— Ты прости меня, Милунь, что с ЗАГСом у нас сегодня сорвалось.
— Причем здесь ты? Сегодняшний день просто сумасшедший, но, Слава Богу, не последний, я думаю. И потом в понедельник у ЗАГСов – оказывается выходной.
— Завтра, завтра мы это обязательно всё исправим, дорогая! – с чувством пообещал Вадим. И тогда завтрашний день будет один счастливейших в нашей жизни. А потом: потом пойдет целая череда счастливых дней. Могу назвать даже, какие из них будут самыми счастливыми! Это, прежде всего: день нашей свадьбы; потом — день рождения первого футболиста, потом…
— Подожди-подожди, не поняла, Вадимчик, — прервала увлекшегося Фирсова Мила. — Какого еще такого футболиста?
— Как какого? – в свою очередь удивился и сыщик. — Первым ведь, наверняка, у нас родится сын! И он точно будет профессиональным футболистом, раз папка таковым не состоялся.
Мила рассмеялась от души над уверенным тоном Вадима:
— Ну, ты даешь, будущий папа! Не рассчитываешь же ты, что я должна нарожать тебе целую футбольную команду?! А если родиться дочь?
— Сначала будут два футболиста — друг за другом. Это я тебе точно говорю, у меня знаешь, как интуиция развилась в последнее время? А потом уже две балерины.
— Ты — мечтатель и фантазер, Вадимчик! – уже вовсю смеялась Мила.
— А что остается человеку в моем положении? На работе — одни проколы. Так хотя бы помечтать о счастье в личной жизни.
— Ты знаешь, Вадимчик, у меня ведь тоже неприятности на работе: мне досталось от Маргариты Васильевны за то, что я в рабочее время покинула больницу и, отправилась по своим личным делам. За паспортом-то… ведь в мое отсутствие всё и случилось. Пришлось писать объяснительную.
— А она что, хотела, чтобы вместе с заведующей и санитаром был еще и труп лечащего врача? Кстати, почему ты вернулась, я же не для того тебя отослал оттуда, чтобы ты возвратилась обратно.
— Долго не было троллейбуса. А когда увидела милицейскую машину, повернувшую к больнице, поняла, что у нас беда. Но постой, Вадим, ты говоришь так, как будто предполагал, что могли кого-то убить. Потому, значит, и отослал меня подальше от греха?
— Да, я предполагал, но не именно убийства, а всего лишь активизацию действий убийцы. И, конечно, не против кого-либо, а только против меня самого.
— Какой ты смелый у меня, Вадимчик! И все-таки, скажи честно: ты специально отправил меня с территории больницы?
— Ну, если честно, то да.
— Значит ты… спас меня?
— Ну, прямо-таки и спас. Это слишком высокопарно, хотя я и почувствовал, честно скажу, какое-то волнение за тебя: возможную угрозу для тебя, от этого ублюдка.
— Ублюдок, это, по-твоему — Молчун?
— Да, а как ты считаешь? Кто убийца Марии Ивановны и Бахаря?
— Я буду считать как ты: я верю в тебя. В твой талант сыщика.
— Спасибо, любимая. — С этими словами Вадим поднял девушку на руки и понес на постель, они оба с удовольствием предались ласкам, однако определенную запретную черту, обозначенную Милой до их свадьбы, не переходили.
Потом они поужинали, поболтали обо всем на свете в перерывах предаваясь нежностям и уснули далеко за полночь, крепко обнявшись… И спали так сладко, что… проспали: даже не услышали утром, как прозвенел будильник. А может, он просто пожалел их и не стал звонить? Потому что не слышал звонка и Типка, уютно устроившийся в ногах у парочки. Наспех приведя себя в порядок, влюбленные помчались на работу: Людмила — в больницу, а Вадим — в РУВД.
ГЛАВА 32
На крыльце Вадима поджидал подполковник Рассветов заместитель начальника РУВД по воспитательной работе, то есть по прежнему — замполит. Он любил молодежь, пестовал ее, старался всегда помочь советом и делом, ответив на приветствие, он остановил молодого сыщика.
— Стоп, Фирсов. Можешь уже не спешить: оперативка закончилась. От Солнечной тебя отстранили.
— Как так, Александр Михайлович?! За опоздание?!
— Пойдем-ка в машину, введу тебя в курс дела, а то шеф еще здесь, а попадаться ему на глаза сейчас я тебе не советовал бы.
Они отошли от здания РУВД и сели в личную «девятку» подполковника.
— Ты знаешь, что он сегодня сделал с Рязаевым? – спросил в машине Рассветов. И сам же ответил: — Снял три стружки! Как наказать вас обоих, сказал: ещё подумает. Тебе-то что, Вадим? Это твое первое дело. Может, просто годик еще ничего самостоятельного не доверят. А вот Рязаеву достанется на всю катушку. Ведь сколько трупов у вас! Михаил попросил через меня передать тебе совет, да и я тоже его поддерживаю, написать заявление на отпуск. Как шеф успокоится малость, я подсуну ему твое заявление. А успокоиться он должен уже сегодня, потому как по «делу мэрии» киллера взяли. Кое-кто из наших хорошо сработал.
— А где сейчас Рязаев?
— Как где? На — вашей Солнечной, с Новиковым и Дубровиным. Шеф усилил группу. Там же ночью опять «ЧП» произошло. Пожар случился.
— Как пожар?! — Вытаращил в изумлении глаза Фирсов.
— А вот так. Фриц какой-то учинил поджёг. Сумасшедший — он и есть сума…
Вадим выскочил из машины, не дослушав подполковника, и бросился домой.
Залетев в квартиру, он трясущимися от волнения руками быстро набрал телефон больницы — на Солнечной.
— Больница?! Кто?! Дмитрий?! Это я, Фирсов! — кричал он в трубку, хотя им обоим слышно было друг друга хорошо. — Что у вас там?!
— Фриц поджёг ночью палату с больными.
— Ты спал?
— Так, дремал.
— Ну и?!
— Потом сам же и заорал, как всегда: «Партизанен! Партизанен!». Но когда уже всё разгорелось, и на нём самом тоже вспыхнула одежда. Палата полыхает, сам он уже горит, а продолжает из горшка плескать спирт метиловый всю бутыль двадцатилитровую, гад, в спальню затащил. Пылает, короче, — не зайти! Я бросился на улицу. Дверь открыл, и Анна Васильевна — тут как тут, тоже в больничке ночевать оставалась, кинулась в бытовку. Мне велела воду таскать, сама надела ватный зипун больничный с капюшоном, облилась водой и нырнула в огонь! Через секунду уже вытащила из пламени за руку Плаксу и Страшилку. Как ни странно, дураки почти не пострадали, а у нее и руки и лицо здорово обгорело. В горячках опять рвалась кинуться в пламя за остальными, но я силой не пустил, иначе бы и она с Фрицем и Счётчиком там осталась, потому что огонь уже стеной стоял, и трещало всё, и жар пёр невыносимый!.. Пожарные прикатили и потушили. Да вот этих двоих-то спасти не удалось.
— Так значит — Фриц? — упавшим голосом переспросил Фирсов.
— Фриц! Фриц, оказывается, сука! И Счётчика с собой на тот свет уволок! Он, — гад ползучий, всё вытворял! А замаскировался ведь и не подумаешь…
— А… Людмила Витальевна далеко?
— Даю трубку.
— Вадимчик! — услышал Фирсов уже ставший для него таким родным голос. — Счётчик и Фриц погибли. Поджёг их этот не нормальный. Но ты не расстраивайся: никто ведь на него не думал. Все ошибались.
— Я что? Я — просто бездарь, – поникшим голосом отвечал ей Вадим. – А ошиблись те, кто мне дело доверил. Мне сегодня предложили написать заявление на отпуск. Но, похоже, надо оформлять – по собственному… наработал… хватит… Гора трупов из-за меня.
— Не знаю, Вадимчик, не знаю. Может и лучше нам, действительно, обоим, работу сменить? Я, так уж точно, уйду отсюда! Сейчас вот перебираться на Вокзальную будем — в стационар. Помогу с переездом, да напишу заявление. А какая все-таки Анна Васильевна — молодец! Не побоялась! Вот ведь вера у женщины! Сказано: «Нет большей любви, чем жизнь за брата отдать». И она, помня это, жизнью своей рисковала даже за таких безнадежно больных! Я бы так не смогла. Она в Клинической сейчас, там же, где и Коля.
— А Рязаев?
— Тут-тут, — зашептала заговорщицки Людмила. — Но лучше его сейчас не трогать. Они с утра с Маргаритой Васильевной так ругаются, так ругаются. Орут – почем зря друг на дружку.
— Хорошо, Милунь. Я зайду за тобой в стационар часикам к пяти, ладно?
— Буду ждать, Вадимчик. Да! Папа вспомнил фамилию мэра: Ба-ла-гур-чен-ко, — произнесла старательно по слогам Мила.
— Спасибо и папе, и тебе. Только это уже, похоже, ни к чему.
Посидев немного в задумчивости у телефона, Вадим резко встал и решительно направился в родное РУВД.
В кабинете Рассветова он накатал сгоряча заявление о переводе в ППС, (патрульно-постовую службу), но мудрый Александр Михайлович заставил его написать, на всякий случай, еще одно — на отпуск.
Выйдя из РУВД, Вадим, как и всякий мужчина, в такие судьбоносные в жизни моменты, зашел в магазин и, взяв бутылку водки, направился домой, чтобы побыть, так сказать, с ней наедине.
