Самуил Яковлевич Горбоносский, до недавнего времени жил рядом с синагогой. И это было: и понятно, и вполне приемлемо, даже желательно, наверное, для обычного еврея. Хотя, в нынешнее время особой необходимости, обычный еврей, в такой близости к синагоге вряд, ли нуждается. А вот его дедушка, очевидно, нуждался, ведь будучи известным врачом, ещё до революции, он мог выбрать любое практически жильё в центре города, однако поселился на самой его окраине, лишь бы поближе быть к единственной в округе синагоге. Самуил Яковлевич не помнил дедушку. Со слов покойного отца, деду не помогла его репутация первоклассного медика, при Сталине ему таки пришлось угодить в лагеря, где он и пропал без вести. Позже не повезло и так почитаемой им синагоге. Ко — всеобщей печали еврейской, городской диаспоры и к великой радости местного населения, она была реорганизована Советской властью в кондитерский цех, благодаря чему над посёлком, а иногда и всем городом висело благоухание ароматических эссенций используемых при изготовлении дешёвой карамели и сладкой, газированной воды.
Почти всё взрослое, поселковое население, стало трудиться в этом цеху: мамаши таскали с работы, в подолах себе и своим деткам конфетки, мужчины же, полюбили горькую гомырку — ту самую ароматическую эссенцию, ибо основу её составлял спирт. И так, как сладкое и горькое было ворованным, то есть — дармовым, тем и другим в посёлке злоупотребляли, по сему, здешнее население имело неважные зубы и страдало от цирроза печени. В доме врача, (а папа Самуила Яковлевича — Яков Горбоносский, так же выбрал путь медицины), ни гомырку, ни дешёвые конфеты не употребляли, но каким-то странным образом общие болезни земляков не миновали и эту семью. Яков Горбоносский, не пьющий, в общем-то, человек, так и ушёл из жизни по причине рака печени, удивив этим в первую очередь своих домашних, друзей и коллег по работе. На смертном одре, он так и сказал: «Уж лучше бы пил, так хотя бы — не обидно было». Однако вряд ли он был искренен, произнося эту фразу, ведь понимал, конечно, что, если бы пил, не дожил бы до своих — семидесяти шести, что вполне неплохо, было тогда на фоне общей статистики смертности среди мужчин в СССР. И его сыну — Самуилу Яковлевичу, кстати, сейчас, шёл именно семьдесят шестой год. В медицину он не пошёл, на примере отца поняв всю её зыбкость, не надёжность и тщётность, ему по природе человеку практичному, рациональному, хотелось чего-то более, ясного, понятного, осязаемого и долговечного. Он увлёкся зодчеством. «Стоят же пирамиды египтян и храмы греков — по сей день», — рассуждал он. – «А где скажите люди, на коих было затрачено столько труда эскулапов и где скажите эти врачеватели сами? Канули в лету – и все забыли даже их имена и как они выглядяли»… Окончив высшую школу, Самуил честно трудился на стройках страны, выбирая, как правило, при этом самое грандиозное, монументальное и эпохальное: гидроэлектростанции, космодромы, тоннели в горах Сибири и метро, в различных городах страны. Труд его был не раз отмечен, правительственными наградами, научными званиями, удался и карьерный рост. Дело его жизни ему нравилось, недавно только ушёл на пенсию, до семидесяти пяти, бессменно, возглавляя два десятилетия подряд «Проектный институт архитектуры и строительства». Может и дольше бы ходил на работу, но, как и у отца начались проблемы с печенью, что поделать – наследственность. Зато отойдя от дел, он, наконец, стал замечать и отмечать своим профессиональным оком — то, до чего раньше ему абсолютно не было никакого дела. Его заинтересовали объекты культового назначения, что для его атеистического мировоззрения было довольно странным. Хотя, в его возрасте, находясь в здравом уме и не задумываться о вечном, было бы странным ещё более… да и серьёзная болезнь, тут — тоже сыграла, наверное, определённую роль. Он на досуге, стал почитывать, Тору и несколько раз уже посетил синагогу, которая стала действовать лишь недавно. Потому, что отвоевавшие её евреи в девяностых у городского правительства, якобы для использования здания по его истинному, культовому назначению, ещё десять лет, уже сами продолжали эксплуатировать синагогу, как кондитерский цех. И только не выдержав конкуренции у новой, городской кондитерской фабрики, с иностранными линиями и новейшими технологиями, евреи — жулики, передали, наконец синагогу, евреям – верующим, которые с трудом собрали денег на демонтаж промышленного оборудования и ремонт обветшалого, изуродованного здания…
Синагога находилась через три проулка слева от дома семьи Горбоносских, из окон спальни, что находилась на третьем этаже Самуила Яковлевича, (а он в девяностые нарастил фамильный дом на два этажа), хорошо была видна лишь её крыша. Зато в большие окна гостиной, теперь полностью умещался… православный храм! От самой дорожки ведущей к паперти и до креста на макушке высоченной колокольни. Теперь, если уж быть точнее, то дом Горбоносских находился скорее рядом с церковью, нежели с синагогой. Перед тем, как этому храму подняться из небытия в начале двадцать первого века, на его месте, по ту сторону сельской площади, стоял Дом Культуры, который обветшал за время перестройки на столько, что местная управа и народ с лёгкостью с ним расстались. Снеся и выстроив, вместо него белокаменную — красавицу церковь. Старожилы же говорили, что справедливость восторжествовала, ведь на этом самом месте, стояла уже когда-то, церковь, только деревянная, которую, кто-то поджог в буйном 1905 году, а построить новый, до 1917 не успели, а потом уж и нельзя было.
