова и снова возвращался к нему и решил два дела расследовать параллельно.
Что-то навязчиво подсказывало: эти смерти являются звеньями одной цепи. Да и смерть от сосульки или, по протокольному, куска льда — слишком подозрительна. Если уж этот кусок льда, сорвавшийся с крыши, сумел так точно угодить в голову, так почему не в больную, которых, гораздо больше и которые намного беспечней, а именно, в здоровую, да ещё в голову главврача? И произошло всё опять без свидетелей. Хотя, потенциальные-то они есть. Ведь «психи» (так сокращённо Вадим называл этих больных про себя) гуляли, как ему удалось узнать, в тот момент во дворе. Но почему-то без присмотра? Сегодня на смену заступал дежурный санитар Геннадий Бахарь. Фирсов намеревался поговорить с ним. Ведь это он должен был тогда находиться с больными. С двумя другими санитарами Вадим познакомился еще вчера, это были, молодые крепкие парни — студенты, они чуть младше Геннадия. Тот отслужил в армии и был уже женат. А Дмитрий и Влад срочную не мотали, так как учились в мединституте на одном факультете. Работа в психиатрической больнице засчитывалась им в практику. Оба были холосты и скорее приятели, нежели друзья. Дмитрий Черин – симпатичный, открытый, он вчера сменил Влада Болотникова, который был полной противоположностью ему, с вечно недовольным лицом, скрытный и, похоже, циник. Как заметил Вадим, очень груб с больными, не стесняясь посторонних, раздавал им пинки и подзатыльники. А ведь именно он проспал жизнь повешенного алкоголика. Когда Вадим попробовал надавить за нерадивость и сон вовремя дежурства этот санитар, ни грамма не смутился: «Все на дежурстве спят, не я один. Если б начальство на нас не экономило, приняло четверых и платило бы, как положено, тогда и спрашивать можно было. Будто ваши дежурные в ментовке не спят». Даже такое высказал лейтенанту – глазом не моргнув Тот ещё наглец…
Теперь начальство… За начальство у них была временно исполняющая обязанности заведующей данного отделения психиатрической больницы Максимович Марья Ивановна. Она на работе вчера вообще отсутствовала. О ней он пока знал только то, что ей тридцать пять лет, ни детей, ни мужа не имеет. Сама водит машину. «Я же, в свои двадцать три, — почему-то подумал Вадим о себе, — не имею ни семьи, ни машины, ни пока даже девушки… Ну и черт с ней с машиной! Зато, только гуляя пешком, можно по-настоящему насладиться весной. Она в этом году здорово припоздала. Но, может, поэтому так и радует: и глаз, и слух. Под ласковым солнышком появляются первые листочки на деревьях, без умолку щебечут птахи. Лица у людей приветливые и, кажется, что больше стало молодежи на улицах. Особенно девчонок. Улыбаются и все куда-то спешат на своих стройных ножках и в коротеньких платьицах. Хотя в платьицах, к сожалению — редкость, больше почему-то в джинсах. А ведь где-то сейчас, вот так же куда- то стучит каблучками и моя… потенциальная невеста…»
Но все эти замечательные наблюдения и приятные ощущения, навеянные весной, напрочь исчезают при виде высоченного мрачного забора, прочных ворот с облупившейся краской и пугающей табличкой:
| ВТОРОЕ ОТДЕЛЕНИЕ ГОРОДСКОЙ ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ БОЛЬНИЦЫ |
Кивнув через стекло сторожу, и пройдя через вертушку, Вадим зашёл в его каморку, чтобы задать пару вопросов. Со сторожем Вадим тоже уже познакомился, но разговора, как такового, между ними пока не было. Ефимыч в лечебнице был не только сторожем, но и дворником, и сантехником, и грузчиком. И жил прямо в вахтенном домике при воротах, потому как жилья своего не имел. То есть, практически был настоящим бомжом. Лет он уже был почтенных, по лицу пьяница и плут, а таковые возраста своего не ощущают. В сторожке Вадим увидел и незнакомца.
— Ефимыч, — обратился оперуполномоченный к сторожу, — Марья Ивановна здесь?
— Пока не заезжала.
— А вы, гражданин, кто будете? – обратился к незнакомцу Фирсов.
— Березин я, шофёр с УАЗика больничного, — представился тот. — Вернее, был. А теперь вот снова устраиваюсь. Меня покойный главврач незадолго до смерти уволил ни за что ни про что, а Марья Ивановна увидела вчера в Горздраве и на радостях пригласила опять. Она-то меня знает. Да и за такие деньги кто к ним еще пойдёт.
— А что за радость у неё такая была?
— Приказом утвердили на должность заведующей второго отделения, то бишь, дачи, но с прицелом на место главврача – оно пока пустует.
— Вон что? Несмотря на недавнее ЧП здесь?
— Для дурдома самоубийство – не ЧП, – со знанием дела ответил водитель. — Психи часто с собой кончают. Особенно алкоголики и наркоманы.
— А за что все-таки вас уволили? Ведь должны же быть какие-то мотивы?
— Хэ?! Мотивы? Мотивы были, конечно, — не смущаясь допросом, охотно отвечал Березин. — Только дутые. «Волга» у папы сломалась. Его личная — чёрная. А он спешил очень. Вот меня и запряг. А то обычно брезговал ездить на нашем «облезлом». «В Горздрав, да побыстрее!» — дал команду. Ну, я и рванул с места в карьер. А в квартале от дурдома задёргался наш «УАЗик» и встал: бензин на нуле. Ну, он хай и поднял! У него и так характер тяжёлый был. А после того, как в Москве Белый Дом Ельцин расстрелял, ещё нервней стал. Хоть самого к психам сажай. Он ведь фанатичным коммунякой всю жизнь был. «Продал!.. – кричит — бензин! Всю страну с молотка пустили вместе с демократами!.. За буржуев, за жулье голосуете, дурачье!.. они вам еще покажут!» — А че орал на меня? Я вообще никогда голосовать не ходил не при той власти, не при нынешней. «Уволен! — кричит, — по тридцать третьей!» Слова не дал сказать. Хлопнул дверцей и пешком пошёл. А знаете, как обидно было! Десять лет ведь здесь отпахал. Даже заправлялся порой на свои кровные. И вот награда… Ладно, хоть без тридцать третьей обошлось.
— А что вас держало тут? И опять вот устраиваться хотите.
— Привычка. Больше ничего.
— Ну, дело-то теперь прошлое, конечно, – не прекращал дознание дотошный детектив. – А всё-таки? Куда ж бензин тогда подевался?
Водитель метнул нехороший взгляд на сторожа:
— А это вот у охраны надо спросить. Вечером был. Литров десять, по крайней мере, оставалось. А утром, тю-тю!
Ефимыч заморгал мутными глазками, пытаясь сделать невинное лицо. Но это у него явно не получалось.
С улицы посигналили. Обрадованный этому сторож, с солидным видом нажал на кнопку и ворота заскрипели, приводимые в движенье электроприводом, уезжая в сторону, красную «девятку», на которой въехала, теперь уже на правах полной хозяйки этой территории Марья Ивановна Максимович.
