— Да я то, Слава Богу. А вот куда ты пропал? Обещал дома быть с утра, а сам?
— Работа, мам, — глядя на бутылку с водкой, как-то неубедительно ответил сын. — А мне звонил кто?
— Рязаев.
— Давно?
— Только что. Я ему говорю: «Он опять в больнице, наверное, останется».
— А он?
— Сказал, что заедет к тебе туда с утра пораньше. Поговорить с тобой хочет. Удивился, что ты опять там ночуешь. Сказал, что Гражданкин на днях появится.
— А почему так скоро?
— Не знаю.
— Да, мама. А как та… пьяница? Не объявлялась больше? Не звонила?
— Нет.
— Ну, пока, ма! Звони, если что. До завтра я здесь.
Положив трубку, Вадим с напускным удивлением посмотрел на Геннадия:
— Ну, ты что же сидишь, сложа руки, не открываешь?
— А не хочу. Сегодня утром я просто из-за тебя выпил. В такую жару и духоту на спиртное не тянет, тем более на ночь глядя…
— Ну, раз так, — задумчиво проговорил Фирсов, — пойдем тогда на улицу, покурим.
Они вышли на воздух, закурили. Помолчав некоторое время, Вадим решил вдруг посвятить санитара в план, который только что возник у него в голове.
— Я хочу, Геннадий, раскрыть перед тобой свои карты. Я ведь тоже не горький пьяница, люблю иногда выпить немного хорошего вина за ужином, и лучше дома. Но сейчас, как и вчера, моя пьянка — здесь, это своего рода оперативное мероприятие. Его провести необходимо позарез. И я прошу помочь мне в этом деле. Раз я к тебе обращаюсь, значит, я тебе доверяю. Ты это понимаешь?
— Допустим. Но зачем это-то тебе? – щелкнул выразительно пальцем по горлу санитар.
— Затем, что убийца по телефону угрожал уже и мне. Свои угрозы он, как правило, реализует. И это здорово, черт возьми! Мы должны использовать эту его привычку в полной мере: поставить капкан и заставить поскорее сунуться в него, этого хищника, ну и вовремя захлопнуть ловушку конечно! Наша пьянка и является капканом. Я же пьяный — не просто приманка, а приманка аппетитная и легкодоступная. Вчера я потерпел фиаско: не рассчитал своих сил – проспал, мертвецки пьяный, до утра. И мог действительно стать его жертвой. В мои же планы, как ты понимаешь, это не входит. И я понял именно сейчас, что без помощника мне не обойтись. Ты, как нельзя лучше, подходишь для этой роли. Я со вчерашнего вечера не переставал пить. И сюда пришел, опять же из гостей. А потому, скорее всего, снова уйду «в тополя». И может, это даже к лучшему. Ты же уложишь меня спать в бытовке. Сам притворишься спящим на своем месте. Убийца обязательно попытается добраться до меня. Тебя ему не миновать. Я думаю, ты его не проспишь и не проворонишь. Парень же ты крепкий, обученный, с любым дядей справишься! Ну что, поможешь? По рукам?
— Помогу, Вадим. По рукам! А «дяде» этому, как ты его называть изволишь, хребет на месте переломаю!
— Нет-нет! – возмутился Фирсов, — хребет ломать не надо. Он нужен живым и лучше невредимым, мне хочется ему в глаза посмотреть и до суда многое от него услышать.
— Ладно, уговорил — улыбнулся санитар. – Попробую языка взять живым. А можно вопрос, не относящийся к делу?
— Валяй – разрешил сыщик, довольно улыбаясь, потому, что Геннадий не отказался ему помочь.
-Прости конечно, Вадим, за прямоту, но мы с ребятами тут, голову сломали. Почему ты куришь только — чужие? Ведь из экономии же, на тебя это вроде не похоже.
От этого неожиданного вопроса улыбка вмиг слетела с лица Фирсова и поторопился объясниться.
— Потому, что не курю на самом деле я,
Геннадий. В Армии, дурак, как дедом стал, перед дембелем от тоски закурил, по глупости, конечно. Дома бросил. И курю иногда только, чтоб поддержать беседу с людьми, для пользы дела. А сигарет вам я куплю не переживайте.