Он выпил залпом сразу целый стакан и, посмотрев задумчиво на бутылку, решил на всякий случай завести будильник на 16 часов. Потыкав немного вилкой кильку в томате, он попробовал поразмышлять о том, как мог не разглядеть во Фрице убийцу-маньяка. Почему он так бездарно «прокололся» на нем? Он вспоминал убийство за убийством, пытаясь втиснуть в каждое из них этого «немчуру», но вписывался тот неудобно и с трудом. «Просто не хватило у меня ни чутья, ни интуиции! — ругал себя Фирсов. – Вон, Рязаев, сразу почувствовал во Фрице убийцу без всяких там улик. Моя же тупость стоила стольких человеческих жизней! Нет, как ни больно, но придется все-таки расстаться с любимой работой». А этого ему так не хотелось. С другой стороны, оставаться в Криминальной милиции после всего совесть просто не позволит. Он налил ещё водки и выпил. И вдруг, вместе с алкоголем, он вплеснул, как ему показалось, в свою головушку и стóящую идею. Конечно, она была сыровата и эфемерна в какой-то степени, но для его захмелевшей головы и расстроенных чувств на данный момент показалась вполне адекватной и, в какой-то мере, обнадеживающей. А идея эта состояла в том, что теперь ему прямая дорога в частные детективы. «Ведь сейчас начали создаваться конторы частного сыска — размышлял он. — Конечно, у них мало прав пока и возможностей, но… может только пока?» Эта мысль о частной детективной деятельности так захватила вскоре Вадима, что он «брякнулся» на диван, чтобы удобней было помечтать на эту тему и, незаметно для себя, увлеченный сладкими, но довольно туманными грезами, уснул.
В шестнадцать ноль-ноль его безотказный будильник оглушительно прозвенел. А в семнадцать ноль-ноль, Фирсов стоял уже напротив стационара, мучимый жаждой и другими отрицательными ощущениями, коими награждает недоброкачественная водка, заполонившая на то время всю Россию. Моральные ощущения были под стать физическим.
Мила, наоборот, вышла из ворот больницы в прекрасном настроении.
— А я накатала заявление! — поделилась она своей радостью. — И мне его подписали. Завтра начинаю сдавать дела. Мне, оказывается, уже и замену подыскали! Кстати, и от Маргариты Васильевны тоже в Горздраве решили избавиться, уже дела сдает потихоньку. И Ефимыча хотят уволить. Просто на стационаре некому пока охранять. Новый сторож запил. Жалко старика, если выгонят: жить-то ему негде.
— Его, что выпустили? – вяло поинтересовался Фирсов.
— Да. Маргарита Васильевна с Рязаевым ездили в милицию и забрали их оттуда: и Ефимыча и Молчуна.
Странно, но напоминание об этом больном Вадима уже не трогало.
— Повезло Молчуну, что у нас в подвале отсиделся, а то бы тоже мог сгореть – резюмировал он. — Значит, подписали, говоришь? И мне скоро подпишут. В «Угрозыске», как нигде, бездари противопоказаны.
— Ты не бездарь, Вадимчик! Это я заявляю с полной ответственностью: ведь я тебя уже неплохо знаю. Ты хороший человек! А это, по-моему, самая большая одаренность.
Вадим на это заключение любимой девушки только тяжело вздохнул.
— Ты выпил опять? — спросила без всякого укора Мила.
Вадим кивнул согласно головой, на что девушка понимающе заключила:
— Когда у мужчины проблемы, он выпивает, но не устраняется тем самым от их решения: просто решает он их в этот момент на уровне подсознания…
— Какая ты все-таки умница! — восхищенно произнес Вадим. — Другая бы ворчать принялась, а ты — всё понимаешь.
— Это не я умница: это папа так говорит, а я ему верю.
— Рязаев сказал, что ты классная девчонка, и будешь замечательной женой! Видишь? Даже со стороны тебя просветили насквозь. И если честно, мне от этих слов так приятно было, как ни от чего на свете!
— Мне тоже было очень приятно, когда Ольга Степановна, сказала про тебя, что ты симпатяга! Только этот симпатяга должен меня сегодня простить.
— За что?
— Гулять я сегодня не смогу: мне нужно домой по скоренькому.
— Почему?
— Ты мне часто говоришь: «Мы люди взрослые». И, конечно, прав. А посему ты поймешь меня. У женщин есть свои секреты. И вообще мы — народ проблематичный. Иногда я просто хочу домой, и хочу побыть одна! Извини, Вадимчик, но это от меня не зависит — это наша природа. Я не могу тебе сказать больше.
— Да-да, конечно… Я понимаю.
— Посади меня сегодня в троллейбус, а до дома я сама доберусь. И не унывай! Совсем скоро я буду чувствовать себя получше. Помни всегда: всё проходит. Пройдет и наша хворь, и наша хандра…
Вадим сделал, как просила Мила: посадил в троллейбус, поцеловал, помахал рукой и как ни странно, почувствовал от этого даже некоторое облегчение. Почему? Да потому, что он, оказывается, тоже хотел побыть один. Тем более, что там греха таить? К этому подталкивало и его неважное самочувствие. В двухстах метрах от остановки был пивной киоск, и он решительно направился к нему.
Взяв пару кружек разливного, Фирсов с наслаждением присел на постеленную кем-то газетку, прямо на бордюрном камне, и с еще большим наслаждением осушил залпом первую кружку. Пиво было ядрёное, с густой пеной и холодное. В голову сразу ударило, благодаря старым дрожжам, а внутри как будто всё зашипело, словно пиво попало на раскаленную плиту. Почувствовался сразу прилив крови к лицу, и… захотелось снова жить! «Нет! — подумал Вадим. — Насколько все-таки легче мужикам: плеснул в себя хорошего пивка — и хворь исчезла, и хандры как не бывало!» После второй кружки, которую он пил уже с расстановочкой, организм его полностью поправился, а настроение даже стало хорошим, несмотря на все неприятности.
Люди подходили и уходили, выпив по кружке-другой, а Вадим цедил кружку за кружкой под мечты о свадьбе, о семейной жизни и, конечно, о частой детективной деятельности.
Но «всё проходит!», как недавно сказала Мила словами мудрого Соломона. Прошли и эти счастливые часы: наступили сумерки, да и деньги кончились. Собственно, кончилось и место в желудке для пива. Казалось, пенный напиток булькал уже в горле. Вадим тяжело поднялся и неуверенной походкой направился на остановку.
ГЛАВА 33
Придя домой и, сославшись на усталость и разбитость, Фирсов залез в ванну. После водных процедур, ужинать отказался. Безучастно зевая, он некоторое время смотрел телевизор и, без сожаления расставшись с этим днём, улёгся спать.
Проснулся он вскоре, благодаря, опять же — пиву. В комнате и за окном было темно. Вадим глянул на часы: было два ночи. Протрезвевшую голову снова заполнили мысли об убийствах в сумасшедшем доме. «Почему голос за дверью я считал голосом именно Молчуна? – задал он себе вопрос, ещё в туалете. — Это был голос убийцы. Вот что единственно точно. Все остальное – лишь ничем не подкрепленные предположения». Но этот голос упорно не хотел связываться в сознании Вадима с голосом Фрица. Почему? Да потому, что в глубине души Фирсов не верил в то, что убийца — Фриц, да и голос его, как не искажай, ни за что не будет походить на тот, из-за двери. И какой из него шахматист, когда он и до болезни только пас коров?.. Речь убийцы была ещё и не похожа на — деревенскую. Главный козырь у тех, кто посчитал убийцей Фрица, был тот, что поджог учинил именно он.
«Ё моё! – вдруг осенила догадка Фирсова. — Так ведь ему могли просто отдать приказ! И как я раньше не подумал об этом?! Убийца, а по моим предположениям до сих пор — это Молчун, показал Фрицу, где горючее, снабдил спичками, Фриц умеет ими пользоваться и приказал ночью поджечь спальню. А Фриц расшибется — в буквальном смысле этого слова, но приказ выполнит. Ведь рассказывали же санитары, как однажды они приказали ему быть часовым. И тот простоял всю ночь у входа в палату и только под утро рухнул прямо лицом в пол и захрапел, даже не проснувшись, хотя и расквасил нос. После этого они стали осторожнее с приказаниями этому слишком исполнительному больному. Убийца и использовал его, как беспрекословную марионетку. Он жестоко сманипулировал деревенским дурачком, а тот, повинуясь злой воле, казнил себя и Счётчика огнем. И это убийство — на счету Молчуна! Но кто поверит моим чисто теоретическим выкладкам, без каких-либо улик?! Конечно, очень удобно списать сейчас, как и прежде, всё на мёртвого: всем хочется верить в то, что это он, потому, что просто этого очень хочется! Ну, а если окажусь прав я?.. То… ведь тогда неизбежно будут еще жертвы!» Фирсов стал, вспоминая, перечислять всех тех, кого ненавидит этот маньяк: «Женщин, алкашей, наркоманов, коммунистов, красных, всё красное…. «Красная плесень»!.. – Вспомнил, вдруг Фирсов. Кассета же с этой группой пропала у Влада! Именно он — как ненавистник всего красного, вполне мог ее похитить и уничтожить, лишь за одно слово в названии группы. Красное яблоко! — осенило Фирсова. Он даже вышел, скорее из ванной комнаты – на простор и заходил возбужденно по квартире туда-сюда, от этой последней догадки. — Кто-то из голодных больных на поминках Фёдора, не стал всё-таки, есть именно — красное яблоко?! Это опять вполне мог быть тот же Молчун. Вот что может стать, пусть и странной, но все-таки хоть какой-то уликой против убийцы! Если… если только Лидия вспомнит, что угощала именно его красным яблоком. А она вспомнит обязательно! Ведь у нее феноменальная память! Она просто обязана вспомнить это!»