Березин поспешил вслед за машиной, а Фирсов продолжил разговор уже с одним сторожем:
— Ефимыч, скажи-ка честно, между нами, бензин Березина — твоя работа?
— Не. Я тут не причём. У меня ж машины нету. На кой он мне? Березин про других говорит, а у самого то ж бывает – покрутил многозначительно пальцем у виска старик.
— Ну и ладно, шут с ним с бензином, — махнул рукой лейтенант. А про себя подумал: «Дождёшься от тебя признания, как же. Тоже крученый — верченый видать фрукт».
Вслух же спросил:
— Ефимыч, а не смог бы ты проехать со мной вечерком на Вокзальную? В основной стационар. Мне нужно на месте посмотреть, где произошёл несчастный случай с бывшим главврачом.
— А вы что, всё ещё им занимаетесь?
— Да. Ещё как занимаемся, параллельно с этим делом. – Схитрил сыщик. — А почему это тебя удивляет?
— А вот нисколько, как раз и не удивляет. – Озадачил Фирсова сторож. — Я ведь очень тогда поразился такой глупой смерти хозяина.
— Хозяина? Это ж «по фени» уже. Ты часом не сидел, Ефимыч?
— Да было раз по молодости, по глупости. За ведро картошки, при Сталине-то строго было.
— Ладно, оставим ведро и Сталина, — махнул рукой Вадим – это дело прошлое. Скажи-ка лучше, Ефимыч, а где ты сам находился, когда погиб главврач?
— Ну вот, как сказал, что сидел, так сразу и под подозрение попал, – проворчал старик.
— Скорее, наоборот. Будь ты преступником, разве бы тогда стал, разговаривая с опером, поддерживать точку зрения следствия, что это был не несчастный случай. Кстати, ты единственный из всего персонала больницы – кто в эту глупую смерть не поверил.
— Так у меня школа жизни такая была, что я в случайности не больно-то верю, – обрадовался доверию милиционера сторож.
— Так, может, вспомнишь тогда, старик, какую-нибудь важную деталь, чтоб наши с тобой подозрения подтвердить? – похлопав, почти по приятельски по плечу Ефимыча спросил Фирсов.
— Не знаю, не знаю, – морща от умственного напряжения лоб, отвечал сторож. — Всё уже вроде еще тогда ментам рассказал. Ворота я как раз задвигал. Там на Вокзальной движок сгорел, вот я их и толкал — надрывался вручную. Видел только, что хозяин выбежал раздетый из корпуса и прямиком к машине своей. Бежит и ругается на чем свет стоит. А сам факт падения ему на голову глыбы этой ледяной я не видал.
— Говоришь, раздетый? И бежал?
— Да, хотя ветерок был в тот день противный такой, пронизывающий прямо насквозь.
— А что конкретно он кричал? И кому собственно?
— Ворота скрипели. Я не прислушивался, наоборот отвернулся и старался поскорее их закрыть. Боялся под горячую руку угодить. Вы же слышали, какой он психованный в последние дни-то был.
— Может, на больных он кричал? Они ведь гуляли тогда? Как мне известно.
— Может, и на них? А-а! Вспомнил! – ударил радостно по лбу себя Ефимыч. — Багажник у его машины почему-то поднятым оказался.
— Багажник?
— Да, багажник. Но я увидал, что открыт он только когда ворота и стал закрывать. Так мельком глянул: куда это он бежит? Ну, вот и понял щас только: не понравилось ему, что кто-то багажник у его «Волги» открыл.
— Ты про багажник операм говорил?
— Нет. Только сейчас почему-то вспомнил. Да меня, особенно-то, никто про него и не расспрашивал.
— Машину он перед окнами кабинета своего ставил?
— Всегда. Подъезжал задом и ставил рядом с УАЗиком Санька Березина. Тот уже уволен тогда был, и машина его стояла без дела.
— А почему же, багажник у «Волги» вдруг открытым оказался?
— А бес его знает? Может, и дураки открыли.
— Ты считаешь, и они могли?
— Да кто ж их маму знает, что у них в черепах варится? Я никогда, например, спиной к ним не стою. От них что хочешь, жди!
— Молодец, Ефимыч! – похвалил старика Фирсов, что-то записывая в свой блокнот. — Я твоей информацией очень удовлетворён. Человек ты, оказывается, наблюдательный. Постарайся в таком же ключе что-нибудь еще вспомнить. Может, обнаружим ещё какую зацепочку?.. Как угодил ему в голову льда кусок, ты, говоришь, не видел. Так, может быть, хоть слышал? Он ведь не ватный, тяжелый, поди, был… Напряги память получше.
Сторож опять страшно сморщил лоб и даже вспотел от напряжения. Но через мгновенье отрицательно замотал головой:
— Нет, не слыхал. Вот за день до этого слыхал: срывался лед с крыши. Тепло было, подтаяло и ночью даже ухало. Куски льда здоровенные потом наутро валялись. Но в тот день не слыхал, так как подмораживало, говорю же, холодно было. Как закрыл ворота, сразу в каморку к себе занырнул. А вскоре уж Фриц завопил: «Партизанен! Партизанен!» У него нюх просто какой-то на всякие там происшествия. В том годе возгорание в прачечной произошло, так он первый опять же тревогу поднял. Когда я на улицу-то выскочил, дурачьё уже «Волгу» обступило со всех сторон: они тоже, кстати, на его вопли реагируют. Он у них как бригадир, что ли? В это же время и Генка — дежурный санитар, из корпуса выскочил. Подбежал я к ним — глядь — и обомлел, потому как именно такого, ну никак не ожидал увидеть: снег в крови! Голова и лицо хозяина — в крови! И глыба льда рядом тоже в крови!
— Большая? Глыба-то?
— Ну да. Это смехом некоторые сосулькой ее называют, а вообще-то с хороший портфель она была. Такая с третьего этажа рухнет и коню мало не покажется. И вот что, сейчас я только подумал, — продолжал, почесывая небритый подбородок, сторож, — потому как представил опять глыбу эту: не должна она была упасть, прям так сразу и врасплох. Сторона одна у неё профиль шифера имела. Значит, она съезжая по скату крыши, должна была прогрохотать, а потом уж упасть. А вот если б сосулька, вот та могла и бесшумно отвалиться.
— Молодец, Ефимыч, ещё одно ценное сообщение сделал! – похвалил Фирсов. — Так, до вечера, может, что и ещё вспомнишь?..
В корпус больницы Вадим шёл в приподнятом настроении. Как сказал бы подполковник Гражданкин: он имел теперь, аж несколько стоящих зацепок, работающих против версии несчастного случая и с главврачом. Теперь оставалось дело за «малым» — превратить зацепки в улики, факты и доказательства. А начать надо, по совету одного из вождей пролетариата, попробовав отыскать тех, кому выгодны обе эти две смерти близких родственников…
ГЛАВА 3
После залитой светом улицы в подъезде выкрашенного снаружи в желтый цвет лечебного корпуса царила тьма. И надо же так случиться, что из этой темноты, не дав ни осмотреться, ни опомниться милиционеру, кто-то бросился на него с истошным воплем! Вадим, к стыду своему, абсолютно не был готов к нападению. Он даже присел и прикрыл легкой папкой для бумаг голову. Тот, кто нападал на него, мог уничтожить его, наверное, несколько раз. Когда же, через пару секунд опомнившись, опер принял защитную стойку, нападавший уже убегал с радостным детским криком: «Напугался! Напугался! Напугался!»
