— Нет. Наш телефон будто умер сегодня.
— Уж лучше пусть телефон. А может он…
— Да, нет-нет! Он исправен. Мой руки и ужинать! Я приготовила твои любимые рыбные котлеты.
— Мам, — положив руку на сердце, Вадим виновато посмотрел на мать. — Сыт — по горло. А уж рыбой, тем более. Мне кажется, я ее теперь не скоро захочу.
— Вот-вот… — только и сумела произнести обиженно женщина, и ушла на кухню.
«Я окончательно испортил ей настроение. Бедная моя матушка! — подумал Фирсов. — О завтрашнем ужине с Милой у нас дома лучше пока помалкивать. А вообще-то, утро вечера мудренее». Эта бесхитростная народная мудрость была под стать натуре Фирсова. Он был ведь «жаворонком», вставал рано, наиболее работоспособен был до полудня, вечером же с трудом дотягивал до конца программы «Время», более поздние передачи действовали на него только как снотворное. Но сегодняшний день подарил ему столько планов и размышлений о будущем, что уснул он далеко за полночь, зато очень крепко. Настолько крепко, что маме стоило большого труда его разбудить.
— Сынок! Сынок! — доносилось до Вадима откуда-то издалека. – Ну, проснись же. Она снова звонит, обнаглела совсем! В три часа ночи!
Не проснувшись еще толком, Вадим переспросил:
— Кто звонит? Мила? Мила, да?
— Да нет же! Та алкоголичка! Опять пьяные слезы льет по кому-то. Я сказала ей, что сейчас тебя позову.
Фирсов бросился к телефону, схватил трубку, но… услышал лишь короткие гудки.
— Ёкорный бабай! — выругался он. Потом положил аккуратно трубку на аппарат и стал ждать повторного звонка. Но ожидание было напрасным. Тогда он, ругая себя за долгое пробуждение, стал быстро набирать номер больницы на Солнечной, меж тем задавая вопросы матери.
— Мам, что он сказал на этот раз?
— Кто он?
— Ну, она – Господи — она!
— Сказала: черта ей, что ли… жалко? Я опять ничего ведь не поняла, недослышала, отит проклятый!
Фирсов положил трубку и набрал номер дежурного санитара.
— Да, — наконец послышался заспанный голос Черина в трубке.
— Ты спал что ли, Дим?
— Да, закемарил немного, Вадим, а что?
— Кто сейчас звонил мне? – перебил нетерпеливо Фирсов.
— От нас? Никто.
— Да ты проспал, видно!
— Ну, ты меня прямо за лошадь, что ли, пожарную считаешь? Если бы звонили, я бы…
— Срочно глянь в палату! Всё ли в порядке, все ли на месте? Особенно Плакса и Чертополох меня интересуют.
Через пару минут Дмитрий докладывал:
— Все на месте, все дрыхнут — без задних ног.
— Точно?!
— Точнее не бывает. Я к каждому подходил лицом к лицу, так сказать…
— Слушай внимательно! – скомандовал сыщик. — Постарайся, пожалуйста, до утра не спать. Обрати особое внимание, на Чертополоха. Сопровождай его, как тень, даже в сортир.
— Ладно. Но почему?
— Спасибо, Дима. Пока все… – не ответив на вопрос санитара, закончил Фирсов.
До утра Вадим так и не понял, спал он еще или нет. Мысли о ночном звонке, который путал все карты в «сумасшедшем деле», переплетались с обрывками нереальных видений, и встал он с постели с тяжелой головой…
ГЛАВА 21
— Ерунда все это, Вадим. Не бери в голову, — выслушав Фирсова утром в райотделе, заключил Рязаев. — Я думаю, что это всего лишь хулиган. Скорее всего, в больничке — этой же, работающий. По каким-то причинам или без них, решивший нервы тебе помотать.
— И все-таки, Миш, — взмолился Фирсов. — Одолжи на пару дней твой телефон с определителем. Надо точно знать из больницы ли всё-таки звонят.
— Возьмешь, о чем разговор. Но, с Солнечной — покончено! Следствие закончено, забудьте! Есть такой фильм, по-моему, да? Вот, возьми эти папочки и наведи в них порядок. Шеф-то всего на две недели улетел — не успеем и оглянуться… Ну, а как дела на любовно — семейном фронте? Не передумал жениться?
— Вчера сделал предложение…
— Ишь, ты? И каков результат?
— Готовь свадебный подарок.
— Ну, тогда передай ей мои соболезнования… — пошутил с доброй улыбкой друг.
В обеденное время, Фирсов на пару с Рязаевым, установил его «умный» телефон у себя дома, а заодно они и пообедали: Рязаеву нравилась кухня мамы Вадима. Все было хорошо, пока молодой сыщик не заикнулся о приглашенной на ужин дорогой гостье. Мама была буквально сражена такой новостью.
— Как так можно, Вадим?! — кричала женщина, не стесняясь Рязаева. – Пригласить девушку, возможно будущую невесту в дом и не предупредить заранее! Ведь перед таким событием генеральную уборку сделать надо! Потом, и приготовить что-нибудь особенное! Как хочешь, но надо это мероприятие перенести.
Вадим не упорствовал, потому что в голове его зрел план, отличный от того какой они наметили на сегодня с Людмилой. Самым трудным было сообщить об этом самой Миле. Но… все разрешилось само собой…
После работы Вадим заехал домой и предупредил маму, что заночует не дома. Обучил ее работе с «умным» телефоном и, прихватив бутерброды, помчался — на Солнечную. Нужно было с Милой успеть переговорить: ведь ночевать-то он решил именно в ее больнице, потому что до выписки Чертополоха оставалась одна единственная ночь. Вдруг этот звонок не столь безобидный, как считает Михаил. Ведь у Вадима теперь были серьезные доводы, что всех собак повесить на Банкира нельзя. Все подозрения против него сложились, собственно, из показаний Наркоши. Может, и веревку-то Банкиру именно Коля и подсунул? И была ли ссора у Водопьянова с Брайнштейном? Ведь больше свидетелей нет. И зажигалку Харченко же, наверное, Молчуну в карман положил… Зачем? А неизвестно пока. Ведь неизвестно и как перекочевала, уже в отсутствие Наркоши, канистра в будку. Это как бы его алиби. Но!.. Зато теперь, именно после ночного звонка, всплыла и улика против Харченко. Пусть и косвенная, но все-таки… Именно сегодня ночью Вадим вспомнил выколотую свастику на руке Коленьки-наркомана. Она ведь очень даже вписывается в поджог человека еврейской национальности человеком, имеющим на руке фашистскую символику. А канистру перепрятал, может быть, сообщник Наркоши? Кто он? Да не известно пока тоже, как еще многое, многое и многое. Вся надежда теперь на рязаевский телефон. А может ночь в сумасшедшем доме что-то покажет? Ради этого-то ночного дежурства в больнице Вадиму и пришлось отказаться от ужина с Милой у него дома. До самой встречи с ней он не знал, как будет объясняться. Но помог ему «Его Величество Случай…»
— Вадимчик, — бросилась Людмила навстречу, как только Фирсов переступил порог ее кабинета. — Ты не обидишься, если наш ужин у твоей мамы сегодня не состоится?