Набирая номер мобильного телефона Лидии, Фирсов со странной улыбкой повторял: «Пусть! Пусть и она ненавидит ментов! Пусть обзовет меня идиотом, названивающим в такой поздний час! Я согласен на всё! Пускай считает кем угодно, только бы не бросила трубку, только бы ответила: только бы точно вспомнила, кому давала тогда красное яблоко».
— Алло? — услышал Вадим знакомый и вполне бодрый, несмотря на столь поздний час, голос Лидии.
— Лидия, это Фирсов, который оперуполномоченный. Извини, что ночью беспокою.
— Ничего. Я в казино. Только что приличный банк сорвала на красном, — по голосу Лидии угадывалось, что она в хорошем расположении духа.
— На красном?! — переспросил Вадим. — Надо же, мистика какая! А я как раз хотел спросить тебя и тоже про красное. Помнишь?..
— Я всё помню — перебила его не совсем трезвая Лидия.
— Да-да, я знаю: потому звоню тебе с надеждой, даже с уверенностью, что ты…
— Короче!..
— Кому из дураков на поминках у Фёдора досталось от тебя красное яблоко?
— Странный вопрос, господин полицейский! Ну, да ладно, отвечу: я его дала тому, кто нем — как рыба, а воняет, как тухлая рыба.
— Молчуну?!
— Да. Вы очень догадливы, господин полицейский.
— Молодец, Лидуня! — закричал от радости в трубку Фирсов. — Ты просто не представляешь, как помогла следствию! Как выручила нас твоя феноменальная память!
— Ну ладно, Фирсуня! – Передразнила милиционера женщина. – Скажи-ка лучше, когда убийцу брата и подруги моей незабвенной поймаешь?
— Теперь-то уж скоро. Как хорошо, что ты не за границей оказалась, а я так переживал, полагая, что ты еще за бугром.
— Что вы, господин полицейский?! Я больше трех дней там не выдерживаю. Там всё не такое: и трава, и солнце, и вода… И жратва мне их не нравится. Там даже мужики еще противнее, чем у нас здесь! Нет, я Родину люблю. Ментов вот только наших больше, чем их полицейских ненавижу, ты уж извини!
Этой неприятной фразой Лидия и закончила их беседу, отключив телефон. «Странно! — подумал несколько всё-таки обиженный Вадим, опуская трубку. — Лесбиянка, а поди-ж-ты? Тоже Родину любит!» Но вскоре, настроение Фирсова взлетело в гору. Ведь Лидия сообщила именно то, что он так хотел услышать.
«вот вам и яблоко! Всего лишь какое-то яблоко, но всё переиначивает — напрочь! Вот наконец-то и попал я в яблочко с этим яблочком! Так значит я — не бездарь! – раздавал он сам себе комплименты. — Я вычислил правильно этого ублюдка! Я! Именно я! И отстранен от дела совершенно несправедливо! А значит, я могу… хотя нет. Пока ведь отстранен, я не могу ничего самостоятельно предпринять, — урезонил он тут же сам себя». После некоторых размышлений Фирсов снова взялся за телефон. Трубку в квартире Рязаева долго никто не поднимал. Вадим нервничал. Но наконец, услышал всё-таки в ней голос жены своего друга:
— Извини, Аня, — стараясь очень тактично произносить каждое слово, заговорил с ней сыщик. — Это Фирсов беспокоит. Мишу, можно к телефону? Пожалуйста.
— Ну, ты даёшь, Вадим! – рассвирепела, не обращая на его ласковый тон женщина. — Третий час ночи! Он это не одобрит. Слышишь, как храпит? – она, видимо, протянула трубку в сторону мужа, и Фирсов услышал крепкий храп уставшего за день мужика. – И я не одобряю это тоже. Дождись-ка утра!
— Буди-буди, это очень важно, Анечка! – умолял Фирсов. – С меня пирожные!
— Чё такое?! – услышал, наконец, Вадим, охрипший спросонок голос друга.
— Убийца — Молчун, а не Фриц! — огорошил майора без подготовки Вадим. – Не съеденное красное яблоко это подтверждает! Вернее, Лидия подтвердила что…
— Какая Лидия?! Какие, к чёрту, яблоки?! Что ты опять мне голову морочишь с этим Молчуном?! — свирепел и расходился всё более Рязаев.
— Все яблоки были зеленые, а психи были голодные – пытался объяснить Фирсов. — Молчуну досталось красное, но он есть его не стал потому…
Но майор его уже не слушал. До Вадима донесся отдаляющийся мат и снова — голос жены друга.
— Вот видишь, Вадик? Я же говорила: «не одобрит!» Спокойной ночи, Пинкертон!
Положив трубку, после коротких раздумий Фирсов снова взялся за телефон. На этот раз он набрал номер дежурного санитара в стационаре, намереваясь поговорить с Владом. Но тот тоже долго не поднимал трубку, а когда поднял, то только для того, чтобы опустить снова. Фирсов опять набрал этот же номер, и снова произошло то же самое. Дело понятное: его звонки мешали Владу сладко спать. Тогда Фирсов набрал номер проходной стационара. Там тоже трубку долго не поднимали. Наконец он услышал в ней раздраженный голос Ефимыча:
— Кого надо?!
— Это я, Ефимыч… Фирсов. С возвращением, старик! — попробовал пошутить сыщик. Сторож на это только недовольно засопел в трубку.
— Ефимыч, я чё звоню-то? Хотел узнать всё ли у вас в порядке?
— А у вас?
— Что, у нас?
— У вас всё в порядке?! Днём меня задолбали с расспросами, теперь — еще и ночью?! А толку-то от ваших расспросов?!
Дальше послышались невнятные ругательства и… снова короткие гудки. Вадим в раздражении тоже бросил трубку.
— Обнаглели все! Все хотят спать! Недоумки! А если… — тут он запнулся. — А собственно, почему я так уверен в своей правоте? Может это я — недоумок? Ну, яблоко?.. Ну, Молчун не съел… ну и что? А может, и Лидия ошиблась? Может не такая у нее и надежная память? И вообще — утро вечера мудренее. Да и Миле до утра ничего не грозит, — зевая и укладываясь в постели поудобнее, подвёл всему итог Фирсов. — Может и бред всё это: сны, змеи, яблоки…. Змеи…, яблоки… — повторялось в его заволакивающемся сном сознании. Красные яблоки…. Очень… красные… яблоки…. Очень длинные… змеи…
Вскоре наступило темное, теплое, уютное забытье…. Но внезапный пронзительный звонок в дверь, вмиг безжалостно развеял эту сладостную негу. Вадим вскочил, глянул на часы — семь утра! «А вроде только уснул!» Открыв дверь, он увидел не бритого, помятого и растерянного Рязаева. Тот прошёл, хмуро поздоровавшись с Фирсовым и с его мамой, которая уже пекла блины. Как только друзья уединились в комнате Вадима, Рязаев, ударив кулаком в ладонь, зло выругался:
— Лохи! Какие же мы лохи с тобой, Вадим! Фраера безмозглые!.. Банкир! Наркоша! Фриц — убийца! Потом Молчун! На кого угодно думали, всех почти перебрали, а вот кого надо бы… его и прохлопали! Он скрылся!.. Ты написал рапорт, теперь и мой черед…. Никогда не думал, что вот так вот — с таким позором — расстанусь с угрозыском!..
Видя непонимающий взгляд Вадима, Рязаев тяжело вздохнул и приступил к повествованию о недавних событиях, которые его так потрясли.
— Ночью. А вернее — под утро, где-то часу в четвертом, когда весь, так называемый персонал больницы, дрых без задних ног, он, то бишь санитар, который Влад, устроил очередной пожар!
— Влад?! — Вытаращил в изумлении глаза Фирсов.
— Вот видишь? Ты ведь тоже этого не ожидал?
— И есть жертвы? – с обреченностью в голосе поинтересовался Вадим.
— Последних трёх сумасшедших извел, знакомых тебе по Солнечной. Три, сильно обгоревших, трупа на месте его… пока последнего преступления. Если бы не пожарники жертв могло быть и больше, мог бы весь стационар запылать. Но эти трое были обречены. Он, как выяснилось, использовал на этот раз опять бензин. И его не пожалел.
— И опять пожар! – все больше мрачнея, проговорил Фирсов. — Но… Но откуда известно, что это сделал Влад?!
— Во-первых, он исчез! Три дурака, извиняюсь, три трупа больных обнаружены в обгоревшей палате. Его же самого нигде нет. Одежды тоже. Ночью, часа в три, до пожара сторож видел санитара у машины Березина. Бензин слит, естественно… и главное, водитель пожарных видел мужчину, выходящего за ворота больницы, когда они заезжали. Одет был тот абсолютно как Влад: в джинсах голубых и красной рубашке в клетку, со свертком в руках. Дома он тоже не объявлялся. В его квартире, в засаде, теперь сидят Дубровин с Новиковым. Вся надежда только на них.
— Да-а-а!.. — протянул удивлённо Фирсов, а про себя подумал: «Так вот почему Владик трубку-то бросал: он был весь в делах!.. Как хорошо, что я не догадался еще Гражданкину со своим Молчуном и красными яблоками позвонить».
— А ты про какие-то фрукты, да овощи мне голову ночью морочил, — будто прочитав мысли друга, подковырнул Рязаев.
— Но каковы мотивы у Влада, Миша? И он ведь во многие убийства абсолютно не вписывается…
— Поймаем и узнаем. Выложит всю свою кухню, а пока, пока мою голову уже «клинит» от этих загадок дурдомовских.
— И что собираешься делать теперь?