Вадим с облегчением перевёл дух. Его предупреждали ещё вчера, что есть больной по кличке Страшилка, который любит всех пугать. И если это ему удаётся, очень радуется, если нет – настолько же огорчается. Сейчас милиционер, не желая того, похоже, доставил больному радость.
На эти вопли вышел незнакомый Вадиму санитар. В коридоре было светлее и можно было разглядеть друг друга.
— Лейтенант Фирсов, — представился сыщик.
-Дежурный санитар Бахарь.
Санитар был по-спортивному строен и имел мужественное, слегка усталое лицо в аккуратных усиках. Наверное, они были с Вадимом одногодки, а потому, для простоты общения сыщик протянув руку, предложил:
— Можно просто Вадим.
— Можно просто Геннадий, — отвечая на рукопожатие, улыбнулся санитар.
— Геннадий, мне бы хотелось задать тебе несколько вопросов. Где бы это лучше сделать?
— А я больных на прогулку сейчас вывожу. Может, на лоне природы и потолкуем?
В голосе, в движениях, в мимике санитара чувствовались мужское и человеческое достоинства, коими он, видно, очень дорожил. Командовал он больными умело и без суеты. И те, похоже, были не против ему подчиняться. Он быстро всех построил в колонну, без всяких пинков и подзатыльников, и «психи» спокойно пошли на выход за знакомым уже Вадиму Фрицем, шествующим командиром впереди всех.
— Геннадий, а почему у Фрица повязка на рукаве? Он старший сегодня, что ли? – задал Вадим первый вопрос уже на улице.
— Да, старший. Всегда.
— Он что, умнее других?
— Да нет, — рассмеялся Геннадий, — скорее, даже наоборот. Может, это прозвучит философски, но жизнь на территории дурдома в какой-то степени пародирует большую жизнь за его забором. Здесь тоже, чем дурнее субъект, тем больше хочется ему власти.
-А что, повязка даёт ему какую-то власть?
— Скорее, ощущение ее. Опять же, как и там за забором. Каждый властвует настолько, насколько ему дают. Но большинство этого не понимают. Не понимают, что обладают лишь иллюзией власти. А потому, порой жестоко за это расплачиваются.
— Вы… вернее, ты, Геннадий, похоже, любишь философствовать?
— Да нет. Это экспромтом просто как-то получилось.
— Ну, тогда отставим это неблагодарное занятие. Ответь мне, пожалуйста, на самый пока главный вопрос. Почему в момент убий… э-э, несчастного случая с бывшим главврачом, тебя не было с больными? Ведь смерть настигла его именно тогда, когда ты отлучился от больных. А покидать их…
— Да-да, — перебил Фирсова санитар, — обязан был быть конечно с ними. Но ведь я — живой человек. Прижало меня тогда, Вадим. И, честное слово, очень не хочется по новой, всё это рассказывать.
— Ну, раз уж я проговорился, Геннадий, то сознаюсь до конца. Я подозреваю, что это не несчастный случай. А потому, ты просто обязан мне снова всё изложить, как было.
— Странно, — удивился санитар. — Ваши приезжали, что-то измеряли, всех опрашивали. Посчитали тогда, как несчастный случай. Ведь трудно себе представить, чтобы этакой здоровенной глыбой кто-то мог специально по голове его тюкнуть. И такой момент еще подгадать, когда бы никто ни увидел.
— Но ведь и падение льда с крыши тоже никто не видел… и не слышал.
— Вообще-то… тоже верно – согласился Бахарь. — Ладно, вам там виднее. А со мною в тот день вот что произошло. Я попил кофе из своего термоса, как всегда перед прогулкой. Только вывел больных — как зарезало, как закрутило в животе! В туалет я бежал на полусогнутых. Хорошо, никто навстречу не попался. Хотя и маловероятно, что это от кофе произошло, но… Другую причину подобрать трудно. И, что интересно, после того как труп главврача увидел, о животе в этот день больше и не вспоминал. Вот как физиология тесно связана с психикой у человека.
— А что можешь сказать о погибшем? Как о начальнике, человеке?
— Начальник он строгий был, властный, — устремив свой взгляд как будто в прошлое, вспоминал санитар. — И в семье своей командовал, до последнего дня. Дочка и сын, похоже, боялись его. Он их один растил. Вдовый был. Любил за этакого честного, несгибаемого коммуниста себя выдавать. Но мне в последнее время казаться стало, что это ширма, за которой он какие-то делишки не чистоплотные всё-таки проворачивает.
— А почему тебе так показалось?
— А потому, что как-то раз увидел его за рулём великолепного «Гранд-Чероки». Мы под светофором стояли впритирку друг к другу. Но он даже не взглянул на мою «Ниву», с молодой блондинкой весело болтал.
— А что странного в том, что он имеет дорогую машину? Тем более в наши времена?
— Не мне же вам объяснять, что на его зарплату такую шикарную тачку не купить. Но раз уж купил — зачем скрывать? И демонстративно приезжать на работу только на пожилой «Волге»? И о том, что дочь его солидной фирмой по ритуальным услугам руководит, им же конечно и созданной, тоже случайно все узнали, уже после его смерти. Я думаю, он осторожничал на всякий случай. А вдруг, всё обернется на круги своя, и коммунисты вернутся к власти.
— А как ты думаешь? Враги у него были?
— В больничке, вряд ли. А вот за забором, благодаря той тайной коммерческой жизни, вполне могли быть.
— А что о сыне его скажешь? Какие у них были взаимоотношения?
— Не сын, а горе луковое это был. Конченый алкоголик. Отца, конечно, не любил за то, что тот его сюда определял, время от времени. Но сказать, чтобы ненавидел, не могу. Чтобы ненавидеть, какой-никакой характер всё-таки иметь надо, а у него его вовсе не было. Месяц — другой побудет у нас, — на человека становится похож. Выйдет — снова пьет беспробудно. Не в отца парень. Вот сестра, Лидуха — та совсем другая. Та и братика, и родителя, похоже, ненавидела. Но вида не показывала, до поры. Перед папой юлила, как любящая дочь да и брату после смерти отца пыталась вроде угодить. Но тут дело-то понятное, надо было братика ведь, его части наследства как-то лишить, пока не пропил её. Батя, похоже, завещания не оставил, а повесившись братан сестрёнке задачу облегчил, единственной хозяйкой такой прибыльной фирмы стать, плюс квартиры, и пресловутый «Чероки»
— Да, теперь дела житейские накрепко повязаны с коммерческими – вздохнул Фирсов. — Значит, ты считаешь, покойный алкоголик отца убить, ни под каким видом не мог?
— Да нет, кишка тонка.
— Но ведь сумел же на себя руки наложить?