— А почему? — спросил искренне удивленный Вадим.
— Потому, что сегодня нежданно-негаданно к папе приехала моя сестренка, старшая. И они ждут меня, конечно, сегодня вечером. А пригласить тебя к нам, пока она здесь, не решаюсь, как бы она чего-нибудь не сказала неприятного. У нее такой острый язык.
— Да-да, конечно, я понял. Перенесем на будущее. Ничего.
— Ну, тогда я побежала? – обрадовано спросила Мила. — Я ведь тебя только и дожидалась. Извинись за меня перед мамой, — с этими словами девушка прильнула к груди Вадима и жарко шепнула: — Я тоже, кажется, тебя люблю, Вадимчик!..
После этих опрометчивых, а может быть и вполне расчетливых слов, Мила долго не могла вырваться из объятий любимого…
Даже когда Вадим возвращался с остановки в больницу, уже после того, как посадил Милу в автобус, слова любимой все еще продолжали звучать у него в голове, а по коже бежали мурашки от таких проникновенных, таких значимых, желанных и самых долгожданных слов на свете.
Обгоняя Вадима и посигналив ему в качестве приветствия, в ворота больницы въехал «УАЗик» Березина. Когда Вадим подошел к зданию, Александр с Геннадием Бахарем, а сегодня тот был дежурным санитаром, разгружали из машины ужин больных. Вадим, на волне счастливого настроения, помог им носить бачки в столовую.
— Ну, как с монтировкой? – не ожидая в принципе услышать ничего интересного, задал Вадим вопрос санитару.
— После разгрузки скажу, — ответил тот, хитро улыбаясь.
— Неужели нашел?!
— Сама скорее нашлась, так скажем.
— А почему после?
— Потому, что сесть надо. А, если стоя, эту сенсацию услышишь, можешь упасть.
После разгрузки Геннадий отвел в сторонку Фирсова.
— С полчаса назад, — начал пояснять санитар, — только вы ушли с Людмилой Витальевной, я зашел к больным. Гляжу: Счетчик, сидя скачет на кровати.
— Счетчик?!
— Да, Счетчик. Подпрыгивает на заднице и считает, как всегда: сто один, сто два… Я еще как вошел, заметил, что помимо скрипа панцирной сетки, будто что-то еще постукивает. А на счете сто девять, она возьми и упади из-под его матраца на пол.
— Монтировка?!
— Ну да.
— Твоя?!
— Да — не моя. Березина!
— Ах, да-да-да. Я просто запутался уже с ними. И где она сейчас?
— У меня в столе.
— Пойдем скорее посмотрим. Только Березину не говори о ней, — предупредил Фирсов, — а то заладит опять: «Отдайте. Это моё, я за нее свои кровные платил…»
Легкий на помин, Березин попрощался и уехал по своим заботам, а Фирсова Бахарь повел показать столь долгожданное вещественное доказательство. Валим, пока шел, молил про себя: чтобы это была именно пропавшая монтировка Березина, и чтобы совпали замеры ее диаметра и вмятин на трубе. И ему повезло: размер обломанной спички совпадал с диаметром приваренной к инструменту трубки.
— Ты отпечатков своих на ней не нашлепал? – поднял он от инструмента обеспокоенный взгляд на санитара.
— Нет, я сообразил вовремя, брал в руки в медицинских перчатках. Но, думаю, на ней старых моих отпечатков полно — так что прошу это учесть, — то ли пошутил, то ли серьезно предупредил Бахарь.
— Если честно, Геннадий, я думаю, что на ней вообще уже никаких отпечатков нет, — снова внимательно осматривая инструмент, задумчиво проговорил сыщик. — Как не было их и на всех остальных вещдоках.
— Ну ежели по чесноку, я тоже так думаю – согласился Бахарь. — Интересно, кто же Счетчику-то ее подложил? И зачем?
— А почему ты считаешь, что ему ее подложили?
— Так ведь и ежу ясно, что не сам же он ее себе под матрац засунул. Да и потом… предварительно, монтировку нужно было стащить у меня из машины.
— Да-да, с этим надо еще разобраться. Еще одна загадка… – согласился Фирсов.
— Ты пока разбирайся, Вадим, а я своих гавриков покормлю.
Бахарь направился в сторону столовой, а Фирсов задумчиво смотрел ему вслед.
«Нет, — думал он. — Если бы кто другой нашел монтировку, это было бы еще приемлемо. Но то, что нашел ее ты, — это уже сверх подозрительно!» Наркоша снова уходил в тень. А на передний план опять выдвигался этот санитар, учитывая, что по первой версии именно Бахарь подозревался, как убийца главврача. Ведь, именно ему легче всего было завладеть монтировкой, а потом и воспользоваться ею. Именно ему легче всего было затеять с монтировками чехарду. Потом он же, чтоб отвести от себя подозрения, сам же и признается, что монтировка у него. Но потом вдруг ее теряет и сам же, обнаруживает у ни в чем неповинного Счетчика, чтобы снова дурачить и смеяться над следствием. В этих поступках чувствуется прямо-таки нездоровая гордыня преступника, ибо человек здравомыслящий лег бы на дно довольный тем, что все списали на Банкира. А этот, похоже, продолжает названивать и играть с монтировками в «пятнашки»…
После ужина больные гуляли, а вместе с ними дышали свежим воздухом и Фирсов с Бахарем.
— Как ты думаешь, Геннадий? – пристально вглядываясь в лицо санитара, спросил сыщик. — Вчера вот нашлась зажигалка у Молчуна, сегодня монтировка у Счетчика? К чему бы это?
— Как к чему? – тоже внимательно посмотрел в глаза Фирсова санитар. — Я лично в этом вообще ничего странного не усматриваю. Просто — тайное становится потихоньку — явным. Банкир — это чокнутый убийца. А значит, он и подкинул похищенную у меня монтировку Счетчику. Она при мне просто выпала… могла отыскаться при ком угодно, но нашлась бы уже точно. Зачем только он сделал это? Непонятно. Хотя Банкир, не больной, но и не здоровый тоже – точно, в такую голову ведь не влезешь. А оброненную им зажигалку Молчун, скорее всего, сам подобрал, хотя не исключено, что и зажигалку подкинул ему опять же он. Но что теперь эти находки меняют? Или следствие из-за них начинается заново? Ведь нельзя же ни Счетчика, ни Молчуна вдруг взять и записать в его сообщники.