— Сначала всё честно докладываю шефу. Если меня не отстранит от дела, значит, попрошу и тебя оставить при мне. Может, получим всё-таки от Гражданкина шанс реабилитироваться? Именно мы должны этого душегуба обезвредить, Вадим! Именно мы! Дело чести, как говорится. Часиков в десять я тебе позвоню. Наверное, уже что-то и прояснится. Молись за меня! – с этими словами Рязаев решительно направился к выходу, отказавшись даже от столь любимых им блинов, предложенных хозяйкой…
ГЛАВА 34
Проводив друга, Вадим не стал дожидаться, пока что-то там прояснится, а, одевшись и наскоро проглотив парочку блинов, помчался на Вокзальную, ибо и версия об убийце-санитаре его все-таки не устраивала.
— Во, дела! — встретил там сыщика излюбленной фразой Ефимыч, для которого со сменой ворот, похоже ничего в жизни не изменилось.
— Между прочим, если бы ты трубку не бросил, а имел привычку выслушивать до конца, этого могло бы и не случиться. Думаешь я спать не хотел? Раз звоню, значит надо! – пожурил слегка старика сыщик.
— А я чё? Я и так смекнул, что раз и тебя выпустили, жди опять беды, — съерничал сторож. — Разгулял ты меня своим звонком, сел я покурить у окошка, гляжу: Влад около «УАЗика» крутится, бензин, похоже, сливает. «Ага, — думаю, — а валят всегда на меня». Мне и в голову не пришло, что он для поджога бензин, гад, сливал!
— Это был точно Влад?
— А кто ж?
— Ну, ты уверен, что он?
— Мужик это был, в белом халате! Вот в чем я уверен: на — сто процентов.
— Мужик, а говоришь – Влад.
— А, что Влад не мужик? И кому ж еще быть-то? Выше этажами бабы одни работают. А ночью только санитар в белом халате мог быть.
— Ладно. Дальше что?
— Что-что? Докурил, и — баиньки…
— О пожаре как узнал, кто разбудил?
— Не поверишь! Услыхал во сне Фрица: «Партизанен!» — орет будто он. — «Партизанен!» — Вскочил, гляжу в окне всполохи красные! Набрал «пожарку» — тут, как тут и прикатили! Они ж рядом. Шеметом потушили.
— А выходящего из ворот ты никого часом не видел?
— Я — нет. А пожарники его видали. С каким-то свертком в руках.
— Ну, ладно, Ефимыч – подковырнул и Фирсов сторожа, похлопав его по плечу. – Опять повезло тебе. Жив остался. А вот, что покойников слышать начал — говорит о скорой кончине. Береги себя, старик.
— Типун тебе на язык. Я и сам думаю, что он и до меня доберется! – со слезой уже в голосе проговорил сторож. — Может это?.. Арестуете меня на время? Я согласен в подвале посидеть, пока его ловите…
— Ну, ты даешь! — удивился искренне, еле сдерживая смех, Фирсов.
— А чё? Пожить-то еще охота. Было бы куда, давно отсюда сбежал.
— Не дрейфь, старик! С твоей-то школой жизни… будь просто бдительней и трезвей! Ну ладно, пойду посмотрю, место преступления. Если Людмила Витальевна появится, скажи, чтоб сразу разыскала меня.
У подъезда больницы Вадима ждал Березин. У него были свои проблемы.
— Вот, гад! — выругался шофер, глядя в сторону Фирсова.
— Кто? – оглядываясь, спросил сыщик.
— Ну не ты же. Убийца этот долбаный! Конечно, и людей жалко, хотя и таких. Но почему именно у меня опять-то бензин слили?! Я снова пострадал. Сейчас ехать, а у меня — лампочка красная горит. Не знай, доеду до заправки, не знай…
— Подожди, Александр, подожди… — заинтересовался его тирадой Фирсов. — Ты говоришь «убийца», а почему не говоришь – Влад Болотников?
— Да ну!.. Чушь всё это собачья! – махнул решительно рукой Березин. – Ну, зачем ему убивать людей? Да и знал я его хорошо. Он — очень осторожный был кадр!.. И такой — продуманный. Мы не раз «калякали» с ним за жизнь. У него всё было расписано на много лет вперед: всё по полочкам, что и как. А тут, — ни с того, ни с сего, он начнет глупостями заниматься?!
— Вот-вот, Александр, именно глупостями. Хотя слово-то слишком ласковое для этих преступлений. Но убивать вот так, направо и налево, говорит за то, что этот человек не столько глупый, сколько…
— Товарищ следователь! – вдруг окликнула Вадима не знакомая, полная женщина, стоявшая на крыльце и прислушивающаяся к их разговору. – Вы ведь следователь?
— Я — оперуполномоченный из угрозыска.
— Тогда мне вам и нужно кое-что сообщить.
Вадим, молча, проследовал за женщиной до самой столовой, только там она обернулась.
— Повар я – представилась кратко она. — Понимаете? У каждого повара, да и просто у любой хозяйки, есть свой любимый инструмент. И у меня был до сегодняшнего дня — старенький нож. Лезвие узкое, уже здорово сточенное. И хотя нож довольно большой, он был легким и очень удобным. Я к нему так привыкла.
— Так он что, пропал у вас? — догадался Фирсов.
— Да. Пришла сегодня утром на работу, а его нет! Десять лет ложила на одно место — не пропадал, а тут — на тебе!
— Хорошо искали?
— Да всё перерыли уже, можно сказать.
— Ну, и кому он мог понадобиться? Ваше предположение? – поинтересовался Фирсов.
— Болотникову, конечно! Чтоб еще кого-нибудь — на тот свет отправить. Он же в город утек. Вот мое мнение, — ответила повариха.
— А вы, что? Думаете, именно Влад совершил поджёг?
— Он скрытный был. С нами и не здоровался даже. Гордый. Себе — на уме. А от таких – чего хочешь можно ждать.
— Скажите, а кончик ножа был заострен или закруглен?
— Острый, как пика!
— Ну что ж, спасибо. Теперь, благодаря вам, будем знать, что преступник вооружен, а значит, действительно могут быть совершены еще убийства.
— Господи, спаси и сохрани! — перекрестилась женщина и поспешила в поварскую к подругам: попугать их, и себя заодно.
Удаляясь от кухни, Фирсов рассуждал: «Зачем Владу понадобился бы столовый нож? Он вполне мог и поинтересней оружием заранее обзавестись. И это значит только то, что убийца не Болотников». Осмотрев обгоревшую палату, сыщик прошелся по коридору. Всё было в грязи: сажная жижа, вода, кругом следы от сапог пожарных. Ничего стоящего, для следствия обнаружить было пожалуй и невозможно уже. После осмотра спального помещения, прошел в бытовку. Ему хотелось осмотреть халат Влада. Он знал, он как выглядит, но, к удивлению своему, халата его не обнаружил. Облазив все шкафчики, сыщик, встав на стул, заглянул и поверх их…. В дальнем углу, ещё не веря в свою удачу, увидел комок белой материи… он и оказался халатом Влада. Развернув его и расправив, Вадим ахнул!.. На спине халата, примерно между лопаток, было красно-коричневое пятно от крови, с прорезью от ножа посередине.
Картина последнего преступления стала быстро проясняться в голове Фирсова. Хозяин халата, конечно же, не был убийцей. Наоборот, он стал очередной несчастной жертвой в дьявольской игре серийного маньяка. Ведь и тот бред, что нёс этот ублюдок через дверь душевой, и вся цепочка столь жестоких убийств, соответствовали только такому статусу. И уж никак не подходило всё это к прагматичному и вполне здоровому во всех отношениях парню. Да и как бы ни имитировал чужую речь санитар – будь он убийцей, тембр его голоса был абсолютно иным. Снова перед Фирсовым выросла зловещая и непредсказуемая из-за своей бесноватости фигура Молчуна. Ведь, когда-то этот бывший мэр, а то, что Молчун это он, Фирсов не сомневался, уже совершал побег из дурдома с ножом и что это именно он воткнул похищенный из кухни нож между лопаток Болотникову, Фирсов был уверен теперь на все сто. Убив санитара и завладев его халатом, Молчун и сливал бензин, под видом влада. Ошибся Молчун только в том, что халат не сжег. Тут он слегка промахнулся. Потом — он же, естественно, поджёг и палату больных с телом санитара, которое затащил туда заранее. А после злодеяния, довольно легким способом покинул пределы больницы в личной одежде Влада и с каким-то свертком в руках. Вероятнее всего — это и был завернутый во что-то, любимый нож поварихи. Молчун вырвался на свободу и остается только гадать, что он натворит теперь за забором. Куда направят его эти «наивысшие инстанции», поселившиеся в его больной башке? Вадим вспомнил о любимой. И у него снова тревожно забилось сердце. «Ведь, что ни говори, а он уничтожает тех, кто был с ним рядом. Ведь не убил же он никого из других отделений или совсем посторонних людей. Мила же — и врач, и женщина, то есть, ненавидима им в двух ипостасях!.. И потом, он еще должен разделаться и со мной, а он до сих пор старался выполнять свои обещания. Остаётся надеяться, что начнет с меня».
Вадим, размышляя о деле, машинально вышел на улицу, так как в помещении стоял нестерпимый сладковато-горький запах гари и жженого мяса.
Выйдя на свежий воздух он, наконец, вздохнул полной грудью. Было пасмурно и пахло дождем. Ласточки носились низко над землей.
Нужно было срочно сообщить о кровавой находке и пропавшем с кухни ноже Рязаеву. Но, в первую очередь хотелось позаботиться о безопасности Людмилы. «Где же? Где же, Мила? Увидеть бы ее скорей!..»
И, будто услышав тревожные мысли любимого и желая его успокоить, из проходной вышла Людмила, а следом — и Дмитрий. Вадим быстро направился им навстречу. Не доходя несколько шагов, Мила бросилась к любимому и прильнула к его груди, будто ища защиты. Он обнял ее и, ласково поглаживая по голове, как ребенка, тяжело вздохнул.