— Да, ладно — не вздумай! Ты чё обиделся, что ли? – Шутя подтолкнул Фирсова плечом санитар. — Пошли «бухáть»! — с этими словами он решительно бросил окурок в тяжелую чугунную урну и зашел в здание больницы…
Выпив несколько рюмок и чувствуя, что надо сделать это именно сейчас, Вадим заглянул в спальное помещение, в котором было и тесно, и темно, и душно. Кто-то храпел, кто-то сопел, а кто-то вовсе не спал, а нервно возился на скрипучей кровати. Может быть, именно для его ушей Фирсов нарочито громко заплетающимся языком выкрикнул, хотя и в сторону санитара заранее заготовленный текст:
— Ты знаешь, Ген?! Майор Рязаев хочет устроить каждому из этих дурней независимую психиатрическую экспертизу. Уже договорились с нашими подведомственными врачами. На днях каждого из этих разберут по косточкам: истории болезней изучат, биографии… не пойму только, как может Рязаев подозревать в убийствах, кого-то из этих шизиков?! Я так, например, думаю на Ефимыча. Особенно, после — вчерашнего. Он себя, по-пьянке вчера, с потрохами продал: признался, что ментов ненавидит. Он вообще мне кажется, всех ненавидит. Злой на весь мир, что судьба не сложилась. Вот кого надо бы досконально проверить! Ну да с начальством не поспоришь. Ты дверь-то наружную хорошо закрыл?! А, Ген?!
— Закрыл-закрыл, не беспокойся! Пойдем, в шахматишки срежемся, поучу тебя немножко.
— Кого?! Меня поучишь?! А ну, расставляй!
Вадим действительно начал пьянеть буквально на глазах. Уже через несколько минут, после очередной дозы, Геннадий повел его, пошатывающегося, как и договорились, в бытовку. Сам санитар, вернувшись на свое место, вытянул с удовольствием ноги на подставленный напротив себя стул и, поерзав немного в кресле, то ли притворился, то ли действительно… тоже уснул…
Через полчаса, кто-то бесшумно подкрался к столу санитара и раздраженно засопел над шахматной доской. Потом сопенье, так же внезапно исчезло, как и появилось. Когда Бахарь выдержав определённую паузу, осторожно приоткрыл глаза, то никого уже не увидел. Добежать до бытовки за это время было невозможно. Значит, сопевший ретировался опять в палату. Бросив взгляд на не доигранную партию, санитар увидел на доске ту же позицию, что и была, но оба короля почему-то… лежали на боку!..
Только ранним утром дверь в бытовку, наконец-то, шумно распахнулась, ударившись о стену. Вадим открыл глаза – его ослепил уже яркий, солнечный свет, бьющий в окно. Комната сразу наполнилась громкими голосами.
— Поймал я его все-таки, Вадим! — кричал возбужденно и радостно Геннадий. — Всю ночь сучёнка караулил. Но все-таки выцепил!
Он держал, заломав назад руку, согнутого в три погибели и стонущего… Наркошу! Вадим, не обращая внимания, на бухающее, проваливающееся куда-то с похмелья сердце и звенящие виски довольно улыбаясь, похвалил санитара.
— Молодец, Генка! Ай, да — молодец! Значит, не зря всё это! Значит, сработал наш капканчик! Отпусти его, он теперь не опасен, дай мне ему в глазки посмотреть! — Вадим вплотную подошел к Наркоше. – Ну, чё, Колян? Сколько веревочка не вейся?.. Рассказывай, как ты его повязал Ген, — обратился он уже к санитару, — по порядку только всё.
— Накрыл я его, короче, в кабинете заведующей. Он…
— Стоп-стоп-стоп! Как в кабинете?! – перебил Фирсов. — А разве не здесь? Не в бытовке?
— Нет, в кабинете. Дал ему зайти, потом залетаю, а он трубку телефонную в руке держит. И шкафчик открыт, слазил уже, наверное?..
— Обыщи его, Ген, — с некоторой досадой в голосе скомандовал Фирсов. – Ну, ты что ж, Колёк, опять мне решил позвонить? Так ведь я здесь, рядом…
— За-зачем тебе?! Вы чё-чё?! Я ма-матери! Матери хо-хотел! – заикаясь, оправдывался Наркоша, понемногу приходя в себя.
— Ма-матери! — передразнил его Фирсов. – Знаем, чьей ты матери названиваешь! Неужели не понимаешь, что отпираться теперь бесполезно!
— А вот и ампулочки с морфином! — сообщил Бахарь. — Три штуки «скомуниздил», гад!
— Чё, Колян, без наркотика ты на убийство не способен? – Съехидничал Фирсов, указывая на ампулы.
— И ключ у Димки, он — поганец, оказывается, выкрал! Вот у него в кармане обнаружил – показал на ладони Бахарь находку.
— Ну, а что ты на это, Коля, скажешь? – спросил сыщик.