— По-твоему, последние находки — лишь отзвуки бурной деятельности не совсем здорового Водопьянова?
— Да.
— Вообще-то можно было бы так посчитать. Ведь монтировка пропала у тебя еще при Банкире. И Счётчику он мог ее подсунуть до своего похищения.
— Ну — да. Всё правильно, вполне правдоподобно.
— Была бы эта версия приемлема, да вот есть одно обстоятельство, которое — напрочь ее перечеркивает, — опять пристально вглядываясь в глаза санитара, загадочно проговорил сыщик.
— Неужели? — несколько наигранно, как показалось Фирсову, переспросил санитар.
— Да, есть. И ты это обстоятельство знаешь, — подражая Бахарю, тоже наигранно простовато улыбнулся Вадим.
— Я?!
— Да. Это всего лишь… непрекращающиеся со смертью Банкира… звонки ко мне, на мой домашний телефон… от якобы Плаксы, — четко расставляя слова, сообщил Вадим. – Ты сам говорил, Плакса это делать не может. Если так? То они с того света, от неприкаянной души Банкира?..
— Да надо просто поймать этого звонаря-хулигана, который просто дурачится, я думаю, и все станет тогда на свои места.
— А как мы могли его поймать?! – с недоуменным взглядом переспросил Фирсов. — Это могли сделать только вы – санитары: вы же здесь днюете и ночуете. А хулиган этот, похоже, прописан именно здесь и звонит, наверняка, с вашего телефона, ибо он в курсе всех, или почти всех больничных дел. Именно поэтому я собираюсь здесь подежурить. Если при мне не позвонит, значит, он действительно обитает тут. А если всё-таки позвонит, то это будет явно не больной, а скорее санитар и конечно не тот, который дежурит у меня на глазах, а тот у кого выходной.
В последней фразе Фирсова заключалась его ловушка, только что пришедшая ему в голову. «Потому что теперь, — думал сыщик, — Бахарь из шкуры вылезет, но постарается позвонить в свое дежурство, пока я с ним. Если же это не он, то ловушка остается действенной для остальных санитаров, ибо теперь все они были опять под подозрением».
Вслух же сыщик продолжил пояснять:
— Мы может, и поставили бы в этом деле точку и повесили все на Водопьянова, но есть некто, кто провоцирует нас продолжить следствие. И я не скрываю, что многие теперь вновь под подозрением.
— Непонятно, зачем самому преступнику было возвращать следствие на круги своя? – уже с серьезным лицом и, кажется, вполне искренне удивился Бахарь.
— Трудно понять душу другого человека, Геннадий. А уж душу убийцы — тем более. Убийцы же серийные — это души вообще очень темные и загадочные. Никаким фонариком там ничего не высветить. Ведь у них-то и мотивом может быть то, что в голове нормального человека не уложится. И в нашем случае я пока не знаю и не могу понять, что им руководит. Что за дьявольское наваждение?
— А может, просто болезнь?
После этой фразы санитара, Вадим еще внимательнее посмотрел тому в глаза, но не увидел опять ничего подозрительного. Наоборот, они у него без всякого притворства выражали глубокую печаль, будто даже сочувствовали тому, неведомому убийце, находящемуся в рабстве своей страшной и беспощадной болезни. Понимая истинные причины такого сопереживания, даже якобы к сумасшедшему убийце, что-то вроде жалости и к самому этому санитару, шевельнулось в сердце детектива, но он взял себя, тут же в руки. «Болезни этого заведения должны вызывать скорее осторожность, нежели жалость – упрекнул себя сыщик. — Ведь три трупа уже есть. И кто убийца – больной или здоровый человек пока даже и не ясно. Потенциально им может быть и этот самый санитар. Пожалуй, он — даже более других!.. Возможно, незаметно для окружающих, его психикой потихоньку и завладевает эта самая болезнь или уже завладела? И сделала его убийцей?..»
После некоторой паузы сыщик продолжил специально рассуждать вслух, внимательно следя за реакцией собеседника:
— Преступник играет со следствием, будто партию в шахматы. И играет авантюрно, хотя и не бесталанно. А может, ему пока просто везет?
— Да-да, очень похоже. И счет уже солидный: 3:0 в его пользу. Ему, похоже, действительно везет.
— Да пока он ведет в сухую – вздохнув, согласился Фирсов. — Кстати, Геннадий, а ты играешь в шахматы?
— Хочешь помериться силами?
— А что ночью-то делать? Сегодня попробуем провести ее по вашим инструкциям, не сомкнув глаз. Тем более, твой кофе этому поможет.
— Ну, что ж? Я согласен. – Загадочно улыбнулся санитар…
ГЛАВА 22
После программы «Время», посмотрев еще немного какую-то голливудскую чепуху и поняв, что он вот-вот задремлет, Вадим предложил приступить к шахматной баталии. Геннадий выключил по просьбе Вадима телевизор, а также свет, где только можно, чтобы больные не «шастали», и они приступили к игре. Вадим считал, что играет неплохо, но не ожидал, что это «неплохо» вообще ничего не стоит по сравнению с игрой Геннадия. Он оборонялся во всех трех партиях, какие они сыграли, но и в обороне ему приходилось делать лишь то, что навязывал ему противник. При счете 0:3 Фирсов понял, что надо срочно брать тайм-аут.
— И тут 3:0 не в мою пользу. Может, по кофейку? – спросил он санитара.
— Пожалуй, — согласился тот.
— Только с условием, раз я пью твой кофе, ты попробуешь мои бутерброды. — Категорично заявил сыщик.
— Хорошо. Кофе уже дошел. Я его перед шахматами заварил в термосе. У меня афганский фирменный рецепт: растворимый я презираю.
— И когда ты только все успеваешь? – удивился Фирсов. — А скажи-ка, Геннадий, честно, у тебя разряд по шахматам есть?
— Да нет, что ты? У меня домашняя школа. Дед учил.
— По материнской линии? – почему-то сорвалось у сыщика.
— А почему ты… Ах, да, ну как же? Конечно, Марья уже оповестила… — с досадой в голосе проговорил санитар.
— Если тебя что-то обидело… извини, Геннадий, — спохватился сыщик.
— Извиняться не за что! Но давай больше не будем копаться в болезнях моей родни. Тебе ведь и так уж, небось, весь расклад дали?