Дмитрий поздоровался с Фирсовым и, потоптавшись немного, наконец, не выдержал:
— Вы что же, на самом деле считаете, что это…
— Нет-нет, я так не считаю, Дмитрий, — не дал договорить санитару Фирсов. — И ты, и я, мы понимаем, что подобное зверство нормальный человек не совершит!
— И я, Вадимчик, тоже так считаю. Убийца — явно больной человек.
— Ответь тогда, как врач, Мила. Можно ли прогнозировать дальнейшие действия Молчуна? Ведь он теперь на свободе!
— Молчуна?! — удивился Дмитрий. — Хотя… Я теперь ничему не удивлюсь.
— Не знаю почему, — стала объяснять Мила, — но по каким-то причинам его поведение претерпело деформацию, притом, столь резкую! Ведь он много лет был абсолютно безобидным. У меня нет основания, не доверять тебе, Вадим, если ты считаешь именно его убийцей. Судя по преступлениям, им руководит навязчивая маниакальная цель. Это, как говорят у вас, — серийный убийца, у которого заранее намечен ряд жертв. Пока в этом ряду есть недостающие звенья, он хоть как-то предсказуем, ибо должен стараться заполнить свой ряд намеченных жертв. Но, как только это ему удастся, в его действиях может наступить хаос, в виде бесцельных убийств направо и налево.
— Примерно это же предполагаю и я, — подытожил Фирсов рассуждения врача, — а посему поступим так, Дмитрий! — обратился он к санитару. — Я доверяю тебе, как мужчине, проводить Людмилу Витальевну домой. Вам обоим нужно посидеть под домашним арестом некоторое время. Похоже, вы оба — в наибольшей опасности. Молчун пока убивает людей только из знакомого ему окружения. Больных он уже уничтожил. Из персонала остались вы двое. Кстати, Влада он убил ножом в спину. А затем вместе с его трупом сжёг живых Плаксу и Страшилку. Потом, напялив одежду Болотникова, он покинул территорию с ножом в свертке. Одет он теперь в голубые джинсы и красную, в чёрную клетку, рубашку.
Тут загремел гром и начал накрапывать дождик. Посмотрев на небо, Фирсов спросил:
— Зонтики у вас есть?
— Да. Есть. – Ответили оба.
— Так вот, выглядывайте из-под них — почаще, хотя одет убийца броско. Если окажется рядом, то, вот вам «черемуха»! — С этими словами Фирсов протянул Дмитрию свой баллончик со слезоточивым газом. — Выпускай хоть весь ему в зенки, без всякого предупреждения и где угодно. Остальные прокашляются и проморгаются зато целей будут. Молчун ведь гораздо опасней этого газа. Бей его тоже чем угодно и куда попало. Проводишь Людмилу Витальевну, и сам, с такими же предосторожностями, дуй домой. Закрывайтесь на все запоры. Не открывайте двери, не посмотрев предварительно в глазок. Людмила, за твою дверь и замки я спокоен: я их видел — они надежны. Как только освобожусь, я приеду охранять тебя лично. А пока нет никого из — наших, я его покараулю здесь. Вдруг вернется? В его дурную башку, ведь не влезешь?
— Вадим! — послышался от проходной голос Ефимыча. — Ваши звонят!
— А как же ты сам, Вадимчик? — жалобно спросила Мила.
— А вот, обо мне-то беспокоиться совсем и не нужно. Я здоровый, сильный мужик и выбрал я себе эту профессию, чтобы защищать жизнь других от подобных гадов, а не меня, чтоб кто-то защищал. Вот так-то – заключил сыщик и побежал к проходной. Мила же перекрестила его вслед…
— Так и знал, что ты уже там! — услышал Фирсов из трубки голос Рязаева. – Ну, отыскал что-нибудь новенькое? Еще какое-нибудь «яблочко»?
— Я-то отыскал. Скажи-ка ты что-нибудь новенькое, прежде всего на счет нас с тобой.
— Всё в порядке, работаем в том же составе вместе! Я — старший, так что – рапортуй.
— Наши неудачи, Михаил, в последнее время были из-за того – стал докладывать Фирсов, — что мы запаниковали и стали бросаться от одного подозреваемого к другому…
— По существу давай!
— Ладно, по существу: по моему предположению, вместе с Плаксой и Страшилкой сгорел санитар, который Влад. Убийца же, который Молчун, зарезал санитара ножом, украденным из кухни. Устроил поджог и покинул территорию больницы в одежде Болотникова, не забыв прихватить с собой этот длинный, кухонный нож, в свёртке.
Рязаев молчал, очевидно, переваривая столь неожиданную информацию, а Фирсов, не дожидаясь его вечных сомнений, продолжил:
— Я нашел халат Влада с прорезью от ножа на уровне лопаток, с кровавым пятном. Сторож видел ночью не Влада, а «кого-то» в белом халате. Молчун не побрезговал напялить окровавленный халат на себя, когда сливал бензин. У меня нет теперь никаких причин сомневаться, что это — дело рук именно Молчуна! Влад был здоровым и вполне здравомыслящим парнем. Ему незачем было чинить эти зверства. И потом, он не вписывается во многие предыдущие преступления, — ну никак! Молчун же вписывается во всё, ну может, кроме второго поджога, что учинил Фриц.
— Но Фрица могли просто заставить?! — догадался и Рязаев.
— Использовать – поправил Фирсов. — Молчун мог всё заранее приготовить, а затем приказать, когда, что надо будет Фрицу исполнить. А приказ — тот нос расшибёт, — но выполнит. Тот, что из-за двери душевой грозил, ненавидящий всё красное, и есть Молчун. Всё сходится. Это он, будучи голодным, все-таки отказался от красного яблока. Именно такая мелочь и позволила связать в единое целое: того маньяка за дверью и Молчуна. Я уверен, экспертиза трупов докажет, что погиб Влад, а скрылся Молчун. Но лучше бы нам еще раньше схватить убийцу и убедиться в этом самим! Раньше, чем он выкинет что-то еще…
— Да, похоже, промахнулись мы с ним. Согласен. Но главное, теперь — не прошляпить!
Эти слова друга говорили Вадиму о том, что и Рязаев наконец принял его версию о Молчуне.
— Одно плохо, — продолжал майор, — что по городу разосланы приметы Болотникова, а не Молчуна. Ну, да это я сейчас исправлю.
— Мы тут с медперсоналом, Михаил, посоветовались – продолжил доклад другу Фирсов. — И пришли к выводу, что он будет действовать пока — по своему намеченному плану, то есть охотиться поначалу на нашу троицу, тех, кто мелькал у него перед глазами в больнице, чаще всего, то есть на меня, на оставшегося в живых санитара и на Людмилу Витальевну — лечащего врача.
— То есть – и на твою зазнобу тоже?
— Да, и на мою Милуню.
— Меры принял?
— Да, первоочередные: отправил ее домой под охраной Дмитрия Черина — санитара. Посидят под домашним арестом пока. А в планах у меня отправить ее вечером вообще из города на время. Сам же пока подожду его в засаде здесь.
— Правильно – согласился майор. — А я налажу связь с моргом и, пока не выясню точно насчет санитара, засаду снимать с квартиры Влада не стану. Буду держать тебя в курсе новостей. К вечеру, сменю тебя в стационаре обязательно. И будь всё-таки осторожен, а то ждем одного, а придет по твою душу другой. Всякое может случиться. Домой-то звонил?
— Нет, а зачем?
— А может он еще звонил тебе? Попугать там надумает, или еще чего? Может, наведет хоть как-то на себя?
— Вообще-то логично. Я и не подумал об этом.
— Позвони – узнай. Ну, пока. Конец связи.
Только Вадим положил трубку, как телефон затрезвонил снова.
— Слушаю, Фирсов.
— Вадим?
— Да, — ответил Фирсов, сразу узнав голос отца Людмилы.
— Виталий Васильевич, — представился он. — Извини, что побеспокоил, я звонил Миле, Вадим. На месте ее нет. Хотел вот узнать, приходила она на работу или еще нет?
— Дело в том, Виталий Васильевич, что я отправил ее домой. Так нужно для ее же безопасности. Скажите, пожалуйста, у вас родственники за чертой города есть? Ее бы неплохо было отвезти к ним, дней на несколько.
— Есть, в Загородном — сестра моя. Обожает свою племянницу. А что, у вас там всё так серьезно?
— Очень! До Загородного, по-моему, на электричке час езды?
— Да, и ходят часто.
— И вечером есть? – поинтересовался Вадим.
— В двадцать один ноль-ноль — это я знаю точно. И причем станция электрички рядом с домом Милы.
— Ну и хорошо. Я ее сегодня к тете сам и провожу.
— Мне помочь чем-нибудь?
— Нет-нет, я сам сопровожу ее до места. – пообещал Фирсов.
— Тогда я проеду сейчас к Людмиле, мне кое-что нужно передать сестре.
— Мила всё вам и объяснит о не простой тут обстановке. И пусть ждет меня наготове к этой именно электричке, я обязательно прибуду часикам к восьми вечера.
Вадим положил трубку и тут же услышал за спиной ругань Ефимыча:
— Не знал я, что Влад такой крысярой окажется!
— Ты о чём это, Ефимыч? – обернулся к сторожу сыщик.
— Да плащ мой, подлец этот свистнул с веревки!
— Какой еще плащ?
— Да почти новый совсем, с капюшоном, прорезиненный изнутри. Лидуха мне его подарила: от Фёдора, брательника ее, остался. Я его простирнул и у будки повесил: дожди пойдут скоро, чаял пригодится. С вечера был, а счас глянул — тю-тю!..