— И этого от него у нас никто не ожидал.
— Но у него же бывали приступы горячки?
— Да, но они, скорее, были сугубо депрессивного характера. Он прятался обычно под одеяло с головой и трясся от страха. Иногда — несколько суток припадки длились. Он боялся всего, а уж смерти — тем паче…
— А как думаешь, Геннадий? – продолжал задавать вопросы Фирсов, не забывая помечать что-то в блокноте. — Больные в тот роковой день могли подходить к машине главврача, пока тебя не было с ними?
— Больше чем уверен, что подходили. Они же, как дети: что запрещают, то и стараются сделать. А главврач им не разрешал к своему авто подходить. Нас, санитаров заставлял их отгонять всегда от «Волги».
— А дверцу в твое отсутствие они могли открыть, или там багажник, например? Смогли бы, хватило у них на это мозгов?
— Вполне! В нашем отделении, как ты заметил, наверное, буйных-то и совсем уж идиотов — нет. Таких в стационаре оставляем. Говорят, побывал там на короткое время даже и людоед. А у нас на даче больные больше тихие не с рождения, а ставшие ими в процессе жизни, с вяло текущей шизофренией в основном. И некоторые навыки, приобретённые ими до болезни, где-то спрятаны в их памяти, в подсознании до поры до времени. В любой момент они могут всплыть и быть использованы их больным рассудком по его усмотрению. Бывает, конечно, что и не с пользой, как для себя, так для окружающих.
— Но ведь это же — опасно?!
— Так потому они и здесь, за забором и под надзором, — улыбнулся бурной реакции сыщика санитар.
— И… убить они могут?
— Скорее, проявить агрессивность, напасть… Убить же, скорее случайно. А чтоб специально, надо всё-таки сообразить: как и чем это сделать и когда, возможно, совершить этакое злодеяние. Да и потом с какой целью? Хотя изредка такое в сумасшедших домах случается. Персоналу начеку надо быть всегда. Знаешь, как наш покойный шеф говорил? «Ни к какому психбольному спиной не становись». Но… смотрю по вашему всё-таки выходит, что в тот роковой день сам – он, именно и встал.
— Но может быть вовсе и не к психбольному, то есть и не совсем к психу, у вас же и такие тут есть и даже совсем люди здоровые — задумчиво проговорил Фирсов и улыбнулся. – А я-то думал, что насчет, того чтобы спиной к вашим больным не становиться это афоризм Ефимыча.
— Болтун он и жулик, ваш Ефимыч! – Отрезал резко санитар. — Бензин вон спёр у Сани Березина, а человека с работы уволили.
— А у тебя он из «Нивы» не сливал?
— Меня боится.
— Ну ладно… опустим бензин и сторожа. Продолжим о ваших пациентах. Вот если бы, Геннадий, было точно известно, что убийство совершено все-таки больным, кого бы из своих подопечных ты подозревал в первую очередь?
— Того, кто в меньшей степени болен или кто не болен вовсе, а к больным причислен.
— А что, и абсолютно здравомыслящие среди вашего контингента есть?! – в который раз пришлось удивиться сыщику
— Да вот, взять Банкира, он даже и не притворяется нисколько. Бреется, одеколонится, читает периодику, курит дорогие сигареты, даже угощает иногда. Правда, нервный очень — этого у него не отнять. Но на его месте любой бы занервничал. Банк лопнул. Теперь-то, конечно, ясно, что его «подвальный» банк для того и создавали, но людей-то многих и разных кинули. Вот и схоронился сюда, с липовыми справками о якобы болезнях своих ещё с детства. А сам пережидает здесь, пока друзья-товарищи концы в воду не спрячут, и безопасное местечко не подготовят, где-нибудь в загранке. Помяни моё слово, лейтенант, скоро он исчезнет не только отсюда, но вообще из страны.
— Говорят, у него ссора была с покойным сыном главврача, незадолго до смерти?
— Слышал, но, так как не в моё дежурство было, сказать ничего не могу.
— А часто, вообще, ссоры между больными случаются?
— Между настоящими психбольными редко: душевнобольные живут своим внутренним миром. Друг с другом мало контачат.
— Ну, а ещё кто у вас не совсем больной, так скажем?
— Еврей или Абрам, как его тут кличут. Сто процентов, что «косит», а сам поумнее нас с тобой будет. Если Банкир роль дурака и не думает даже играть, то этот с удовольствием шизика разыгрывает. Даже нас не стесняется, а уж мы-то насквозь видим, кто есть кто.
— Ну, а что же лечащий врач? Главврач? Заведующая? Как они на таких псевдобольных смотрят?
— Они — пешки в этой игре: сверху скажут, подержи такого-то столько-то, диагноз, мол, придумай или даже сами назовут какой. Справку сделай такую-то. Заведующие и главврачи тоже ведь люди, за место держатся, да и бабки перепадают им наверняка какие-то.
— Надо же?! – искренне поразился Фирсов. — Здесь, в сумасшедшем доме, тоже рынок и коммерция процветают. И больные мозги оказывается ходовой товар? А ты так смело обо всём говоришь, Геннадий. Не боишься… ну скажем, хотя бы… работу потерять?
— Да стыдно после Афгана чего-то бояться! — Искренне возмутился санитар. — Да и, честно сказать, я с тобой только и разговорился. Обычно же делаю вид, что ничего не вижу и не слышу. Сказали, что все дураки, я со всеми одинаково и обращаюсь.
— А какой резон этому, как вы его называете — Абраму, косить?
— Родня — целый клан, как я слышал, решили махнуть на свою историческую родину, ещё в конце восьмидесятых. Когда не просто было покинуть ещё СССР. А ему, как их старшему, доверили распродать всю недвижимость, крупное имущество и перевести доллары и драгоценности за границу по своим каналам и связям. Он всё сделал, а потом, вдруг якобы амнезия возрастная по мозгам шарахнула, забыл враз: что, сколько и куда дел. Крыша, мол, взяла и съехала. Перед самым отъездом уже причем. По-моему надеется переждать тоже тут, пока родня голышом за границу не укатит. А там он, уж точно, и на поправку пойдет, и вспомнит всё, я уверен. И смоется с общаком, в другую только сторону, например, в Штаты.
— А откуда ты про всех всё, Геннадий, знаешь?
— То, что я рассказал — здесь все знают. Дочка Абрама сюда каждый день приходит и плачет: «Папа, моё хоть верни!» Голубцы его любимые всё приносит, разжалобить пытается, а папа кушает, да дурака валяет на старости лет. Вот его бы убили, я ни грамма бы не удивился… Наркоша ещё вон, самый шустрый. Тоже на дурачка мало похож. Мамочка по блату его сюда пристроила, чтоб попугать его маленько. Да заодно от армии сыночку закосить. А чаду ее, похоже, любые страхи по одному месту. Все дни в поиске, шныряет, ищет всё и выискивает, какую бы дурь заглотить или нанюхаться бы чего. Дмитрий, на что спокойный парень, и то не выдержал, когда его с мешком целлофановым на голове застал. Нюхал, гад, какую-то отраву в душевой. Ну, он его и отдубасил, повоспитывал слегка по-мужски. Хорошо ещё не Владику попался, тот парень совсем без сантиментов.