Вадим понял, что опрометчиво коснулся щепетильной темы. Кофе они пили молча. Геннадию говорить не хотелось, а Вадим не мог придумать, как сгладить свою бестактность. Напиток оказался у санитара необычайно ароматным, но слишком крепким и горьким, потому что Геннадий готовил и пил его еще и без сахара. Чтобы сделать санитару приятное и, видя, как тот с удовольствием, а может просто от волнения, один за другим уничтожает его бутерброды, Вадим героически выпил две чашки кофейной хины, за что получил бешеное сердцебиение и барабанную дробь в висках. Но сильнее любого кофеина может заставить стучать сердце — человеческое слово…
— А ты знаешь, — сообщил Геннадий, делая ход в очередной партии, — я ведь узнал ту блондинку, ехавшую в «Чероки» с покойным главврачом. Если, конечно, это тебе интересно?
— Да-да, я весь во внимании.
— Похоже, это была Людмила Витальевна.
Последние слова санитара напрочь вышибли шахматы из головы Вадима! Ведь он, когда Геннадий впервые рассказывал об этом случае, грешным делом подумал, что главврач ехал с любовницей. А теперь получается, что это была его девушка, невеста!
— А может…
— Нет-нет, я не ошибся. Завтра сам спросишь у нее. – перебил Фирсова санитар.
От волнения, мысли Вадима стали путаться. Он даже несколько раз брался ходить чужими фигурами. Проигрышный счет возрастал. Геннадий от скучной игры совел на глазах, несмотря на крепкий кофе. Вадим напрягал волю, пытаясь взять себя в руки. Но ничего не получалось. Он не мог работать на два фронта, ведь полушария его как будто разделились: одно пыталось сосредоточиться на шахматах, другое полностью было занято мыслями о Людмиле. Но вскоре, из-за такой перегрузки в рассудке наступил полный хаос. В голове Вадима будто покатились тяжелые шары, которые сталкивались и издавали как бы звучащие слова: «ШАХ!» «МАТ!» «МАТ!» «МИЛА!» — бýхали они, накатываясь друг на друга. — «МИЛА!» «ШАХ!» «МИЛУНЯ!»… «МАТ!»…, затем поплыли разноцветные круги перед глазами, за тем краски стали тускнеть: эти круги становились все грязнее и темнее, и, наконец, совсем исчезли…, наступила полная темнота. А вместе с последними кругами исчезли и все мысли: о шахматах, о Миле, и вообще обо всем. Имя этой темноте и полной апатии было сон. Да, он знал, конечно, что спит, и слышал, кажется даже, свое размеренное дыхание. Но ему совсем не хотелось теперь не переживать о чем-либо, не думать и уж тем более просыпаться. Изредка появлялись какие-то обрывки видений, фигуры, тени, но все трудно различимое, не ясное, не разборчивое.
Но вот что-то вспыхнуло вдруг! Это был ослепительно яркий диск, он излучал свет, пронзающий кромешную темноту. От него резало в глазах. То ли это было во сне? То ли Вадим открыл уже глаза и это явь? Теперь он не понимал. За диском еле угадывалась чья-то трепещущая тень, подобная человеческой фигуре. Чья она? И кто это? Фирсова пока не очень интересовало. Мало ли что привидится в этом мире грез? Ведь, скорее всего, всё-таки сон продолжался, потому что, вместо головы у этого человекоподобного существа за диском мелькало и покачивалось из стороны в сторону белое бесформенное пятно. Этот образ был хотя и нестрашен сейчас Вадиму, но почему-то… противен. Он раздражал его больше чем свет. И даже во сне, чтобы не созерцать его, Фирсов попытался закрыть глаза. Но это видно, не понравилось неприятному загадочному субъекту, и тот стал извергать какую-то ругань, которая тоже абсолютно не трогала Фирсова, только последние слова, которые произнесло это существо, всё-таки задели даже такое затуманенное сознание милиционера:
— Ненавижу вас — ментов! — прошипело из-за диска белоголовое чучело со злостью. – Козлы вы все! Продажные шкуры! Псы краснопёрые!
Вадим приоткрыл глаза, постарался присмотреться к заговорившей тени и прислушаться к ее словам.
— Ненавижу евреев! – продолжал призрак. — Ненавижу банкиров! Коммунистов! Всех красных! И все красное! Ненавижу пьяниц! С каждым поступлю так, как он того заслуживает! Я наведу здесь порядок! Всех разложу по полочкам, по коробочкам, по ящичкам. А сейчас займусь тобой, ментяра!
Вадим хотел во сне было запустить в эту забинтованную башку чем-нибудь, но не смог шевельнуть ни правой, ни левой рукой. Напряг всю волю, чтобы проснуться и выйти из неприятного сна, но не смог сделать и этого. Зазвонил где-то телефон: он ясно слышал этот громкий, знакомый звук, но и это не смогло пробудить его. Значит, звонок тоже снился, спал он выходит очень крепко. Диск, излучающий свет, так же внезапно, как и появился, исчез, а вместе с ним исчез и призрак. И снова заскользили пред глазами Вадима видения, но они уже были спокойные и безмятежные, похожие на обычные сны.
— А-а-а! А-а-а! – донеслись до сознания Вадима уже из реального мира душераздирающие крики. Но и они смогли разбудить его не сразу.
— Спасите! Партизанен! А-а-а! — кричали из спального помещения несколько глоток, каждая своё
Вадим вскочил, наконец, и бросился на крики. Было темно, и первым делом сыщик включил в палате свет, но ничего ужасного не обнаружил. Просто Чертополох опять орал из под кроватей, а у Фрица, сработал его обычный рефлекс. Но, как только зажегся свет, и Фриц увидел уже знакомого ему Фирсова, вопить перестал в отличие от алкоголика. Вадим заглянул под его койку.
— А ну перестань орать! Чего хай поднял?! – крикнул он виновнику переполоха.
От наклона головы Вадим вдруг почувствовал сильную боль в висках, дыхание он заметил, тоже было прерывистым. Полное ощущение ужасного похмелья.
— Что тут, Вадим? Что случилось? – спросил сзади подоспевший санитар.
Вылезший из-под кровати и переставший, наконец, орать, Чертополох, завидев санитара, почему-то старался спрятаться за спиной Фирсова, и с подозрением косился на него.
— Понятно, — пошутил Геннадий, глядя на алкаша, — сейчас услышим новое из жизни чертей. А еще выписывать его собрались. Рановато, похоже.
— Какие черти?! Дурака из меня не надо делать! Убить меня хотели! Вот что! – взорвался на это больной.
— Как убить? — насторожился Фирсов, внимательней присматриваясь к Чертополоху.
— А вот так! Иду это я, из нужника только что. Вы дрыхнете оба без задних ног. Подошел на часы настольные глянуть: семь-одиннадцать на них светилось. Зашел в казарму нашу, зевнул, спина что-то зачесалась, хотел почесать, а тут! Как схватит меня сзади!..
— Ты спиной к входу стоял? — спросил сыщик, забыв сразу о дурном самочувствии.
— Да. Как схватит! И давай душить!