— Не знаю, чей он. На-нашел его! В туалете! За-зашел вчера ве-вечером, а ключ лежит… на самом виду… На по-полу… Я догадался, конечно, что за ключ. «Во, — думаю, — повезло».
— Да, лажа всё это, Коля! Ты из халата Дмитрия его взял. Вернее, выкрал! – констатировал Фирсов.
— А монтировку куда дел?! – наседал на Наркошу Бахарь, как заправский следователь.
— Погоди, Ген! Вопросы я буду задавать, — остановил его Фирсов. — Надо всё по порядочку. – Повернулся к задержанному и продолжил дознание. — Где, Коля, монтировка и зачем она тебе спонадобилась?
— Какая ещё монтировка?! – уже, чуть не плача, завопил тот. — Ключ нашел! Да! А монтировку никакую не видел! Морфин я украл! Не один наркоман перед этим не устоит: Шириво-то глуховое! Укололся — и всё по фигу! А так страшно мне! Тут убивают! И меня убьют! Я сейчас мамке звонить хотел, чтоб забрала.
— Бедный, бедный Коля. Сам себя напугался и маме решил позвонить, да? – съерничал сыщик и решил поднажать на наркомана. — Но, тем хуже для тебя, гражданин Харченко! Мы до истины всё равно докопаемся. Только, придется тебе пройти все круги ада нашего подвала. А потом и СИЗО. Как закукарекаешь с юности, так и будешь всю оставшуюся жизнь в петухах ходить. Ведь Рязаев тебе, кажется, обещал это? А у него слово крепкое! Кстати, он хотел утречком сюда наведаться — вот и поступишь в его полное распоряжение. А избежать позора можно. Чистосердечно во всем признаться и всё. Глядишь, и к тебе снисходительнее будут.
Тут раздался звонок в наружную дверь.
— Ну, вот и Михаил — легок на помине! Ген, побудь с ним, а дверь я сам открою…
Столкнувшись же с Рязаевым, ещё не дойдя до дверей подъезда, немало удивился.
— Ты как вошел, Михаил?
— Во-первых, где ваше «здравствуйте», товарищ лейтенант? А во-вторых… – пристально глядя на Вадима, майор продолжил уже с некоторым холодком в голосе — а видок-то у вас, товарищ оперуполномоченный, не того! Время – семь утра, а вы почему-то всё здесь?! И почему-то… перегарчиком от вас тянет?! – Без тени шутки, но строго, официальным тоном заговорил он с другом.
— Все объясню, Михаил! Давай только выйдем на улицу, — попросил Фирсов.
Когда вышли, Вадим положил руку на плечё начальника и с сияющим лицом сообщил: — Капкан сработал, Миша. Мы его взяли! Мы взяли, а уж ты-то, теперь расколешь.
— Погоди-погоди! Что за ахинея? Кто это мы? И кого взяли? Похоже, ты не проспался. Ведь уже понедельник вовсю прёт! Выходные закончились товарищ лейтенант! Гражданкин сегодня уже на оперативке может присутствовать!..
— Ну и пусть. – Всё так же прдолжая улыбаться продолжил Фирсов. — Смело доложим: «Убийца обезврежен!» А победителя не судят. Тем более, если бы я не пил здесь, может, и результата бы не было и докладывать было бы нечего.
— Ты хочешь сказать… ну, и кто же этот маньяк?! – На всякий вроде только случай, не веря в успех друга, поинтересовался Рязаев.
— Николай Харченко!
— Так я и думал! — с чувством ударил кулаком в ладонь Рязаев. — Я же не только Гражданкиным тебя пугать сюда прикатил спозаранок, — заулыбался теперь и он, — а еще и информацию горячую тебе передать. Помнишь, нестыковка у тебя по одному звонку была? Что позвонили днем и поплакали по Наркоше?.. А он-то у нас в подвале в то время был, и от нас, оказывается, сучонок сумел позвонить! Да! А как я это установил? Вчера в отделе полистал журнал дежурств. По подвалу Востриков в тот день дежурил. Он парень здоровенный, а такие, как правило, добряки. Наркоша сцену разыграл, что плохо ему — приступ диабета, мол, позвонить маме надо срочно, чтоб лекарства привезла. Востриков и разрешил, а на сам разговор не слышал, его отвлекли, о чем тот и с кем болтал, не знает. Но теперь-то ясно, что это он под Плаксу тебе от нас домой тогда и звякнул.
— И ключ у него от кабинета заведующей был, оказывается, — сообщил в свою очередь Фирсов. — Оттуда он мне потом по ночам и названивал. И когда по самому себе плакал, то естественно и себя выгораживал этим и живым до сих пор, поэтому ходил. Убивать себя-то, похоже, не собирался. Да и свастика логически смыкается с поджогом еврея.