— И что же он мог нюхать здесь, в больнице?
— Не знаю. Друзья какого-нибудь дуста через забор, наверное, перекинули.
— Дуст?! А говоришь – не дурак. А у вас ведь и наркотики должны быть в лечебнице.
— А как же? Есть. Морфин, транквилизаторы, но это все в шкафу у заведующей, в кабинете хранится. С этим, по крайней мере, у нас порядок… если хочешь знать, Вадим, в этой больнице два года назад застал я замечательного и заслуженного человека. Почему и отчего он именно здесь лечился я до сих пор не пойму. Рязанов Николай Васильевич был фронтовик. Всю войну прошел простым морпехом. Умница и честнейший человек. Мы с ним о многом успели побеседовать. Он о своей войне мне рассказывал, я ему о своей. Он имел ранения, контузию, но сумасшедшим-то не был! Его спросить о том: почему он здесь я стеснялся. Сам он об этом молчал, но переживал сильно – это было заметно. А когда Марию Ивановну спросил, так она надменно так высказалась: «что бы это понять, сначала надо медицинский институт закончить».
— Вот черт! — вдруг выругался Вадим. – Заболтались мы, Геннадий, я эту самую Марию Ивановну и упустил.
Красная «девятка» действительно подъехала уже к воротам, намереваясь выехать, теперь уже за территорию больницы-дачи.
— М-да, а ведь и я её тоже упустил, ну, ладно, — махнул рукой и Фирсов, — будем надеяться, что еще приедет. Так много надо успеть мне сегодня… ну что же, Геннадий, продолжим дальше, если не устал. С твоих слов получается, что симулянтов тут не меньше, чем больных.
— В этом отделении, по крайней мере, трое к пяти.
— А сколько вообще отделений у вашей больницы?
— Еще — женское, естественно; у них дача в другом месте. И больные в тяжелой форме, — эти на Вокзальной безвыездно находятся. Вот и всё.
— Ну, а за остальных-то пятерых, ты можешь поручиться, что они действительно больны?
— Я здесь два года уже. Продержался больше всех санитаров. И, если верить врачам, то Молчун, например, тут уже лет двадцать лечится. И за все двадцать лет, слова от него никто не слышал. И энурез у него хронический. Кто он, после этого? Разве нормальный? Со Страшилкой ты сегодня близко познакомился, чуть меньше Молчуна здесь находится. Плакса – ипохондрик, лет восемь плачет тут: ему всех жалко. Счетчик в нашем заведении недавно — с полгода. Но ему здесь до гроба, похоже, лечиться придется. Пока всё пересчитает… Фриц — единственный мужик из больных, без энуреза. Этот хоть в туалет ходит, как нормальный. У него родные в деревне, его забирают иногда на все лето. Смотря кто, в пастухи нанимается: берут к себе в помощники. Вместо овчарки наверное. Ему ведь, что прикажешь, то он и делает. Только не просить, а приказывать надо. Тогда: «Яволь!» И все будет сделано, согласно приказу. Он ведь – солдат — там… где-то очень глубоко, в его не здоровом подсознании.
Тут к Вадиму с Геннадием подошел веселый Березин.
— Ну, чё? Покурим, мужики? — предложил он, щедро протянув раскрытую пачку «Мальборо». Фирсов отказался, а Геннадий с наслаждением закурил дорогую сигарету.
— И где ты раньше был? – шутя, спросил водителя санитар. — А то я так увлекся беседой с лейтенантом, что и про курево позабыл.
— С Марьей балакали. На работу берет, да еще новую машину обещала, — похвастался, на радостях Березин.
— Поздравляем, Александр! – пожал вслед за Геннадием руку и опер. – Справедливость, значит, восторжествовала? Ну, а куда Марья Ивановна подалась? Будет сегодня еще здесь?
— Будет, иль нет, не знаю, а подалась в Горздрав.
— Ну что, Вадим, мне пора больных загонять – встал с лавочки Бахарь, — обед скоро привезут. Сейчас естественные процедуры у них, и руки мыть. Вон-вон, гляди, Молчун уже ветку в рот потянул. Режим у них годами не меняется.
— Да, уж насчёт пожрать, они далеко не дураки, — вставил Березин.
Увидев прачку вышедшую из здания больницы, чтобы развесить бельё на просушку, Вадим решил поговорить сейчас с ней. Вчера он успел только записать её имя в свой блокнот. Подойдя к маленькой подвижной женщине, в белом халате и такой же косынке, Фирсов поздоровался:
— Здравствуйте, Анна Васильевна.
Женщина обернулась. Лет ей было за пятьдесят. Миловидное лицо, глаза большие, глубоко посаженные карие, и красивые, выражали глубокую печаль, а может и просто усталость.
— Я из уголовного розыска, — сообщил Вадим, подойдя к женщине. — Вчера тут у вас крутился весь день, а поговорить с вами не пришлось. Зовут меня Вадим Фирсов, но для вас — просто Вадим. Могли бы вы, Анна Васильевна, уделить мне немного времени?
— Конечно. Пожалуйста.
— Давайте тогда, присядем вот на эту лавочку, а то, говорят, в ногах правды нет.
— Так ее, правды-то, на этом свете, наверное, нигде нет, — с грустью ответила прачка.
«Похоже, работа в этом заведении располагает всех к философии», — подумал Вадим, а вслух спросил:
— Вот эта веревочка вам знакома? — и подал кусочек образца от петли повесившегося.
Анна Васильевна взяла ее в руки: посмотрела, потрогала, погладила. Похоже, она догадалась что это, потому что тяжело и печально вздохнула и перекрестилась.
— Такие у нас под белье на Вокзальной натянуты.
— Понятно. Я вчера вот эти все осмотрел, а такой не обнаружил.
— Да, тут другие — простые, а там — капроновые. Крепче, но хуже, растягиваются и бельё чуть ли не до земли провисает. Сколько просила поменять на простые…
— А вы, Анна Васильевна, давно в этой больнице работаете? – мягко перебил женщину Вадим.
— Двадцать лет почти.
— Как же вы выдержали?! Работа-то здесь, поди тяжелее, чем где либо, наверное.
— Везде нелегко. – Вздохнула в очередной раз женщина.
— Но за детьми-то, все-таки, полегче было бы стирать, чем за взрослыми дядями.
— Так я и искала, где потруднее.
— Почему же так? — удивился искренне Вадим. — Люди обычно, где полегче ищут.
— Может, не такие грешники, как я. Так пусть ищут. А я когда-то душу живую загубила, — опустив голову, проникновенно произнесла женщина, — а потому, здесь мое место.
Это заявление и удивило и озадачило сыщика. Но спросить о загубленной душе сразу он не решился. Чтобы лучше понять женщину, задал другой вопрос.
— Вы верующая, Анна Васильевна?
— Да, я православная, крещённая хоть и в детстве, да уверовала-то, к сожалению, гораздо позже.
— А здесь вы всегда в прачках трудились?