— Руками?
— Не ногами же?! – рассердился больной.
— Может, с помощью удавки – пояснил Вадим.
— Да, вроде… ей!
— Дальше, дальше рассказывай!
— Ну, я ему сразу свой любимый приёмчик — кулаком как… садану промеж ног! А потом как… сигану под кровать! И ну орать! Ну орать! А он, как испарился. Тут же!
— Нападавший был выше тебя ростом?
— Выше.
— А выше тебя, — со вздохом констатировал Фирсов, — все, из присутствующих здесь. Что еще ты можешь сообщить о нем?
— Ничего, кроме… кроме самого важного: тапки у него были желтые! У нас ведь только желтые, да синие в дурильнике. Так у него были желтые. Их и в темноте видать.
— Молодец! — не удержался от похвалы Фирсов. — Это уже кое-что!
— Ничего это не дает. — Отрезал в свою очередь Бахарь. — Наши пациенты и босиком куда угодно прошлепают, и в чужие тапки с удовольствием влезут, я уж не говорю о том, что и специально можно было не своими воспользоваться…
— А может, он и не догадался сразу в чужие влезть, вот и был в желтых, как у тебя, между прочим, — не без ехидства заключил Чертополох.
Только сейчас Вадим заметил, что на ногах Геннадия желтые казенные тапочки.
— Ну и что? — засмеялся Бахарь. — В вашей палате несколько человек в — таких ходят. Вот, давайте посмотрим. Так, у Наркоши вот, например, тоже желтые, а он почему-то молчит?.. О! И у Страшилки такие же… У остальных…. У остальных, похоже, синие.
— А-а-а! Я все понял, — догадался Фирсов, — Страшилка напал на тебя! А мы тут…
— Не-не! — воспротивился Чертополох, потирая шею. — Меня не напугать, меня убить хотели! Кадык ведь чуть не сплющил, гад этот!
— Вам все шуточки, — поддержал пострадавшего Наркоша. — Дошутитесь, пока нас всех здесь не переубивают.
— Во-во, Колян мне порассказал, что у вас тут творится. – Продолжал возмущаться алкоголик. — Беспредел тут голимый! Драть отсюда надо, пока цел! Вот что я понял. Один хрен вы его не пымаете. В кино только вы умные. Вы ж людям даже не верите.
— Ну, тебе-то повезло, — попытался успокоить Чертополоха Геннадий, — тебя сегодня выписывают.
— Ага! – вскричал, протестующе Наркоша. — Его выписывают, а остальных — «души — не хочу»? Да?
— А ты, Николай, кстати, не видел, как все было? – спросил Фирсов парня.
— Нет. Я крепко сплю. Особенно под утро. И темно у нас.
— Ну и ладно, паниковать все равно не будем, — потирая виски, с болезненной миной прооворил Фирсов. — Продолжим следствие. Геннадий, обыщи всех желтотапочных на предмет удавки. В том числе и Колю, а я гляну, как у нас дела с засовом на входной двери.
Выйдя из палаты, Вадим подошел сначала к столу. Свет в коридоре уже горел. Лампа настольная была выключена, не горела она и тогда, когда он проснулся от криков. Шахматы были убраны в коробку. Значит, и лампу выключил, и шахматы убрал — Геннадий. Выходит, он уснул позже? Интересно, когда?.. Засов оказался в порядке: надежно заперт изнутри так же, как и запор запасного выхода из столовой. Проходя мимо стола санитаров, сыщик снова обратил внимание на лампу. Его внимание привлекло то, что она была направлена на кресло, в котором спал он. Почему? К этим, пока без ответов, вопросам суждено вскоре было прибавиться еще одному.
— Вот! Вместо удавки что обнаружил! – показал сыщику пару обыкновенных медицинских перчаток Бахарь. — У Страшилки в кармане оказались.
— У Страшилки?! – не на шутку удивился Фирсов.
— Чертополох с Колькой не дадут соврать! У него в кармане нашел.
— Но… ведь он…
— Вот именно. Зачем они ему-то? Никакой логики не вижу. Он и эти перчатки – нонсенс!
— А какая логика может быть у сумасшедшего? Ты, Геннадий, тут не прав, — сообразив что-то, произнес сыщик. – И логика во всем этом есть. Но иная. Кто-то просто хочет, чтобы заподозрили, по крайней мере, в последнее время именно больных. С этой целью звонят мне, изображая Плаксу. Зажигалку подсовывают Молчуну, перчатки — Страшилке, а монтировку — Счетчику. Кстати, а монтировка на месте?
— А куда она за ночь денется?
Санитар выдвинул боковой ящик стола, и… монтировки там не оказалось!!!
— Что за чертовщина?! — беспомощно выругался Бахарь.
— Мне это уже совсем не нравится! – раздраженно произнес Фирсов. — И вообще… почему это мы от твоего наикрепчайшего кофе уснули и проспали всю ночь, как сурки?!
— Сам не пойму. Может потому, что дождик шел?
— Кстати, как ты себя чувствуешь?
— Да нынче уж точно выспался, — улыбнулся санитар.
— А я плохо. Будто отравили чем…
— Так ты думаешь, я что-нибудь подсыпал в кофе?!
— Я ничего пока не думаю, но остатки его я возьму на экспертизу.
— А их нет.
— Как нет?! – вскричал пораженный Фирсов.
— Да когда ты уснул вчера, я пробовал бороться со сном. Пошел умыться, а заодно и термос прихватил сполоснуть, — спокойно пояснил Бахарь.
— Ну и сколько ты сумел еще после меня продержаться?
— Да не больше двадцати-двадцати пяти минут.
— Значит, шахматы ты убрал?
— Нет, партию же не закончили. Вдруг бы ты претензии наутро предъявил?
— И лампу, значит, не ты выключил?
— Вроде нет. Не помню.
— Значит, у вас завелся барабашка, хотя, барабашка звучит слишком безобидно, для нападения на человека с целью убийства.
— А что, бредни Чертополоха ты воспринимаешь всерьез?
— Я всерьез воспринимаю пропажу монтировки. На данный момент — это наиболее явный факт того, что существует — «некто», у которого в голове имеется опасный план, который он, несмотря ни на что, настойчиво осуществляет, даже не стесняясь моего присутствия.
— Ты знаешь, Вадим, я, как увидел вот сейчас, что монтировка исчезла, ну будто в затылок выстрелили! Я физически прямо почувствовал, что ею что-то еще натворят…
— Здесь я с тобой солидарен, — согласился Фирсов. – Потому монтировку необходимо обязательно разыскать. Она где-то ведь рядом. Но главная всё-таки твоя задача пока — проследить за Чертополохом: как бы с ним этот «некто» чего не сотворил. Ибо план у убийцы, похоже, действительно существует. И именно алкоголик у него следующая намеченная жертва…. Мне же в отделе надо появиться. Так что давай вашу дежурную бритву!..