— Свастика? – удивился майор.
— Да, наколка у него на руке такая имеется.
— И бензин с тряпкой у него ведь нашли – во всю вторил уже другу Рязаев.
— А я-то голову ломал! Уже и на ни в чем — неповинных дебилов думать начал и, честно говоря, не ожидал, что этот хиляк на такое способен! – продолжал всё ещё удивляться Фирсов.
Тут двери больницы с шумом распахнулись и Геннадий, показавшись в них лишь на миг, коротко, по-военному бросил:
— Наркоша умирает! — и снова исчез за порогом больницы.
Рязаев с Фирсовым, обменявшись изумлёнными до крайностями взглядами, ринулись за санитаром, обгоняя друг-друга. В самом конце коридора уже у туалета Бахарь резко развернулся и, широко растопырив руки, остановил их. — Куда вы оба-то?! — крикнул он гневно. — Один — «Скорую» вызывай! Второй — нашатырь из аптечки тащи! В той, что у нас над столом!
Оба милиционера, повинуясь приказному тону санитара, бросились к столу, а Бахарь скрылся в туалете. Потом снова выскочил и оттуда уже крикнул:
— «Скорую» предупредите, что переливание крови понадобится!
Рязаев первым выполнил приказание и, подбежав, протянул нашатырь колдовавшему над Наркошей Геннадию.
— Давай его на свежий воздух сначала! — опять скомандовал Бахарь.
Они подняли уже почти безжизненное тело Наркоши с туалетной половой плитки, и понесли на улицу. Через несколько минут и Фирсов был уже около умирающего, лежащего прямо на траве газона.
— «Скорую» вызвал! — доложил лейтенант. — Что с ним?! Как же это все, Ген?! — беспомощно вопрошал он санитара.
— Вы! Вы! — в свою очередь замахал кулачищами в гневе Рязаев. — Головой за него оба ответите!
— Не паникуй, майор! – спокойно ответил на это Бахарь. — Может, не все потеряно. Да и кто бы подумал, что он такое выкинет?
— Ну, а что?! Что он выкинул-то?! Как вы вообще в туалете-то оказались?! Не тяни, Гена! Рассказывай! – умолял совершенно растерянный Фирсов.
— Как ты ушел, Вадим, он сразу заскулил, побледнел весь, затрясся… «Рязаев, — говорит, — там, я боюсь его! Боюсь, в подвал посадит! А когда я боюсь, у меня желудок режет. Мне в туалет срочно надо!» Разрешил я душегубу. «А что? — думаю. — В туалете нашем и окон нет, чтоб сбежать. Не через унитаз же? И веревок у нас там нет, чтоб повеситься, например». Он зашел, кряхтеть начал, ну а я у входа закурил. Потом слышу: вскрикнул он будто, и об пол что-то бухнуло, — рассказывал санитар, продолжая водить ваткой с нашатырем у носа Наркоши. — Жив! Жив курилка! Есть реакция!.. – радостно вскричал он. — И пульс прослушивается! Лишь бы «Скорая» не подвела.
— Жив — это хорошо! Но дальше… дальше рассказывай, Геннадий, — просил нетерпеливый Фирсов.
— Дальше, подбегаю и… Наркоша — в своем репертуаре. Даже штаны не снимал, только рукав засучен, рядом шприц, и сам валяется, безжизненный. А шприц, заряженный какой-то отравой, у него он был спрятан, как я понимаю теперь, где-то в туалете, может и за бачком?
— Где шприц?! — опять занервничал Рязаев.
— Там, на полу.
— Фирсов! Бегом за шприцом! И моли Бога, чтоб наркоман остался жив! Капканщики! Мать вашу!
Вадиму ничего не оставалось, как выполнять приказ. Ну, а того, чтобы Наркоша выжил, Вадим и сам горячо желал. Ведь, оставив подозреваемого в стольких тяжких преступлениях под охраной санитара, было непростительной его ошибкой. Если он умрет, то это могло бы подвести Фирсова под «служебное несоответствие». Тогда его «оперативные» пьянки, уж точно рассматривались бы, как отягчающие обстоятельства. А ведь, так хорошо начинался сегодняшний день!..