Благодаря такой близости и удобства наблюдения, Самуил Яковлевич был свидетелем всей стройки от начала, до конца новой церкви. От освящения земли под храм и до освящения самого уже культового здания. Котлован под церковь вырыли глубокий, фундамент делали на совесть, стены поднимали из высококачественного итальянского кирпича, с использованием гранитных и мраморных плит для отделки фасадной его части. Штукатурить нанимали спецов, аж из Армении. Вообще же при строительстве церкви он отмечал, были использованы лучшие современные технологии. Сусальным золотом покрыли все пять куполов храма и даже остроконечную, пирамидальную вершину колокольни! Кресты само, собой тоже сверкали золотом! В тот день, когда были завершены все работы, Самуил Яковлевич, стоя у окна, непроизвольно выдохнул: «У –у –у! Вот это да! Красотища-то, какая!»
— Софа! – позвал он третью по счёту, довольно молодую для себя, сорокалетнюю жену. – Взгляни! Могут ведь, когда захотят! Это не здание. Это… это торт на праздничном столе! Украшение так сказать, всего посёлка. Именно с праздником, с торжеством ассациируется у меня это великолепное здание!
— А тебе не кажется, Самуильчик, – дипломатично возразила женщина. – Что восторгаться чужим религиозным… пусть даже зданием… как-то не кошерно, что ли? Про нашу синагогу ты так никогда не говорил. И потом, если уж это торт, то разве наш посёлок можно назвать праздничным столом?
— Уже можно, посмотри, какие дома возводят местные, богатеи. Замки! А лачуг почти и не осталось, всё покрашено, заборы привели в порядок, крыши метало черепицей, почти у всех покрыты, посёлок преображается. А что касается нашей синагоги, архитектурный проект — её, мне никогда не нравился. Во всём её образе заунывное, не досказанное, будто что-то не договорила, утаила наша синагога на исповеди у Господа, не раскаявшись до конца, и ушла не удовлетворённой, с нечистой совестью, с тем же, с чем и пришла. Или вот, например, кирха рядом с нашим институтом стоит, так там ещё хуже. Как гляну на неё, так настроение на весь день пропадает. Это же мумия коричневая! Отражение самой – смерти. Истлевшие мощи в сгнивших махрах. Полная обречённость и тлен, сквозит во всём её готическом облике, как будто люди этой религии знают наперёд, что делают всё не правильно и точно будут осуждены на том свете.
— Так ведь это всё и — правда, Самуильчик! – С некой радостью даже, согласилась на этот раз супруга. — У них же не правильная вера, туда им и дорога тогда. Конечно, если бы наша синагога была новая, и в неё втюхали столько же денег, сколько в эту церковь, тогда бы и она была красивая.
— Нет, дело не в деньгах и не в том, что – новая, или — не новая. – Пытался объяснить муж. — Я глубоко убеждён, что сама архитектура несёт в себе сакральный смысл, влияющий на судьбы людей, народов целых, которые являются носителями того или иного стиля, её облика и форм, исподволь становящихся явными, скорее даже — посторонним наблюдателям, нежели самим зодчим и тем для кого они творят. Сами люди, порою и не знают, что они ваяют? Под влиянием каких сил, они возводят, тот или иной объект, особенно, конечно, когда это касается культовых сооружений, какова их миссия и миссия их творений. Что ждёт их всех – там! – Выразительным жестом, старик указал на потолок и продолжил. – И нужно может века, чтобы всё это осознать и понять до конца. Нет, настоящая архитектура – это прежде искусство, а искусство всегда — некая тайна, способная удивить даже через века. Например, ходят молиться люди в свою кирху и не замечают, что весь её облик говорит о безнадежности выбранного им пути, но когда-то, если не это поколение, то их – потомки, взглянув, по новому на свою церковь, вдруг прозреют и осознают, своё заблуждение в сотни лет и страшно этому удивятся. И откроет им глаза, не новый пророк, а именно – архитектура! Она не обманет! Есть такое выражение, что архитектура — это застывшая музыка. Так вот кирха по мне — траурный марш Шопена. Синагога – наша, извини не далеко ушла – реквием! Ну ладно, с натяжкой пусть – Моцарта, не самый мрачный, из мною, услышанных. А вот взгляни на это сверкающее белоснежной чистотой чудо, в куполах которого, отражается позолоченное небо! Это здание вызывает только положительный восторг! Оно праздник само по себе уже сейчас, оно вселяет уверенность и радость, и обещает похоже, по крайней мере обещает… праздник молящимся в нём, и — в вечности! Это, что-то торжественное! Марш Мендельсона, что ли? Или увертюра Глинки к опере «Смерть за царя».
— По – моему, ты, несколько противоречишь. – Опять не согласилась Софа. — Ведь и в кирхе, и в этой церкви веруют в — Одного и — Того же, гм-гм. Ну, ты сам знаешь в Кого. Какая тогда меж ними может быть разница? По твоему же выходит, одних ждёт плохое, других хорошее, только из-за того, что их церкви имеют разный, внешний вид. И потом разве можно сравнивать музыку! И извини — строительство. Это просто вычурная метафора, всего лишь красивые слова, даже, просто – слова, колебанье воздуха, как кто-то сказал.