По дороге в отдел Вадим пытался распутать новый клубок загадок, подкинутых этой ночью. Главным, казалось, должен стать вопрос: «Кто душил Чертополоха?» Что это обычная шутка Страшилки, можно было предположить, если бы не другие проделки этого загадочного «некто». Ведь Страшилка не стал бы убирать шахматы или красть монтировку из стола санитара. Но у него обнаружились резиновые перчатки, подобные тем, в которых наверняка и действовал всегда преступник. Может, это Страшилка и есть? Но, если вопреки здравому смыслу поверить в то, что это именно он так хитро действовал все время, зачем же ему тогда, так глупо прокалываться с ними сейчас? Нет, о Страшилке здесь и речи не может быть. Учитывая, что запоры на дверях были в порядке, этот «некто» или пациент, или санитар. А из пациентов, естественно, — это не Счетчик, не Молчун, не Страшилка и не Фриц: коварный барабашка явно инсценирует улики против заведомо больных. Правда, он не успел пока подложить что-нибудь Фрицу… «Ё моё! — мелькнула догадка у сыщика. — Так ведь это и будет, скорее всего, снова похищенная монтировка! Так что и искать ее не надо будет, сама найдется и, похоже, сегодня же, и именно у Фрица. Итак, путем отсева заведомо больных, к подозреваемым санитарам может прибавиться только Наркоша. Разберемся сначала с Геннадием: зачем бы ему создавать эти искусственные улики против больных, в вину которых вряд ли кто поверит?.. Тем более, подставляя почти всех их? Стоп! Но ведь нет еще подобной подброшенной улики и против Наркоши. Но об этом попозже. Пока продолжим разбираться с Геннадием. Зачем он отрицает, что шахматы убрал сам. Зачем это отрицать? Стоп-стоп-стоп! Вот оно что! Я понял. Наверное, это всё-таки проделка Коли-наркомана. Потому что, по его расчетам, это и будет являться уликой против Бахаря. И вся эта авантюрная игра, как раз под стать его, тоже не очень здоровому, рассудку. И все улики работают еще лучше, чем против Бахаря. Например: он мог подбросить снотворное нам с Геннадием в кофе? Мог. Тем более, что бывал в кабинете заведующей и уходил оттуда не с пустыми руками, то есть располагал тем, чем мог бы усыпить. А если Наркоша мог проделать с кофе такую штуку сегодняшней ночью, он мог с ним намудрить и в день смерти главврача, когда, используя слабительное, устранил главную помеху – санитара, то бишь – Бахаря. И веревочку Банкиру тоже, выходит, опять же — Наркоша подсунул… ведь, кроме веревки и его ссор с будущими жертвами, против Банкира никаких серьезных улик не было. Да и ссора Водопьянова с Брайнштейном, как я отмечал ранее, известна лишь со слов Наркоши. И названивает тогда мне выходит, тоже он. Похоже, Коленька, круг вокруг тебя сжимается! Скоро все в этом деле станет ясным и разложится по полочкам. «По полочкам, по коробочкам, по ящичкам». — Вспомнил вдруг Фирсов сегодняшний, странный сон. Ё-моё! Так это же выражение призрака из сна! «Из сна», — повторил сыщик. — А из сна ли?.. Неужели, может быть такое совпадение с явью? Ведь это чудо-юдо сообщило, что ненавидит коммунистов, евреев, пьяниц и ментов. Пьяница, коммунист и еврей отправлены из этого сумасшедшего дома прямиком на тот свет! Попытка убить и второго алкаша Чертополоха тоже была. А уничтожить мента уже в проекте?! Внешность этого «ненавистника» в «видении-яви» была неузнаваема, голос тоже незнакомый. Тогда может, все-таки сон? Но лампа была направлена на мое кресло этой ночью и во сне, и наяву…
Вадим посмотрел на запястья своих рук: они почему-то саднили и чесались. На них он разглядел розовые следы, как будто от веревок или наручников. «Так это был не сон?!..» — Вадим почувствовал даже легкое головокружение: то ли последняя догадка, то ли отравление кофе со снотворным давали о себе знать? «Вот почему я не смог поднять рук во сне. Потому, что это была явь, а руки были попросту связаны…»
ГЛАВА 23
— Слегка розовато, но это не от веревок, — сделал скорый вывод майор Рязаев, осмотрев руки молодого лейтенанта. — Рукавчики у рубашки тугие, вот и натер манжетами. Кстати, и я сегодня спал очень крепко, хотя снотворного не принимал: не проснулся ни разу. И сны какие-то даже видел, только не запомнил. Нашим общим снотворным, Вадим, был дождь. Далее, — уже назидательно и с нажимом, продолжил майор, — я считаю так: нападение на Чертополоха — очередная выходка больного Страшилки. Чертополох — человек там новый, а потому объект для него притягательный. И тапочки его желтые, тоже ведь в пользу этой версии. Шахматы убрал санитар. А потом заспал. А может и придурок какой? Их там много и в головушки их больные не влезешь. Этот же Счетчик может, и свистнул у вас монтировку: вы у него отобрали его игрушку, а он ее себе и вернул. Смотрели у него?
— Нет.
— Вот — то-то и оно! – поднял указательный палец вверх Рязаев. — Убийцей мог быть только Водопьянов! Я уверен в этом стопроцентно.
— А звонки?
— Названивает шутник, как я и говорил ранее уже не раз. Вот на эту-то роль больше всего Харченко и напрашивается. Кстати, за аренду телефона, когда будешь рассчитываться? — пошутил майор.
— Да. – Меняясь в лице и не отвечая на вопрос, вспомнил Фирсов. — Я же маме не звонил!..
— Подожди с мамой. Вот возьми свои папочки, про которые ты совсем забыл и разберись в них, наведи порядок, оформи документы, как полагается. Сегодня поработай в отделе. На дурдоме ставим точку! Я так решил. Шутника, когда никогда мой телефон тебе засечет. И тогда уже поставим точку жирную и окончательную! И отметим твою первую самостоятельную победу над преступным миром! С твоей премии, разумеется.
— Да, но ведь не я Банкира…
— И ты заслужил! Не беда, что не успел Водопьянова сам обезвредить. Но ведь ты же трудился? Трудился! А каждый труд должен быть отмечен и оплачен. Но не такие, конечно, самовольные ночевки в больничках, как сегодняшняя. Она нигде в зачет тебе не пойдет. И отсебятину пороть в будущем не надо. Ты и так, кстати, перегрузился. Да-да! Со стороны виднее. Ты какой-то странный стал. И раньше мнительный был, а теперь еще и во сны стал верить. Это даже хорошо, что следствие в сумасшедшем доме закончено. А то я не знаю, что с тобой стало бы дальше. Среда, она ведь знаешь?.. Формирует сознание. Старик Маркс был прав. Я не знаю, как ты неделю там выдержал?! Я бы уже дня через три, наверное, заговариваться начал…
«А может, Михаил и прав? Я продолжаю раздувать из мухи слона, подозреваю всех и вся, а дела то уж и нет никакого, — подумал Вадим, переводя взгляд в окно. — Позвоню-ка я лучше Милуне своей! Может, встретимся, я ведь так по ней соскучился!»