ГЛАВА 29
Когда Фирсов, положив шприц в картонную коробочку и, завернув всё это в газету, вышел снова на улицу, носилки с Наркошей уже укладывали в «Скорую». Рязаев суетился больше всех, он нервно поторапливал медиков то и дело, поглядывая на часы, как будто принимал у них норматив. Увидев Вадима, он подбежал к нему, выхватил сверток со шприцем и строго наказал:
— Останешься здесь и скрупулёзно расследуешь: почему с подозреваемым всё — так вышло. И горе тебе, если виновата в этом — лишь твоя халатность! И твоя пьянка! Я буду в больнице с ним до тех пор, пока он «или – или?..»
— А…. Как же оперативка? — робко спросил Фирсов.
— Если сегодня Гражданкина и не будет, то завтра. Завтра уже точно мы оба можем вылететь из «угрозыска». Ты понял, салага?!..
Эти обидные слова друга были последними. Майор заскочил в свою машину, дверцы хлопнули, сирена скорой завыла и обе машины: милицейская и неотложка помчалась прочь.
Вадим еще долго стоял неподвижно, в буквальном смысле чуть не плача. Ему было очень обидно, обидно от того, что близкая удача обернулась полным фиаско и то, что его друг, в сущности, прав: он — салага, из-за которого может пострадать и сам Рязаев. Ведь тогда уже 5:0 в пользу этого преступника! Сумел-таки, гад, и на себя руки наложить. Полное поражение! Но Фирсов, не был бы Фирсовым, если бы уже вскоре не взял себя в руки. Ведь в прошлом он был спортсменом, и по своему спортивному опыту знал, что нет позорнее сухого проигрыша, а значит надо бороться до конца. Хотя бы гол престижа, но забить надо. Надо держать удар: Наркоша еще жив. А, значит, не всё потеряно и самое главное: больше он никого не убьет. Фирсов вдохнул полной грудью густой, почти неохлаждённый за ночь воздух и решительно направился… в туалет, по надобности исключительно служебной, он хотел повнимательней осмотреть место происшествия. Но тут его опять ожидало разочарование: то ли время просто подоспело, то ли нарочно, Бахарь организовал сюда поход больных на естественные утренние процедуры. Фирсову хотелось от ярости наподдавать всем дуралеям пинков, да и санитару бы заодно: за его ослиную оплошность с Наркошей. Да и была ли это собственно оплошность?! Не помог ли Бахарь отправиться убийце на тот свет? Да и убийца ли вообще этот хиляк и трус Харченко?!..
Будто прочитав мысли сыщика, Геннадий сам подошел к нему.
— Извини, если можешь. Я, кажется, под конец напортачил? Но ничего уже не изменишь. Зато, зато я, кажется, могу сообщить тебе нечто важное. Наркоша, теряя сознание, выдавил содержимое шприца и на рукав. И могу точно тебе сказать: морфин так не пахнет! Не знаю, чем он в этот раз «ширнулся», но только не морфином.
— Ну и что?! — грубо отрезал Фирсов, недоверчиво глядя на санитара.
— Как что? – удивился тот. — Если это был не наркотик, значит Наркоша специально зарядил шприц отравой, чтоб удрать — на тот свет. И значит это он – убийца. Всё сходится.
— А мы, хочешь сказать, помешали ему? В какой кабине он находился?
— Вон в той, казал санитар, шприц похоже, хранился за бачком. Принюхайся, Вадим, запах там такой знакомый, но я никак его не определю.
Фирсов, встав на унитаз, глубоко втянул в себя носом воздух, но тут же, соскочил с него и пулей помчался на улицу. Растерянный санитар кинулся за ним. Встав под липой буквой «Г», Вадим до слёз закашлялся. Его чуть не вырвало.
— Ты что, Вадик? Чем пахнуло-то? – с участием в голосе поинтересовался Бахарь.
Оглянувшись, в раздражении сыщик в свою очередь сам зло спросил:
— А чем может пахнуть в туалете, набитым вашим контингентом, да еще под самым потолком? Очень! Ну, просто «очень знакомый запах»!
Бахарь в ответ простодушно рассмеялся, а Фирсов еще долго не мог прийти в себя. Его сердце от вчерашнего алкоголя и так стучало с перебоями, а сейчас готово было и вовсе вырваться из груди, и в горле стоял неприятный комок, но мозг сыщика, тем не менее, лихорадочно работал еще над одним ребусом сумасшедшего дома. Глядя на смеющегося санитара, Фирсов думал: «Так запросто смеяться может только человек с чистой совестью. Промах с Наркошей — это только промах, но никак не злой умысел Бахаря. И если я ошибаюсь, то мне не место в Уголовном Розыске. Если бы Бахарю нужна была смерть Наркоши, он мог его убрать в любой, более удобный момент. Однако, интуиция все-таки подсказывает, что и Харченко не есть настоящий убийца, хладнокровно отправивший на тот свет столько человек. Убийца истинный и самого Колю хотел только что приобщить к своему странному, бессмысленному списку жертв. Скорее всего, у Наркоши действительно была спрятана заначка морфина в туалете. Но коварный «некто», прознав о тайне, заменил ему шприц с морфином на шприц со смертельным зельем так же, как это проделал по замене пузырька со спиртом. Да и ключи бедному Коле он же подкинул в туалете на видном месте, заранее просчитав, что Коля обязательно побежит за наркотиком в кабинет к заведующей. Пусть! Пусть Рязаев с Гражданкиным считают меня фантазёром. Но следствие пока веду я! И я должен доверять своему чутью, и оно теперь дает мне ясно понять, что до сих пор я только блуждал, искал и ходил кругами совсем не там и подозревая не тех».