— А почему думаешь, что Влад?
— Так он же со свертком, говорят, выходил.
— Да-да-да, — задумчиво проговорил Фирсов, — ты прав. Скорее всего это убийца спер твой плащ, только не Влад, а Молчун это, и «Партизанен» скорее всего он и кричал под твоим окошком, а не бедный Фриц с того света. Чтоб ты пожарных вызвал и он не заметно улизнул, когда приедут, ни кем не узнанный. Ох, и хитер — сволочь! Хорошо еще, что он к сторожам лояльно относится.
— Так ведь Молчун — немой! Как же он орал: «Партизанен!» — продолжал сомневаться сторож.
— Еще раз повторяю: уже доподлинно известно, убийца – Молчун! Заруби себе это на носу! Говорю для того, чтобы знал, откуда может прийти беда. Смотри теперь в оба! Появится, сразу закройся и звони в милицию. У него нож, он здоровяк, ты с ним не справишься!..
— Знамо дело. У дураков завсегда силы не меряно!
За воротами посигналила машина.
— Не открывай, Ефимыч! — приказал строго Фирсов и выбежал за территорию через турникет, ибо он догадывался, что это за гости и не ошибся: как и предполагал, увидел белую «Волгу» Маргариты Васильевны.
— Срочно покиньте опасную зону! — напугал он начальницу, пока та еще пыталась только вылезти из машины. — Где-то рядом бродит маньяк с ножом! Есть все основания предполагать, что он намерен уничтожить именно вас!
— Меня?! – округлила в страхе глаза Маргарита Васильевна. – Но сейчас же комиссия сюда из Горздрава…
— Ни каких комиссий до конца операции! И вообще бы вам лучше покинуть город на время.
Вопросов больше не последовало. Последовали лишь ругательства, но уже из-за закрытых дверей автомобиля, «Волга» развернулась и помчалась прочь.
Вадим обошел забор лечебницы по периметру и пришел к выводу, что далеко не молодой Молчун может проникнуть на территорию больницу только через проходную. Затем, вернулся в сторожку дежурить рядом с перепуганным Ефимычем, не выпускающим теперь топор из рук.
Телефон не давал скучать. Первым позвонил Дмитрий. Он сообщил, что проводил Людмилу Витальевну без приключений, хвост замечен не был. На душе у Фирсова отлегло: ведь, надев плащ сторожа, Молчун мог остаться для них незамеченным. Вадим рассказал о плаще Молчуна санитару, ведь тому надо было еще добираться до дому.
Потом позвонила мама Вадима. Ей он настрого запретил отходить далеко от телефона, предупредив о важных звонках, не говоря, что он ждет их от преступника.
Через каждые полчаса названивал Рязаев. Вадим и ему сообщил о похищенном плаще. В глубине души молодого сыщика радовало, что Молчун пока не пойман. У него появилась понятная личная ненависть к этому преступнику, убившему стольких людей и столько времени водившему всех за нос, в том числе и его, да еще угрожавшему ему лично своей идиотской казнью. Он жаждал сведения счетов! Жаждал скорейшей встречи с ним лицом к лицу!..
В двенадцать часов позвонили из фирмы Лидии и от ее имени сообщили, что похоронные расходы по всем погибшим, а также общие поминки по убиенным в больнице, её фирма берет на себя. Когда Вадим рассказал об этом Ефимычу, тот состряпал, насколько мог, простецкое лицо и подытожил:
— Ну что ж, помянем, как полагается. Куда деваться? Раз надо, значит надо…
Обедали они тоже вдвоем на своем посту: заботливая повариха принесла Вадиму с Ефимычем по хорошей порции горячего обеда прямо на проходную. На счастье Вадима он оказался полностью рыбным. В пятнадцать часов позвонил опять Рязаев, сообщив важную новость: родители Влада опознали, среди трех обгоревших трупов, своего сына. Это подтверждало правоту версии Фирсова. В семнадцать часов — в помощь Вадиму прибыли снятые с засады на квартире Влада, Новиков и Дубровин.
В девятнадцать с минутами, когда Фирсов хотел уже мчаться к Миле, телефон зазвонил снова, но, как показалось Вадиму, на этот раз — несколько иначе: тревожно и даже зловеще! Ефимыч, поднявший трубку, посмотрел на сыщика с недоумением:
— Попросили ментяру!
— Слушаю тебя, Молчун, – ответил, как можно тверже, Фирсов.
— А вот и снова не угадал, дурачок! — послышался ехидный смешок на обратном конце провода. — Для тебя новость: «Высшие инстанции» приговорили к смерти и твою шлюшку. Мне дали право выбора, кого из вас казнить первым. Так что… оба трепещите! Я доведу дело до конца! Я выиграю и эту партию!
— Согласен-согласен, ты не Молчун, — заговорил скороговоркой Фирсов, — ты можешь выиграть даже. Пожалуйста. Но только начни с меня! Я готов где угодно и когда угодно встретиться с тобой. Только не трогай ее! Зачем тебе эта девушка?
— А зачем ты рассказал ей о двуглавой змее? Сам виноват! — снова послышался ехидный смех и тут же… короткие гудки.
Вадим почувствовал, как побежали мурашки по коже, как будто он услышал сейчас самого дьявола.
— Откуда он знает о змее? — спросил вслух Фирсов, обводя изумленным взглядом своих товарищей и сторожа.
— Кто? Какой змее? – удивленно переспросили те.
— Да нет-нет, это я так… Глупое совпадение. Околесица сумасшедшего. Это звонил чокнутый Молчун. Проклятый маньяк. Значит так, ребята, — будьте начеку: он опасен! Ночью спите только по очереди! А лучше, так вообще не ложитесь. Ему известно, что я тут. Он пообещал меня уничтожить. Я отъеду, а к полуночи вернусь. Покумекаем вместе, как завтра его вызвать на себя.
Напутствовав товарищей, Фирсов чуть ли не бегом бросился на остановку. Оглядывался он редко, ибо больше переживал сейчас за Людмилу.
ГЛАВА 35
Через полчаса, живая и невредимая, Мила отворила ему дверь своей квартиры. А еще через полчаса они вышли из дома в направлении железнодорожной станции. Рассказывать Людмиле о последних угрозах Молчуна, Фирсов, конечно, не стал, но его волнение всё равно передалось девушке: Мила была неразговорчива и внутренне собранна. Пошел дождь из-под одного на двоих зонта Вадим вглядывался в каждый накинутый капюшон, в каждого приближающегося мужчину в джинсах, оглядывался на каждые близкие шаги сзади. Изредка они перебрасывались короткими, ничего не значащими, фразами. Оба хотели поскорее оказаться в электричке, где можно было почувствовать себя в полной безопасности. Но не зря в народе прочно утвердилась поговорка о «законе подлости»: электричка из города опаздывала. Район, где жила Мила, считался заводским. Многие из работавших на предприятиях пользовались именно электричкой, чтобы добираться в город из пригородных поселков и деревень на работу, и обратно домой. И хотя, большинство заводов простаивало сейчас, на платформе скопилось сегодня немало народу, недовольно гудевшего по поводу плохо работающего транспорта. Многие — в плащах и с зонтами, что усложняло задачу Фирсова по охране Людмилы. О своей же безопасности он даже и не помышлял. Непрекращающийся дождь принес и прохладу. Вадим и Мила встали несколько обособленно от основной толпы. Им было неважно, что напротив них должен был остановиться, скорее всего, последний вагон, который обычно больше качает и который громче других грохочет. Наблюдать за обстановкой вокруг с каждой минутой было всё сложнее: пасмурная погода и быстро опускающиеся сумерки, а также слабое освещение перрона затрудняли наблюдение. Когда показалась, наконец, столь долгожданная электричка, часы показывали двадцать один сорок пять, и было почти темно. Гул народа усилился, толпа ожила, задвигалась. Всем хотелось заскочить первыми в уютно освещенные теплые вагоны и занять места — поудобнее. Милу же и Вадима комфорт сейчас не волновал. Они пропустили всех толкающихся и спешащих вперед. Постояли ещё немного и, дождавшись голоса машиниста из трескучего динамика, предупреждающего об отправлении поезда, быстро сложили зонтик и заскочили в первую дверь последнего вагона. Вадим уже открыл перед своей дамой дверь в салон как, вдруг… ему страшно захотелось обернуться. Но не успел он оглянуться, как почувствовал болезненный удар в живот, будто очень тяжелым и тупым предметом!.. А потом – тут же появилось ощущение, что одним движением у него выдернули большим крюком все внутренности наружу! Произошло это в доли секунды, но он всё-таки успел понять, что это Молчун нанес неожиданный удар, появившись, словно призрак из тамбура. В следующее мгновение Фирсов заметил уже и довольный оскал сумасшедшего! Вадим хотел крикнуть: «Мила беги!» Но успел только: «Мила!..» Потому что вторым ударом, уже не ножом, а кулаком в лицо. Молчун отбросил сыщика к дверям вагона, и, если бы те уже не закрылись, сыщик выпал бы наружу! Маньяк спрятал окровавленный нож в свой сложенный зонтик, и бросился в вагон за Милой! Мысли очередью застрочили в голове тяжело раненного сыщика: «Вагон последний! Бежать ей только до второй двери! Люди вряд ли сообразят сразу, в чем тут дело, надеяться на их помощь — бесполезно! Остается только стоп-кран! Низ живота у Вадима будто отсутствовал, ноги не подчинялись, но огромным усилием воли он дотянулся до нужного рычага и всей массой тела повис на нем. Поезд заскрипел, тормоза завизжали, а двери с шипением растворились, но через несколько секунд снова захлопнулись и состав опять тронулся, набирая скорость… Вадим снова налег на стоп-кран. Двери состава с шипением на мгновение опять раскрылись. «Господи! Только бы Мила успела выскочить! Только бы спаслась! Помоги ей, Боже!» — молил Вадим. Но ситуация с тем, что то и дело поезд тормозит из-за какого-то хулигана не устраивала пассажиров. Несколько мужчин набросились на «пьяного», пытаясь оторвать его от стоп-крана. Объясняться с ними было некогда. Одного Вадим ткнул локтём, другому — еще куда-то заехал, но точный удар в его раненый живот заставил его потерять сознание…