— Когда-то только в прачках, а теперь еще и уборщица, и на раздаче, и посудомойка на кухне. В последнее-то время на рабочих руках экономят.
— Вы больных, Анна Васильевна, наверное, хорошо изучили?
— Да нет, я с ними общаюсь мало. Я же не санитар, не врач. Разве что тех, кто уже долго здесь лечится.
— Вы сказали, лечится. А кто-нибудь на вашей памяти вылечился? Стал нормальным человеком?
— Больница — вот и сказала, что лечатся; но на моей памяти никто здорового ума здесь не обрел. Даже алкаши или наркоманы. Ну, успокоят их, обуходят маленько, посвежеют они, поправятся, а всё ведь напрасно. Или возвращаются сюда опять, либо на воле пропадают окончательно. А уж про душевнобольных и говорить нечего. Вот, когда по Святым местам ездить приходилось, там своими глазами видела, как бесноватые в нормальных людей превращались. Душевную болезнь Духом и лечить надо, а не лекарствами.
— Значит, вы считаете, что здоровым отсюда может уйти только тот, кто здоровым сюда и попал?
— Нет, миленький, здоровых здесь нет.
— Разве? — удивился Вадим.
— А ты загляни, милок, хотя бы в свою душу. Повнимательней и почестнее посмотри. И ответь себе откровенно: а сам-то ты здоров ли? Совсем ли в порядке душа твоя и разум?
Вадиму даже страшновато сделалось от слов и пронизывающего взгляда карих глаз прачки. А ведь, если задуматься, то порой действительно в душе такое вдруг завозится, что-то непонятное и темное, и мысли мелькнут такие мрачные и гадкие, что вполне можно засомневаться в своем здравомыслии. Что ответить женщине, он не знал, а потому решил спрашивать сам.
— К-хэ, к-хэ, — прокашлялся он для начала. — Э-э… значит, вы считаете, что и Банкир, и Абрам, и Наркоша, тоже больные люди?
— Врачам виднее. А мое мнение — не здоровее других, раз тут держат.
— Анна Васильевна, вы мне кажетесь человеком мудрым и наблюдательным, — применил свой любимый дежурный комплимент сыщик. – Как, по-вашему? Покойный главврач, не слишком ли был нервным человеком, для начальника такого заведения?
— Я долго работала под его началом, — Царство ему Небесное – перекрестилась женщина. – И вот что скажу: нервным и раздражительным он в последние годы стал. Когда жизнь в России круто переменилась. А когда коммунисты у власти были, он довольный ходил, улыбчивый, вежливый. Как вечер — друзья его понаедут: спирт-то дармовой! Шашлыки даже жарить, прям тут начнут! У нас видите — как на природе. А тогда и фонтанчики еще работали и беседки в плюще были, клумбы в цветах. Опять же — за забором, ничего посторонним не видать. Раньше-то ведь начальство прятаться любило, чтоб «обталоненный» народ к ним в рот не заглядывал. Они ведь начальнички тяготы с простым людом не делили, они при талонах жили не плохо. Но Бог всё видит и…
— Понятно-понятно. – Перебил опять словоохотливую женщину Фирсов. — Ну, а кто друзья-то были у главврача? Такие же, как и он врачи, что ли?
— Я бы не сказала. С милиции, да военные больше… Генералы даже.
— М-да. Интересно. А почему вот вы думаете, сын его повесился, ненадолго совсем пережив отца?
— Сама никак не пойму. Федю я сызмальства знала. Каждое лето тут у нас ведь проводил. Мы и приглядим за ним и накормим во время, и спать уложим. Матери-то не было у него. Мальчишка, а вот всё с куклами больше играл, почему-то. Больных не дразнил, не задевал. Так-то, послушным ребенком рос. А вырос — вино и сгубило. Слабохарактерный. Сестра же, его — Лидия другая совсем. Та с пацанами и футбол гоняла, и сейчас в фирме своей мужиками ведь командует, и говорят, побаиваются ее и слушаются они.
— Значит, вы считаете, Федор по своей натуре ни за что не мог убить человека?
— Какого еще человека?! Не на отца ли намекаете?! Господь с вами! Какие вы вопросы странные совсем задаете?! На себя-то непонятно, как руки сумел наложить? Ба! Заболталась я с вами, а у меня на плите белье кипятится.
— Ну что же, спасибо, Анна Васильевна, за содержательную беседу.
Вадим встал, потянулся, и почувствовал вдруг, что очень проголодался. Пришла, значит, пора перекусить. Обернувшись, увидел Березина, направляющегося к выходу с территории лечебницы.
— Березин! Березин! — окликнул он водителя и, тот остановился. Подойдя к нему, Фирсов спросил. — Не мог бы ты вечерком, Александр, встретиться со мной в стационаре на Вокзальной?
— А во сколько?
— А во сколько тебе удобно?
— Да я вот сейчас, например, туда направляюсь. Надо с машиной повозиться. А то, чёрт ее знает, может, уж и растащили всю? Новая новой, но обещанного как говориться, а пока на чем-то надо ездить. Часов до шести вечера, пожалуй, провожусь.
— Вот и хорошо! Мы с Ефимычем часикам к пяти тоже подкатим туда….
ГЛАВА 4
Пообедать Вадим мог и домой заехать. Мама — пенсионерка, как правило, дома. И всегда, конечно, готова покормить единственного сына чем-нибудь вкусненьким, домашним. Частенько так и бывает, потому что приходится Вадиму в основном заниматься в отделе скучной, бумажной рутиной. А родной райотдел недалеко от дома. Сейчас же, из экономии времени, завернул он в небольшое кафе, что находилось недалеко от больницы, там он обедал и вчера. Еда в этом заведении, на взгляд Вадима, была дороговата, конечно, зато любимую им рыбу готовили вкусно. В кафе был полумрак, и музыка играла спокойная и негромко, а потому не мешала думать.