Тут на столе у Рязаева зазвонил телефон, майор взял трубку:
— Слушаю, Рязаев. Фирсов? Да у меня. Даю.
— Фирсов у телефона, — перехватил трубку у друга лейтенант.
— Вадим, тебе с Солнечной звонили, — услышал Фирсов голос дежурного по РУВД, — просили передать, что умер какой-то Чертополохов.
— Ка-ка-как умер?! – закричал в трубку Фирсов, не сдерживая эмоций.
— Не знаю. Сказали только, что скончался.
Вадим, ошеломленный новостью, чуть не расколол трубку об аппарат.
— Чертополоха убили! – крикнул он на весь кабинет, будто Рязаев был глухой.
— Думаешь, что всё-таки убили?
— Да! И в этом я не сомневаюсь ни на йоту! Только что сообщили с дачи на Солнечной, что он скончался. Я же предполагал, что его убьют! – с болью в голосе проговорил Фирсов.
Рязаев присвистнул от удивления:
— Да, похоже, и не точка это вовсе, а лишь запятая в нашем деле. Ну что ж, Вадим? Хоть, говоришь, и предполагал убийство, горячку все равно пороть не будем. Может и не убийство, а сердечко просто прихватило? Езжай, на месте хладнокровно разберись, что и как. С новостями и выводами своими меня не томи, держи в курсе. Возьми у дежурного машину, но только до больницы, и отпустишь. Понял?
— Понял-понял-понял, — повторил скороговоркой задумчивый Фирсов, торопливо покидая кабинет начальника, наставника и друга.
Всю дорогу до больницы Вадим проклинал себя: «Чучело я гороховое! Салага! А никакой не оперативник! Не уберег человека! А ведь был предупреждён! И нападение одно ведь уже было! А я посчитал это шуткой сумасшедшего. Ладно – Рязаев: он далеко, ему простительно так заблуждаться. А я-то, днюю и ночую там! Четвертая жертва уже! Четвертая!..»
— Во, дела! — встретил Фирсова уже видевший его сегодня Ефимыч.
— Да, дела… — повторил за ним со вздохом сыщик. – Где труп?
— Чей? – не понял сторож.
— Чертополоха! Или еще чей-то есть?!
— Так он не у нас концы отдал.
— Как не… А где же?
— На остановке. Его же выписали. Жена встретила, поехали домой, по дороге он занемог. «Скорую» вызвали, а по пути он дуба-то и дал. Последнее говорят, что сказал: «Отравили… всё-таки, черти!»
— Откуда известно всё?
— Жена его звонила.
— Черти… опять его любимые черти. Кто с ней разговаривал? – продолжал допрос сторожа Фирсов.
— Влад, кажись, он Геннадия-то уже сменил.
Тяжело вздохнув, Вадим поспешил в здание. Разговор с санитаром ничего нового к тому, что он уже слышал, не прибавил. Милы на месте не было, и Вадим зашёл к заведующей:
— Во сколько Чертополох с супругой покинули больницу? — с места в карьер приступил к дознанию Фирсов. Марья Ивановна же очень спокойно, как будто ничего не произошло, отвечала:
— В половине десятого, документы Людмила Витальевна заранее все подготовила, так что…
— А где она сама?
— Она отпросилась до обеда, провожать сестру, кажется.
— На момент выписки он был здоров? Ни на что не жаловался?
— Нет.
— Так чем же он отравился?
— А, что? Уже известно, что он отравился? – пожала плечами заведующая. – Ну? Насколько я знаю, он успел позавтракать со всеми: остальные-то все живы здоровы.
— Пищу раздавала…
— Влад их кормил. Анны Васильевны сегодня не будет, – пояснила заведующая.
Влад оказался лёгок на помин, приоткрыв дверь в кабинет, он обратился к Фирсову:
— Вадим, там жена Чертополоха звонит, она нужна тебе?
— А как же?! Молодец, что позвал. А как зовут её? — спросил Фирсов, подходя к телефону.
— Не знаю, да и какая разница? Пьяная она «вдрыбоган»! Такая же синеглазка, как и муженек.
Действительно, от трубки будто пахнуло вином. Слышались пьяные причитания и ругань:
— Мужика мово загубили-и-и…. За что?!. Сволочи-и-и!..
— Алло! С вами лейтенант милиции Фирсов разговаривает. Возьмите себя в руки и внятно ответьте! Где вашему мужу стало плохо?
Видимо очень родное слово: «милиция», слегка протрезвило женщину.
— На остановке. Я же говорила уже. На той, что у больницы… Троллейбуса не было долго, ну и зашел Вася за остановку…
— Зачем?
— Зачем-зачем? Высморкаться — вот зачем! Он же не будет при людях… Он не колхозник какой-нибудь… Он у меня культурный, всю жизнь электриком девятого разряда.
— Ого?! Девятого? – усмехнулся сыщик. — Ну, а дальше? Дальше?
— А вышел когда, вдруг страшный такой сделался: ноги подкосились, глаза вытаращил, покраснел весь и задыхаться стал! «Нутро, — говорит, — горит!» И упал. Я кричу: «Вася! Васечка!» А он прохрипел только: «Отравили-таки! Черти!..» Отравили! — снова впала в истерику женщина. – Васечку мово-о-о…
Вадим хотел сказать что-нибудь ободряющее, но послышались гудки. Пришлось и ему положить трубку.
— Влад, — обратился Вадим к санитару. — А что, Чертополох был простужен? Насморк был у него?
— Я не заметил. Да и вообще алкаши, по-моему, не простужаются.
«Вот именно, — подумал Вадим. — Не за этим он за остановку нырял… уж не выпил ли он чего втихаря от жены, чтоб на хвост не упала? Надо туда наведаться. Может, что отыщу?» Вслух же сказал:
— Влад, я отлучусь минут на несколько. Если жена его позвонит опять, узнай, как ее найти.
Интуиция Фирсова не подвела. Только он зашел за злополучную остановку, как в глаза бросился коричневый пузырек. Оглянувшись по сторонам, он быстро поднял его и понюхал. В нос ударил свежий, сладковатый запах спирта. Рядом он нашел и крышку от него. Закрутив ею аккуратненько пузырек, Вадим решил срочно отвезти его в лабораторию отдела.