А в это время Мила, уже обежав вагон снаружи, пыталась увидеть через окно Вадима, она ведь заметила, как Молчун прятал в свой зонтик, словно в ножны, окровавленный нож. Видела, как суженный был отброшен к дверям, и слышала его предупреждающий крик. «Вадимчик, даже раненый, успел меня предупредить! Что же с ним теперь, Господи?! Только бы он был жив! Помоги ему, Боже!» — вторила она, мольбам Вадима, отставая от разгоняющейся электрички. Она, конечно, догадалась, что это для нее любимый дернул стоп-кран, — именно это и спасло девушку, потому что от резкого торможения Молчун уже почти догнавший Милу, в проходе вагона, рухнул у ее ног. Она даже слышала, как многие рассмеялись этому. Ведь их обоих просто посчитали за невнимательных пассажиров, спешащих покинуть не свой поезд. Теперь же состав набрал скорость и понесся вперед, больше не останавливаясь…
И Миле, как и Вадиму недавно, вдруг тоже захотелось обернуться: она оглянулась и увидела неумело бегущего, совершенно разучившегося это делать сумасшедшего. Девушке ничего не оставалось делать, как спасаться бегством. Но побежала она от него между путей, ибо боялась споткнуться о шпалы: это бы уж точно означало тогда — конец! Они остались в полной темноте и лишь вдвоем как будто в целом мире. Помощи ждать было неоткуда, оставалась одна надежда на молодые ноги, но от страха они плохо слушались свою хозяйку. Людмила бежала, будто во сне. Ей казалось сейчас, что всё происходит не в реальности, не в настоящей жизни, и что, вот-вот, этот кошмар закончится сам собой: она проснется или случится что-то еще…. Но, между тем, кошмар не кончался. Молчун, бегущий за ней почти трусцой, почему-то становился все ближе и ближе и от того что скоро погоня закончится в его пользу, сумасшедший стал даже похохатывать от предвкушения еще одной своей победы. Милу его смех парализовал еще больше: ноги от страха будто налились свинцом. Она стала чаще оглядываться и от этого тоже, только теряла скорость. Но… впереди вдруг замаячил прожектор мчавшегося им навстречу состава. «Раз локомотив не сбавляет скорости перед станцией, — догадалась Мила, — значит это товарняк или скорый». Будто подтверждая её вывод, поезд издал из своей утробы короткий, но сильный сигнал, который звучал как: «Про-о-чь!» Он быстро приближался, и его прожектор уже слепил глаза Милы. Локомотив снова издал грозный сигнал, но уже подлиннее: «Про-о-чь с до-ро-оги!» И тут Мила вспомнила сон о змее, рассказанный Вадимом. В нем она и нашла ключ к своему спасению. Девушка оглянулась в последний раз назад и даже вскрикнула от ужаса: настолько близко уже был Молчун! У него хватило ума сбросить мешавший его бегу плащ. Времени на раздумья уже не оставалось. Мила выскочила на полотно и побежала навстречу товарняку, — это было так неожиданно для машиниста, что на долю секунды он растерялся. А, еще через мгновение девушка уже катилась с кручи железнодорожной насыпи по другую сторону дороги. Машинист успел это заметить, а потому не стал запоздало тормозить. Но, устремив всё свое внимание на девушку и повернув голову в сторону насыпи, он не увидел, что в последний момент, прямо перед колесами локомотива, возникла еще одна, но уже мужская, фигура. Она мелькнула лишь на мгновение, и тут же исчезла под составом…
Переведя дух, машинист, успокоенный тем, что всё закончилось благополучно, дал в назидание девушке несколько очень громких гудков, звучащих как: «Боль-ше-е так не де-е-лай! Слы-шишь?! Ни-когда! Не де-е-лай!» Мощно прогрохотав по рельсам, состав умчался в темноту, не подозревая о только что совершенной им двойной миссии: спасения и возмездия…
Вадим, напичканный обезболивающими и снотворными, проснулся, когда в его палату пришли с утренним обходом врачи. Открыв глаза, он узнал в маленьком старичке, вчерашнего хирурга, колдовавшего над ним в операционной.
— Ну, как самочувствие, Шерлок Холмс? – с доброй улыбкой спросил врач.
Вадим посмотрел куда-то в пространство и, вдруг вспомнив всё в одночасье и волнуясь, скороговоркой сам стал задавать вопросы:
— А где Мила? Что с ней, доктор? Вы должны знать, не скрывайте!
— Опять двадцать пять. Всю ночь ты нас донимал — со своей Милой. Даже во сне, только называл чуть иначе… как, там? – попытался доктор уточнить у медсестры.
— Милуня — подсказала та, лукаво улыбаясь.
— Мне почему-то кажется, — предположил доктор тоже с улыбкой, — что Милуня — это очаровательная миниатюрная блондинка и, причем, наша коллега.
— Доктор! — уже догадываясь, что с любимой всё в порядке, вскричал Фирсов, но тут же застонал от боли.
— Жива и здорова твоя зазноба! — успокоил добрый «Айболит» сыщика. — Она в вестибюле, ждет окончания обхода. Только так договоримся, детектив. Не кричать! Резких движений не делать! Долго ни с кем не общаться! И сильно не обниматься! Тебе крепко повезло: такая глубокая рана и ни важные органы, ни даже кишки не задеты. Лезвие прошло между ними, плашмя, даже не царапнув. Рану промыли, зашили. Всю ночь с тобой возились!.. Так что — уважай чужой труд. Дай швам спокойно затянуться и, глядишь, через пару неделек выпишем тебя домой.
С этими словами доктор закончил осмотр Фирсова и отправился в следующую палату, закрыв за собой двери, но уже вскоре им снова пришлось отвориться, пропуская самых близких Вадиму людей, которые буквально вихрем ворвались к нему. Это были, конечно: мама, Рязаев и… Мила!
— Милуня! — вскричал снова Фирсов, на этот раз, не ощущая вовсе боли. Девушка, слегка прихрамывая, бросилась к нему, очень осторожно обняла и… разрыдалась на его плече.
— Милая, милая моя! Жива! Жива! — повторял Фирсов, поглаживая ее голову.
— Милый, милый мой! Живой! Живой! — повторяла и Людмила.
Мама тоже плакала, скромно присев в сторонке на табурете с пакетом вкусностей припасенных для сына. И неизвестно, каких слез было у нее больше, ведь Вадим вспомнил прежде о девушке. Она конечно вздыхала не раз, наблюдая сейчас живого сына в объятиях любящей его и любимой им девушки, ну, а ради счастья сына о себе можно и позабыть. Рязаев весело улыбался вовсю ширь своего простоватого лица. Он, как и Вадим, не мог скрывать своих чувств, и было видно, что майор тоже счастлив и рад сейчас и за то, что друг жив, и за обретенную им любовь!..
Когда все успокоились и расселись вокруг постели больного, Вадим стал по очереди выслушивать своих посетителей. Сначала Мила рассказала, каким чудесным образом она спаслась от Молчуна, вспомнив, в самый роковой момент, о сне Вадима со змеями. Потом Рязаев объяснил, как Молчуну удалось выследить Вадима с Милой. Картина с этим прояснилась, когда вчерашним вечером по телевидению были даны фото и приметы маньяка. Вскоре, после телепередачи, в милицию позвонил пенсионер, сосед Милы, который сообщил, что видел, как из подъезда их дома вышел, сразу после отца Людмилы, этот субъект. Пенсионер, по причине отсутствия напарника, играл в это время сам с собой в шахматы в беседке рядом с домом. Увидев это, «бомж» в плаще, как назвал его пенсионер, подошел и, не говоря ни слова, стал доигрывать с ним партию, причем делал ходы, абсолютно не задумываясь и разбомбил, не плохо, вообще-то, игравшего пенсионера в «пух и прах», чем поверг того в крайнее изумление. Ушел «бомж» так же «по-английски», не прощаясь, но незаметно для хозяина, прихватив с собой его зонт. В подъезд Людмилы Молчун попал, конечно же, выследив её с Дмитрием. Это было несложно, потому что, пока они искали глазами красную рубаху с голубыми джинсами, он прятался в длинный плащ с капюшоном. Находясь же в подъезде Людмилы между пролетами лестниц, он подслушал отца Милы, который уходя, уже в коридоре, напомнил дочери, чтобы она была собрана именно к девятичасовой электричке. После сего Молчун и позвонил в больницу Фирсову, уже зная точно, где и когда поджидать свои жертвы. А от Вадима с Милой он прикрывался зонтом, о котором те и слыхом не слыхивали.
— Остальное, — подвел черту под своим рассказом Рязаев, — ты узнаешь вот из этой кассеты, которую я нашел ночью на месте гибели Молчуна. Слово «Красная» на ней было содрано, а «плесень» оставлена.
— Так это же пропавшая кассета Влада!.. – вскричал неосторожный Вадим, тут же сморщившись от боли.
— Может и так – согласился с другом Рязаев. — Теперь на ней плесень молчуна записана, иначе этот бред никак и не назовешь.
Он вставил кассету в портативный магнитофончик и включил воспроизведение. Через несколько секунд все услышали голос убийцы. Фирсов сразу его узнал.