А подумать было над чем. Нелегки, ох и не легки, оказались загадки сумасшедшего дома. Две смерти, как две плотно сжатые створки раковины, составляли одно целое и прятали свою истину пока где-то внутри хранящего тайну моллюска. Как ни странно, но о первой смерти Вадим знал больше. Больше и зацепок было у него в руках, дающих основание предполагать, что смерть эта не является несчастным случаем. В процессе сегодняшнего опроса персонала больницы у Вадима начала складываться, пусть пока не очень ясная, но уже вполне стройная картинка убийства главврача. Правда, картинка только самой технологии убийства. Контуры заказчика и исполнителя, если это разные лица, конечно, были пока совершенно не ясны. Кому была выгодна смерть главврача, Вадим пока тоже не определил. По его версии поднятый багажник «Волги» не был случайностью. Слишком было бы их много предвосхищающих, в конце концов, смерть этого человека. Багажник был, скорее всего, приманкой и западней одновременно. И причём, даже замечательной. Открыть его, и вызвать жертву этим действием можно было в любой благоприятный для убийцы момент. Ведь каждый хозяин машины поспешит устранить такой непорядок с его авто. Расчёт был точен во всём. Главная помеха – санитар, опять же, если, конечно, он сам не замешан в этом деле, был устранен тоже просто. Зная педантичные свойства Геннадия, злоумышленник использовал его привычку пить кофе перед прогулкой и всыпал в термос санитара слабительное. Встав за УАЗиком Березина 452-ой УАЗ – в простонародье – буханка — автомобиль довольно высокий, убийца никому не был виден. Багажник открыт, пасть смерти разверзлась. Жертва, прежде чем закрыть его, естественно нагибается, чтобы заглянуть внутрь, проверить, всё ли в порядке в нём и на месте. Разгибаясь же, получает сокрушительный удар по голове! Не куском льда, конечно, это совсем неудобно и вовсе не обязательно, а предметом, пока не установленным… Главврач упал, обагряя кровью снег, а потом убийца измазал ею и подготовленную заранее льдину. Припасенный кусок льда лежал, наверное, под бесхозным тогда УАЗиком, вместе с орудием убийства, которым предположительно, мог быть ручной стартер, большой гаечный ключ или что-то подобное, взятое, возможно, из этой же машины. Толпа беспризорных пациентов разбрелась на тот момент так же, наверное, как он наблюдал это сегодня. Каждый на прогулке был занят собой. Или, как сказал Геннадий, — «своим внутренним миром». Если они и смотрят по сторонам, то взором невидящим. И этот рассеянный взгляд он заметил не только за «стопроцентными» больными, которые в качестве свидетелей вряд ли могли бы рассматриваться. Банкир, например представитель команды «менее больных», ходил всё время прогулки взад и вперёд, глядя себе под ноги. Тучный Абрам, не дожидаясь обеда, поедал что-то, из запасников своих карманов. Этот, если бы и увидел что, давно бы уже сообщил. Стоп! А захотел бы кто-нибудь из этих не совсем больных сообщить о том, что видел? Вот вопрос, так вопрос!.. Ведь, кто под дураков здесь косят, вести себя, и в этом случае, должны соответственно. То есть — в полной прострации: якобы ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не понимаю и, следовательно, ничего никому не скажу. Так собственно и выходит пока. Однако, попытаться поговорить с ними всё-таки надо. И очень жаль, что нельзя допросить Фрица. Ведь он первым поднял тревогу, первым оказался на месте преступления и может, что-то или даже кого-то видел на месте преступления?! Но, увы… Его абракадабру никому не разобрать. Ясно одно пока: убийство совершил человек не чужой, не со стороны. Скорее всего — мужчина, ибо по показаниям очевидцев, рана у жертвы была таковой, что потребовалась не дюжая сила нанести ее. Потенциальными убийцами главврача могли быть:
Во-первых: любой из трех санитаров, даже из не дежуривших в тот день. Почему бы и нет? Здоровый, тем паче молодой человек вполне мог, постаравшись, незаметно преодолеть забор. Они всё тут знают. А Геннадий, дежуривший в тот день, под еще большим подозрением. По наведенным справкам он с 198о по 1982 годы воевал в Афганистане, имеет навыки убивать, и вполне мог применить их здесь.
Во-вторых: водителя Березина тоже нельзя исключить из подозреваемых. У него и мотивы, кстати, налицо: обида на главврача за незаслуженное увольнение.
В-третьих: сторож – он судим, и естественно сразу подпадает под подозрение.
В-четвертых: то, что главврача мог убить сын, тоже пока нельзя исключить… мотивов у родственника предостаточно.
Все остальные работники стационара и дачи – женщины. И потому они пока вне подозрений.
— Вам что-нибудь ещё? — прервала мысли сыщика официантка, оказывается, он уже давно все съел и, опершись локтями на стол, смотрел невидящим взглядом именно в её сторону.
— Что-что? А-а. Нет-нет. Спасибо! Все было очень вкусно! – рассчитываясь с девушкой, похвалил поваров Фирсов.
«Еще не раз, наверное, придется здесь трапезничать, — подумал Вадим, выходя из кафе. — А, собственно, почему я так решил? Ведь у меня нет пока ни одной маломальской улики, чтобы убедить шефа продолжить расследование… Ничего, ничего, — успокоил он себя тут же. — Еще не вечер. Я ведь и в Старогородское РУВД ехать сейчас решил именно затем, чтобы добыть эти самые улики или, хотя бы, идеи, которые приведут к ним».
И, еще, Вадим очень рассчитывал на Березина, который мог предоставить ему уже сегодня наиглавнейшую, может быть, улику! Если…, если, конечно, он сам не замешан в этом деле. Как сказал Ефимыч: «Кто их маму тут разберет?» Буквально все под подозрением, но вести себя надо с каждым именно так, как будто я могу подумать на любого, только не на него. И разговаривать желательно с каждым с глазу на глаз, якобы из особого доверия именно к нему».
Тряска в троллейбусе, вместе с ожиданием его, заняла около часа. Чего боялся Вадим, то и случилось. Собравшись ненадолго после обеда, следователи опять разбежались по прокуратурам, судам и СИЗО. По крайней мере, тот, кто нужен был ему, в Старогородском РУВД отсутствовал. Увидеть же само дело можно было только с разрешения начальника Криминальной милиции этого отдела. А о нем у Вадима были сведения самые неприятные. Говорили, что человек он тяжелый. Но выхода не было. Да и попытка не пытка.
Набравшись духу у порога нужного кабинета, Вадим решительно толкнул тяжелую дверь.
— Разрешите войти? Здравия желаю, товарищ подполковник! — бодро приветствовал Вадим хозяина шикарного кабинета.
Тучный, лысоватый начальник недовольно и даже как-то брезгливо оглядел Вадима с ног до головы.
— Кто такой?! Почему не знаю?! — вместо ответного приветствия рявкнул подполковник.
— Лейтенант Фирсов. Я… Мне нужно, — растерялся сыщик такому приему.
— Вижу, что лейтенант. Откуда?!
— С Солнечной… вернее… из Новостроевского отдела я, оперуполномоченный.
— Так я и подумал. Гражданкин у тебя начальник?
— Ага, так точно!
— Сразу видно. Я, как человека, его ценю и уважаю, но… добренький он слишком. Распустил вас! Вот перед тобой целый подполковник! А где четкий доклад?! Где выправка?! Какой ты офицер?! У меня сержанты лучше обучены!.. Короче, что надо?
— Видите ли…
— Короче.
— Ваш отдел чуть больше месяца назад…
— Еще короче!
— Смерть главврача психбольницы на Вокзальной, ваши люди определили, как несчастный случай… — выпалил скороговоркой Фирсов.
— Ну и?..
— Мне кажется, они ошиблись.
-Что-что-что?
-Я подозреваю, что это убийство.
-Кто-кто-кто?! Ха-ха-ха, – расхохотался вдруг полковник. — Кто ты такой? Ха-ха-ха!.. — продолжал он смеяться, и смех его был таким заразительным, что неожиданно для себя и Вадим стал похихикивать. Но подполковник прекратил смеяться, так же неожиданно, как и начал. – Кто ты такой?! Чтоб работу моего отдела под сомнение ставить?! — грозно вскричал он, крепко стукнув ладонью по столу.