— Может, похмелиться тебе надо а, Вадим? — спросил уже вполне серьезно Геннадий. – Клин клином вышибают.
— Нет! Сегодня перетопчемся. Лучше делом займёмся. Ты действительно дал маху с Наркошей, так давай, помогай теперь искать выход из нашей тупиковой ситуации. Скажи, как медик, он выживет? Только честно.
— Вадим, я не знаю, что он впрыснул в себя. Но мне кажется, отравы этой он ввел в себя немного. И потом, он парень молодой, переливание крови сделают, и выдюжит, я думаю.
— Спасибо, что обнадежил. Теперь скажи, кто наружную дверь открыл? Ведь ты вчера закрывал?
— Так он же, наверное, и открыл. Ведь кто знает, что у него в башке было? Может морфином хотел поначалу запастись, потом тюкнуть тебя, а затем, глядишь, в бега податься. Ведь понимал, наверное, что кроме него подозревать-то уже больше некого будет. А на худой конец припас отраву в туалете, чтоб в случае неудачи легко удрать на тот свет.
— Значит, ты считаешь, что именно Наркоша повинен во всех этих преступлениях?
— Да. И стал я подозревать его со вчерашнего вечера, когда ты мне все карты раскрыл. А ты разве уже сомневаешься?
— Я теперь думаю, что, скорее всего, он просто жертва, как и все предыдущие, только ему повезет больше других, если выживет. Скажи, как на духу, Геннадий, — это очень важно: ты действительно не спал всю ночь?
— Вроде так. Когда он первый раз подходил ко мне где-то в первом часу ночи, то действовать не решился, что-то насторожило его. Однако, зачем-то наших королей на шахматной доске набок уложил.
— Королей?!
— Ну да. Посопел – посопел надо мной, а когда я глаза приоткрыл, он уже в палату опять слинял.
— И это был именно Коля-наркоман?! – с явным удивлением спросил Фирсов.
— Ну я же его не видел, а кому же быть-то еще? Сам подумай. Ведь из всех теперешних больных он — самый не больной.
— Значит, сопевшего ты не видел?
— Нет. Но ты зря усложняешь сам себе задачу, Вадим, зря морочишь себе голову! Убийца — Харченко! Все улики ведь против него!
— С Банкиром тоже была полная уверенность, однако он оказался в этих делах – не причём. Ё моё! — вдруг сделал не довольную гримасу фирсов. Он увидел, как от проходной к ним быстрым шагом приближалась бледная, взволнованная Людмила. А ведь он даже и не умывался еще сегодня!
— Здравствуйте, — первой поздоровалась девушка.
После того, как мужчины ответили почти хором на ее приветствие, Геннадий тут же направился в здание, вежливо оставив парочку наедине.
— Ты так рано? — удивился Вадим, не зная, куда ему деть свою небритую физиономию. — Почему?
— Тебя скорее хотела увидеть. Ведь у нас сегодня такой день… должен был быть…
— Быть? Почему быть? – вспомнил тут же об их намерении посетить сегодня ЗАГС Фирсов.
— Но, Коля ведь умер, – дрожащим голосом ответила девушка.
— Не умер Коля! У Ефимыча ничего не держится в одном месте! Это главный дезинфоматор и провокатор вашей больницы! А ты веришь всему…
— Почему ты кричишь так, Вадимчик? – перебила жениха девушка.
— Прости! Прости, Милуня! Просто… эта проклятая пьянка. Башка трещит. И Коля — дуралей, впрыснул какую-то дрянь в себя. Я не доглядел. Рязаев наорал. Начальник раньше времени из отпуска вернулся. И я в таком виде перед тобой. Не умывался еще даже. Всё — одно к одному. Хотя Коля, конечно — сам виноват. Да еще и неизвестно, что за фрукт вообще этот Коля!