— Ну? Какие новости, Вадим? — спросил Рязаев вошедшего в кабинет Фирсова.
— До завтра, наверное, ничего не узнаем толком. Я сейчас отдал пузырек в лабораторию и позвонил в морг. Результаты вскрытия будут не раньше завтрашнего утра.
— А что за пузырек?
— Да, похоже, погибший выпил что-то не то. Что пить бы и не должно. Но ты же знаешь этих алкашей. Я думаю: отравился содержимым пузырька, прихваченного из больницы. А по порядку так: с утра он позавтракал со всеми, выписался, с женой направился домой, на остановке, рядом с больницей ожидали они троллейбус. Чертополох зашел за остановку и втихаря, чтоб, видно, не делиться с супругой, выпил содержимое пузырька, который я и обнаружил на месте его гибели. Ему, со слов жены, тут же стало дурно, он стал задыхаться, захрипел, упал. Последними словами были: «Отравили, черти». Ну, а с чертями у него всегда нелады были. Пузырек же пахнет обыкновенным спиртом, похоже, даже медицинским.
— Метиловый спирт тоже пахнет, как обыкновенный, пищевой но, тем не менее – яд. Поинтересуйся на всякий случай, нет ли у них в больнице такого? Стянул, видно, бедолага, да и обмишурился!.. Ну, как говорится, вскрытие покажет. Мама твоя недавно звонила: не может тебя поймать… ни в больнице, ни у нас.
Вадим набрал домашний номер. После нескольких трелей и гудков сложного рязаевского телефона он, наконец, услышал родной голос матери.
— Это ты, Миша?
— Нет, это я, мам!
— А я думала Миша: его номер обозначился.
— Просто я звоню из его кабинета.
— Где же ты запропал, Вадик? Я звонила в больницу….
— Да я только оттуда.
— Так я, Вадя, ведь и ночью тебе названивала. Ты же сказал, что будешь там на задании?
— Ночью звонила?! Во сколько?
— В три часа. Из-за этой чокнутой, опять она разбудила. И что за манера звонить по ночам?!
— Ты записала номер?!
— А как же?
Мама назвала номер телефона, и Вадиму сразу захотелось сесть на стул, чтобы не упасть, ибо это был служебный телефон Марьи Ивановны!
— А-а что на этот раз она передала? – слегка заикаясь, поинтересовался сыщик.
— На этот раз, ей жалко какую-то Минтяру! Ты не знаешь, кто эта Минтяру? Фамилия, вроде как молдавская…
— Похоже, знаю, — грустно улыбаясь, ответил Вадим. — Молодец, мам. От лица Криминальной милиции объявляю благодарность! И далее будь такой же бдительной.
— А всё-таки, где ты был, Вадя?
— Там. Там и был, мам. Просто крепко спал. — Он поймал себя на мысли, что вялость и сонливость не прошли окончательно. И это в то время, когда необходимо было быть и собранным, и энергичным, и работоспособным.
— Ну вот, Михаил, опять «плаксунчик» звонил мне домой сегодняшней ночью. С угрозой уже — мне, да еще у меня же из под носа, — глядя почти весело на майора, сообщил Фирсов.
— Как это из-под носа? Откуда именно?
— Из кабинета заведующей.
— Значит он — из больничных, из местных, так сказать. Но ведь это очень рискованно с его стороны.
— Не очень, если предварительно накачал нас сонниками.
— На кого ты сам-то думаешь?
— Пока на Наркошу.
— Но ведь тогда у него должен быть ключ от ее кабинета?
— Возможно, и есть. Тропинка туда у него натоптана. Ключик-то был бы сильнейшей уликой против него.
— А санитар не мог усыпить тебя и позвонить?
— Конечно, мог. Но грешен я, Михаил. Не хочу верить, что Бахарь как-то замешан в сих непотребных делах. Верю я этому парню и всё!
— А вот это напрасно! В нашей работе никаких сантиментов не должно быть! Ты сам знаешь, зло рядится очень часто в овечью шкуру. Я бы, например, вытащил их обоих к нам, прям сейчас.
— Нет-нет, Михаил. Лучше действовать — наверняка! Поймать преступника надо на качественных уликах. Звонивший ведь не просто телефонный хулиган.
— Да-да. Скорее всего, звонивший и убийца – две ипостаси одного человека.
Вадим снова взялся за телефон, надеясь застать Людмилу на месте. И ему повезло:
— Мила? Это я, Вадим. Здравствуй!
— Здравствуй, Вадимчик. У нас тут такое горе! – в голосе девушки слышались слезы.
— Я в курсе. Давай лучше о — приятном! Я так соскучился по тебе.
— И я. Сестренку уже проводила. Она была лишь проездом в Москву.
— Милуня. Ну, сегодня-то вечер…
— Он наш.
— Вот и здорово! – обрадовался Фирсов. — А пока, пока у меня к тебе просьба. Посмотри, пожалуйста, в бытовке, в халате у Геннадия, нет ли в карманах его, ключа?
— Как-то неудобно, без его разрешения.
— Очень даже удобно, когда речь идет о тяжком преступлении.
— Ты имеешь в виду, что и это убийство?! – уже со страхом спросила Мила.
— Нет-нет, пока только я имею ввиду — кражу наркотиков, – попробовал успокоить любимую Фирсов. И трубочку не ложи, пожалуйста, информация мне нужна прямо сейчас.
Уже через несколько минут Людмила взволнованно сообщила:
— Есть ключ, Вадимчик. В халате, но не у Геннадия, а у Дмитрия, я по ошибке сначала не в тот халат залезла и сразу его нашла. А у Геннадия пусто в карманах.
— Спасибо, дорогая. А Марья Ивановна на месте?
— Да.
— Скажи, пожалуйста, ей, чтобы никуда не отлучалась. Я скоро у вас появлюсь. До встречи!..
— Вот так вот, — повернулся Вадим к Рязаеву. — Ключик-то есть, но у санитара. И вовсе не у того, с которым я ночевал. Хотя он, собственно, оказался там, где по логике и должен был быть, если это тот ключ, конечно, о котором мы думаем. Но если ключ — в халате, в не закрытой бытовке, то им мог воспользоваться кто угодно, а потом положить на место.
— Опять мы получили не подсказку, а загадку, — посетовал Рязаев.
— Да. Как говорил Райкин: «Рейбус, Крокссворд».
— Время, в таком случае, не тяни, а выдвигайся на место, и этот самый ребус давай разгадывай. Ты ведь у меня не один, и таких ребусов на мне сейчас с десяток висит. Кстати, и завтра, Вадим туда же, естественно. Теперь только туда! До самого победного финала этот дурдом – будет тебе вторым домом!..
ГЛАВА 24