— Я… я только… – пытался защищаться Фирсов.
— Пацан желторотый! Может, ревизию еще у меня проведешь?!
— Я только с делом хотел ознако….
— А где запрос?! Где, хотя бы, звонок от твоего начальника?! А?! Где порядок, товарищ лейтенант?! Вы в органах служите или где?! Я, может, каждому желающему должен по его первой блажи дела показывать?! Вас где так учили?!
— Виноват, товарищ, подполковник! Разрешите идти? — попятился к двери Фирсов.
— Стоять! Сейчас я разберусь с тобой до конца! Так… — повел он пальцем по телефонному списку. — Ага. Гражданкин Александр Яковлевич… — Он набрал телефонный номер, но через некоторое время раздраженно бросил трубку на аппарат. — Тебе повезло, сынок. Занято. Так и быть, живи! Но в следующий раз стократно подумай, прежде чем переступать порог кабинета высоких должностных лиц, да еще в пыльных ботинках, да еще с оскорблениями в адрес их подчиненных! Ты украл у меня целых пятнадцать минут, господин Фирсов! Кстати, знаменитый хоккеист не твой родственник?
— Мо… мой, то-только дальний. О-очень дальний, — сам не зная почему, соврал Вадим. Наверное, он еще не отошел от шока, когда грозный подполковник пытался дозвониться до его шефа.
— Я так и подумал, что дальний и «очень». Свободен!
Выйдя из кабинета, Вадим испытал, наверное, то же чувство, что и знаменитый киногерой — Штирлиц, когда был на грани провала. Ведь если бы этот краснорожий толстяк дозвонился до шефа, то за такую наглую самодеятельность его могли вообще из отдела выгнать. Чуть карьеру ему не погубил этот надутый самодовольный «мусор»!
Всех работающих в органах, независимо от занимаемой должности, Вадим разделял на две категории: одни — честные «менты», выполняющие свой долг по защите, жизни, здоровья, чести и достоинства граждан; другие же, прикрываясь формой, только и норовили справить свои интересы за счёт этих самых граждан. Вот они-то были для него, как и для остального народа – «мусора». «А кабинет-то отгрохал себе не хуже министерского. – Подумал Фирсов, выходя из РУВД. — Из-за таких вот, тень ложится на всю милицию». И, если бы Вадим точно не знал, что первых гораздо больше, то он бы и дня не носил милицейскую форму. По его наблюдениям, всё зависит от начальника, ибо, на него глядя, равняются подчиненные. Какой порядок заведет босс, такой и будет в отделе. Или честная работа, или сплошная расхлябанность и коррупция. «Хорошо все-таки, что у нас начальник — Александр Яковлевич. – Сделал, в конце концов, вывод из встречи с надутым подполковником молодой сыщик. — Но еще лучше то, что его, все-таки, не оказалось в своем кабинете».
«Так что же теперь мы имеем?» — задал Вадим себе вопрос, успокоившись и опять уже направляя все свои мысли на дело о главвраче.
Поход в чужой райотдел ничего не дал. Но если бы и удалось заглянуть в пресловутое дело, то вряд ли бы он нашёл там что-то стоящее. Ведь, сработано оно под несчастный случай. Так что ничего особо не потеряно кроме времени. «Ах, Березин, Березин! Ну, хоть ты меня порадуй сегодня!»…
ГЛАВА 5
Подойдя к стационару психбольницы на Вокзальной улице, Вадим обратил внимание, что забор вокруг него такой же, как на Солнечной, только повыше. Такие же ворота, с такой же степенью облезлости. Кстати, само здание больницы, как и дачи, было окрашено в желтый цвет. Традиции видно крепки у подобных заведений.
Показав временно принятому сюда на лето вместо Ефимыча сторожу документы и, пройдя через турникет на территорию, Вадим остановился сразу за проходной, чтобы получше осмотреть двор и само здание больницы. Дом был довольно рациональным сооружением: крепенький, каменный, без всяких излишеств и украшений, в три этажа, с высокой крышей. Оказывается, летняя дача была почти копией этого здания, только в два этажа и деревянная. Скопировали на даче даже ненужное. Фасад этого старинного особняка находился с обратной стороны и должен был выходить на другую улицу, но теперь там был забор. Так и хотелось сказать: «Встань, изба, ко мне передом!» Дворовая садовая площадка была просторной. Ее использовали для стоянки служебных машин. Здесь же под вековыми липами гуляли больные, и окна кабинетов тоже выходили на внутренний скверик.
Окна кабинета главврача Вадим вычислил сразу. И не только потому, что под ними стоял УАЗик Березина, но еще и потому, что были они больше других и в числе немногих – без «тюремных» решеток. Большинство окон на всех этажах вообще были почти доверху заложены кирпичом. Только вверху оставалась щель, в которую можно было увидеть лишь полоску «света Божьего». Тюрьма – тюрьмой. Злополучной «Волги» рядом с УАЗиком не было. Березин суетился у своей машины, но Вадим медлил подходить к нему. А вдруг он скажет, что у него в машине все на месте и ничего не пропало? Это стало бы для Фирсова полнейшим фиаско. В руках водителя сейчас находилась, быть может, судьба всего следствия. Ведь по версии Вадима, легче всего убийце было использовать предмет, находившийся непосредственно у места преступления. Ведь не тащить же с собой это орудие на глазах у всех, если убийца, конечно, не с больным рассудком. А если это был всё-таки больной, то ему ещё труднее подобрать что-либо для этой цели, ведь даже дворницкий инвентарь: ломы, пилы, лопаты — хранились под замком. Не говоря уже о ножах и ножницах и других «колюще-режущих» — всё, что больные могут использовать во вред себе или другим. То, что Банкиру позволяли курить, пользуясь спичками или зажигалкой, было исключением из правил, а еще вернее — нарушением их. Как не крути, а по расчету Вадима, выходило, что именно в машине Березина проще всего было найти и упрятать орудие убийства.
Вдруг страшный, душераздирающий, нечеловеческий крик прервал мысли сыщика и заставил Вадима даже вздрогнуть!
— Это буйные с третьего этажа, — услышал он пояснение Ефимыча, подошедшего сзади.
— А что, уже семнадцать часов? — недовольно спросил сыщик.
— Да нет, я специально пораньше, может, пополдничать тут угожу?
— А что ж на Солнечной?
— Там само собой оставят, — хитро подмигнул Ефимыч.
«Да, — подумал Фирсов, глядя на совершенно спокойного сторожа, на которого этот нечеловеческий вопль вообще не произвел никакого эффекта. — То ли действительно человек ко всему привыкает? То ли просто люди все такие разные?»
— Так ты, Ефимыч, пополдничай тогда – посоветовал сыщик, — а мы пока с Березиным побеседуем.
Подойдя к шофёру, Вадим начал с главного:
— Ну что, Александр? Всё в машине на месте?
— Всё, — уверенно ответил Березин.
Расстроенный таким заявлением Вадим сразу, как-то обмяк и рассеянно закрутил головой по сторонам. А Березин, выдержав некоторую паузу, добавил:
— Только…