— А почему ты опять…
— Пил? Потому, Милуня, что нужно было для дела. – Старался как можно убедительнее объяснить Фирсов. — Оперативникам приходится и не на такое идти для пользы следствия. А ЗАГС?.. Никто наш поход в него сегодня не отменял! Ты знаешь, как я люблю свою работу, Мила. Но, если бы меня сегодня даже уволили, в ЗАГС мы всё равно бы пошли. Потому что наша любовь мне все- таки дороже. А пока… пока не уволили, я должен работать. Ну? Хорошо? Поработаем пока, Милунь? — уже несколько успокоившись и улыбаясь, предложил возлюбленной сыщик.
— Хорошо. — Согласилась Людмила и тоже улыбнулась. – Поработаем.
Она направилась в здание, а Вадим потихоньку стал ходить, взад и вперед, под сенью лип, сопоставляя факты, которыми обладал на последний момент. «Так-так-так, — размышлял он. Значит — опять шахматы. Короли лежали на доске. Почему он это сделал? И почему этот субъект так не равнодушен к шахматам? Убрал он фигуры в коробку и в первую их совместную ночь с Геннадием? Да! Он ведь и в ночную партию Влада и Дмитрия вмешался, когда свел встречу к неожиданному пату. Как хорошо, что я вспомнил сейчас об этом факте! Теперь выстраивается логическая цепочка. Этот «некто» не только не равнодушен к шахматам, но и, судя по тому пату, еще и смыслит в них. Так-так-так, чтобы отбросить Колю, окончательно надо только выяснить, соображает ли он в шахматах? И хотя я предчувствую, что ни шиша не соображает, я должен навести об этом справки».
Не мешкая, Вадим кинулся в здание, прямиком к столу дежурного санитара.
— Ген, Наркоша играл когда-нибудь в шахматы?
— При мне нет.
— Чёрт! У кого бы поточнее узнать? – заволновался в нетерпении сыщик. – Может, Влад что скажет?
— А его сегодня опять не будет. Только что звонил пьяный. Где-то зависает с друзьями. Я толком не понял.
— Ну и черт с ним! – махнул рукой Фирсов. — Может оно и к лучшему, — и поспешил в кабинет Людмилы.
— Милуня, мне срочно нужны истории болезней твоих пациентов! – категорично, прямо с порога заявил он ей.
— Пожалуйста, вон они — на полочках.
— Хорошо. – Бросился к папкам Фирсов. – Еще один вопрос к тебе. Ты можешь связаться с отцом?
— Могу, а что? – поинтересовалась девушка.
— Узнай у него, пожалуйста, фамилию того мэра, о котором он мне на балконе рассказывал.
Схватив истории болезней, Фирсов удалился в свою любимую бытовку, которая стала ему здесь почти кабинетом. Наспех пролистав их, он вскоре вернул их Людмиле.
— Спасибо, Милунь. Только вот скажи, почему истории болезней у Страшилки и Молчуна начинаются три года назад, тогда как они лечатся здесь с незапамятных времен?
— В этом нет ничего особенного. За столькие годы просто утеряны. В папочках это отмечено. К сожалению, такое в порядке вещей у безродных больных: за них никто особо не спросит. Кстати, папе я позвонила. Фамилию мэра он не помнит. Сказал только, что фамилия была украинская и веселая. Как вспомнит, обещал позвонить сам.
— А как ты думаешь, фамилия Болобольченко – как у Страшилки, например, может считаться веселой?
— Думаю, да. Но, Вадим, — с удивлением посмотрела на сыщика Мила, — не решил ли ты, что он…
— А почему бы и нет?! – перебил ее Фирсов. — Можешь считать меня тоже сумасшедшим, но мне ничего, похоже, не остается. Он хотел задать Людмиле еще один вопрос, но видя, что смотрит она на него уже как врач, нежели невеста, не решился, а просто молча, тихо вышел из ее кабинета.
Найдя взглядом Болобольченко — Страшилку, Вадим осторожно подкрался к нему со спины и громко и внятно окликнул.
— Болобольченко!