«Привет из недр Земли! С вами говорит Балагурченко! Когда вы будете слушать эту запись, я уже буду так глубоко, как вам никогда не быть! Только талантливейшие из гроссмейстеров удостаиваются чести быть на том же уровне глубины, что и «наивысшие инстанции», которые обладают наивысшей властью и наивысшим интеллектом, способным развиваться вечно по времени и бесконечно по качеству. То, что происходит на поверхности Земли — всего лишь дебют. Основная партия продолжается в царстве «наивысших инстанций». Когда людей укладывают в ящики и зарывают всех на одну глубину, по воле «наивысших инстанций» каждый потом получает ту глубину, которую заслуживает. И горе тому, кто слаб интеллектом! И кто растратил его на глупости и пороки. Они будут в верхних этажах, где их станут унижать и мучить ужасные подземные санитары «подчиняющиеся только «наивысшим инстанциям».
Когда-то, очень давно, я, по внутреннему наитию, стал на истинный путь самосовершенствования. Я познал шахматы, игру избранных, открывающую дверь в вечность. Но предо мной выросла красная стена коммунистического режима, мешающая моему дальнейшему развитию. Будь она проклята! Я возненавидел все красное и решил с ним бороться. Но, натравив на меня своих псов, красный хаос победил меня. Вернее, думал, что победил. Они лишили меня свободы, били, кололи и думали, что сумели поработить и уничтожить. Но энурез это не слабоумие и еще не смерть! Заточенный в сумасшедший дом, я совершенствовал свой интеллект, я продолжал играть в воображаемые шахматы с воображаемыми фигурами. А чтобы притупить бдительность врагов истины, я дал обет молчания и надел маску сумасшествия. Внутри же себя на всех, кто создает хаос и кто не способен к шахматной гармонии, я стал копить ненависть. Помимо красной гадости, заполнившей всю эту проклятую страну, я возненавидел всех женщин, пьяниц, милиционеров, санитаров, врачей и наркоманов. Но больше всех – главврачей и заведующих! А также всех, кто не будучи способен к самосовершенствованию, но прикасаясь к шахматам, только оскверняет их!
Однажды ночью, когда я разбирал, как обычно, дневные партии, мне явилась из темноты мудрая змея — посланник «наивысших инстанций». Она похвалила меня за мое знание игры и ненависть к земному интеллектуальному хаосу. Она сообщила мне, что я уже достоин подземного царства. И что дело за малым: выплеснуть накопленную энергию ненависти на ничтожных людишек, сыграть с ними последнюю партию на доске этого желтого дома, так надолго ставшего мне заточением, где фигурами теперь для меня станут именно они — безмозглые человечки. Она сказала мне также, что моя бессмертная, тонкая, внутренняя сущность несколько несовершенна, что она подобна сейчас хотя и тоже змее, но только двухголовой. Что одна голова её должна, наконец, окончательно победить другую. И что нет настоящей ненависти без дел. Что если я сумею выиграть эту партию в сумасшедшем доме, то мне тут же будет обеспечена навечно гроссмейстерская глубина. Связь с «наивысшими инстанциями» стала с того дня осуществляться внутри меня по внутренней телефонной линии, чтобы вы, поганые людишки, никогда не могли услышать мои консультации с ними. В игре, которую я сейчас успешно веду, мне разрешена почти полная импровизация. Я заморочу голову ментярам тонкими и неожиданными ходами. Мне даже разрешено вести ее левой рукой. А это всегда, еще с юности, в ответственных партиях приносило мне успех. Я убрал с доски уже главврача, его сына-алкоголика, жида и идиота – Банкира. Теперь на очереди Чертополох. Он одурманивает свой мозг спиртным. Ну что ж? Он виноват сам. Я уберу его с изящной легкостью. Следующим будет наглый, глупый юнец — Коля. У него и имя порочное, от слова «колоться», его он и оправдывает в полной мере. Я знаю о его тайнике в туалете и подменю шприц. Счастливого пути под землю, глупые пешки! Пора по ящикам! Санитары Земли ждут вас! Обе эти фигуры — наилегчайшие и наиничтожнейшие. Им не пройти уже в ферзи! Кто следующий? Решаю я! Трепещите! Дурачье! Глупцов мне никогда не было жалко. Будьте уверены я не буду оплакивать вас, как ничтожный Плакса»…
После не долгого, притворного хныканья, очень похожего на рыдания Плаксы, послышались матерные куплеты под музыку. Это уже звучали с пленки остатки «Красной плесени» — группы, столь любимой покойным Владом Болотниковым, на которую и записал весь этот бред сумасшедший маньяк.
— Вот откуда взялся левша! — Констатировал Рязаев, выключая магнитофон. – А мы голову ломали. Поди-ка, попробуй вычислить такого идиота!
— Теперь ясно, — догадался Вадим, — что не Анна Васильевна забыла выключить магнитолу, а Молчун, когда записывал той ночью всю эту чушь. А я-то столько времени убил, разгадывая чехарду с монтировками, даже грешил на безобидного Плаксу. Это же оказалось всего лишь – безумной блажью параноика, у которого «наивысшие инстанции» почему-то находятся глубоко под землей, по соседству наверное с адом, а может, и в самом аду?
— Одно теперь останется тайной, — вступила в разговор и Людмила, — когда же он сошел с ума окончательно? Если можно так поставить вопрос?
— А меня, Милуня, больше волнует другая загадка. Если у него возникло некое отождествление себя с двуглавой змеёй то, как он сумел вползти в мои сны? Ведь в последнем разговоре со мной, по телефону, он дал понять, что знает о том самом сне со змеями, который я рассказывал только тебе и намёком лишь маме.
— Кажется, я догадалась теперь! — воскликнула Мила. — Но… здесь уже явная мистика! Помнишь, я говорила с тобой о снах отца? Так вот его сны были предупреждением — Свыше. Ведь кто предупрежден, тот вооружен. Во сне, Вадим, тебе было указано, а через тебя уже и мне, — откуда ждать опасность! Двухголовая змея означала в них раздвоенную сущность одержимого убийцы. Одна часть – остатки здорового рассудка, которая подчинена другой, безумной его части. Для врача Молчун — это вполне типичный образ шизофреника. Но для меня – человека верующего, не только! Двадцать лет он копил злобу на своих обидчиков, а мог бы их и простить. И тогда бы всё могло сложиться иначе. Но у Балагурченко ненависть только множилась. А ненависть к людям и зло вообще — это прямой путь к князю тьмы! Он и явился, в конце концов, к нему в привычном для себя обличии, когда Молчун уже полностью подготовил переполненную злобой душу для него. Обманутый шахматной лестью и подкупающей ложью, он вверил свою душу и тело силам тьмы, полностью подчинил себя их злой воле. Став уже скорее бесноватым, чем просто больным. В твоем сне, Вадим, был дан ключ к спасению, которым я воспользовалась, а также было указано на неизбежное наказание зла. Оно всегда будет терпеть поражение, ибо зло противно Богу. Психика, думаю, подкосилась у Молчуна давно, но бесноватым и одержимым он все-таки стал, как я считаю, незадолго до первого убийства. Прямая же вина, во всем происшедшем, лежит и на режиме, который так цинично и беспощадно поступил с этим шахматистом-мэром, упрятав, вполне тогда еще нормального человека в сумасшедший дом. Зло породило зло. Не только с него, но и с этих людей спросится за их злые деяния в ином мире…
— Да-а-а, — протянул удивлённо Рязаев, глядя на Милу даже с некоторым восхищением. — Без попа в этом деле до конца нам не разобраться. А мы ведь с Вадимом в этой мистике, ни бум-бум. Сегодня утром мне большого труда стоило собрать вместе трех наших подполковников — Гражданкина, Свисткова и Рассветова. Так вот, когда они прослушали эту кассету, то все трое — стреляные воробьи — развели руками. И честно согласились, что дело это из ряда вон выходящее, что преступник супер не ординарный и, что такой специфический идиот действительно мог водить за нос и сотню опытнейших сыскарей. Посовещавшись, они решили нас с Вадиком строго не наказывать. А тебя, Вадим, Александр Яковлевич даже хвалил. Ведь твоя версия о мэре-шахматисте оказалась верной! Он отметил, что интуиция и радение к нашей работе у тебя есть. А опыт — дело наживное. Первый блин всегда комом. У меня так поначалу, аж — три блина комом вышли, да, честно тебе признаюсь! И еще Гражданкин сказал, что за такого битого, как ты, он и десять небитых теперь не возьмет!.. А Людмиле Витальевне, — произнес Рязаев с загадочной улыбкой. — За обезвреживание особо опасного преступника наше начальство выражает благодарность и поощряет ценным памятным подарком! Каким?.. Не скажу. Почему?.. Потому, что сам пока о нем ничего не знаю. Да и сами начальнички — уверен, еще ничего не успели решить…
Людмила же, с любовью посмотрела на Вадима и с чувством произнесла:
— Главный подарок от Угрозыска я уже получила. Он подарил мне… мужа.
— И ты, — волнуясь, проговорил Вадим, с благодарностью протягивая к любимой руки. И ты… мой самый замечательный подарок! Правда, никогда бы не подумал, что найду свое счастье в сумасшедшем доме!
— Пути Господни неисповедимы! — с солидным видом вставил Рязаев.
А счастливые влюбленные, нежно обнявшись и никого не стесняясь, «улетели» надолго в страстном поцелуе…
Подписано в печать 08/06/2018. Формат A5.
Бумага офсетная. Печать ризограф.
Тираж 350 экз. Заказ № 332052
ООО «МИР»
Издательско-полиграфический отдел
443041 Самара, ул. Скляренко, 3-6