Страшилка обернулся – сыщик сосредоточенно уставился больному в глаза. Однако отыскать в них даже зрачки, а не то, что подобие мысли, было трудно. Вместо зрачков на светло-голубом фоне у больного серели, или вернее — мутнели, два пятнышка меньше спичечной головки. Нижняя губа его безвольно висела. Под носом было грязно, лицо заросло жесткой, неопрятной щетиной. Не обращая внимания на Вадима, Болобольченко тут же стал к кому-то подкрадываться, найдя очевидно очередную жертву для своей вечной игры, но и азарт к этой любимой им забаве не прибавил его взгляду ни толики смысла. «Нет, так сыграть роль сумасшедшего невозможно! А зрачки такие, наверное, от мезонина, которым их тут потчуют каждый день. Если бы соображал, разве позволил бы так надругаться над своим сознанием и свыкся бы с этим?» — подумал сыщик и пошел искать, возможно, следующего кандидата на роль мэра-убийцы, который не выходил у него из головы. Теперь только на поиск этого человека возлагал Фирсов все надежды. Именно он, по его разумению и есть убийца в этом сумасшедшем доме. Вадим искал теперь именно – бывшего мэра, потому что тот был и шахматист, и, естественно, враг покойного главврача. И главное ещё было просто в том… что никаких других версий Вадим породить больше просто не мог. По срокам пребывания в сумасшедшем доме, кроме Страшилки подходил еще и Молчун. У него тоже была потеряна история болезни. И это вызывало подозрение потому, как считал Фирсов у «мэра», по понятным причинам, обязательно должна была быть утеряна история болезни или порядочно переписана. Но у этого фрукта было алиби – его фамилия – Молчанов, она не была украинской и вовсе не была веселой. Однако и она вызывала подозрение некоторой надуманностью, странным, так сказать, совпадением: Молчанов, потому и молчит. Потому он здесь и Молчун. А может быть, раз замолчал, и присвоили новую соответствующую фамилию, уже в спецучреждениях или вообще уже именно, здесь путая вообще все концы? Вадим и сам чувствовал тут явную подгонку фактов под свою последнюю, почти фантастическую версию: он уже и фамилии и сроки пребывания больных здесь буквально за уши притягивает под нее. Но других версий на данный момент у сыщика опять же просто нет, как нет… А потому, не теряя времени, надо было отработать хотя бы эту. Но, а если рухнет и она?.. Тогда будет зиять… пугающая черная дыра. И оставалось бы тогда надеяться только на Его Величество Чудо, которое могло хоть как-то помочь расследованию. Увидев Молчанова — Молчуна, Вадим тихонько подошел и к нему, так же сзади и так же, как и к Страшилке обратился не по больничной кличке:
— Товарищ Молчанов! Семён Петрович!
В ответ тишина и никакой реакции. Тогда Вадим зашел спереди и стал внимательно изучать лицо больного. У этого субъекта был всегда потупленный взгляд: он смотрел всегда вниз. Широкие скулы с сильными челюстями, покрытые седеющей щетиной, сомкнутые густые брови, низкий, но широкий лоб — угрюмое и далеко не умное лицо его, вовсе не походило на лицо интелектуала-гроссмейсера, а скорее в лучшем случае могло принадлежать — рубщику мяса с рынка.
— Ну что? — оглядываясь от неловкости по сторонам, попробовал надавить на безумного сыщик. — Долго будем ваньку валять?! Я тебя вычислил, ублюдок. Это ты – убийца! — С особым нажимом произнес сыщик последние слова.
Однако «убийца» стоял, словно усталая, старая лошадь и думал свою лошадиную думу, даже вроде бы и не замечая перед собой этого назойливого юнца. Если он мог вообще хоть что-то соображать, то, наверное, принимал Фирсова за своего собрата, поселившегося в этом доме по причине схожей болезни.
Вадим терял терпение, а вместе с ним и надежду. Он хотел уж было, что-то еще крикнуть в лицо этого молчаливого истукана, не желающего вписываться в последнюю и единственную его версию, как вдруг сыщику послышалось подозрительное журчание. Он глянул под ноги и увидел, как из штанины Молчуна потекла струйка прямо на желтые, одетые не на ту ногу… тапочки. Лужа быстро увеличивалась и угрожающе стала подбираться и к ногам Фирсова. Сыщик брезгливо отдернул ногу и отскочил в сторону.
— Зассыха, мать твою!.. – не выдержав, выругался молодой детектив и пошагал, совершенно разочарованный и даже очень разгневанный прочь.
Эта лужа поставила крест на его последней и единственной версии. И неизвестно, что бы он делал дальше, если бы у стола дежурного санитара не появилась Анна Васильевна. Больше от безвыходности и от нечего делать, чем с какой-либо целью, Вадим решил поговорить с ней о последних — своих подозреваемых.
— Здравствуйте, Анна Васильевна, — поздоровался Фирсов, подойдя к женщине. – Присядьте, пожалуйста, к столу, у меня есть к вам несколько вопросов. Скажите, — наклонившись через стол, негромко спросил он санитарку. — Все-таки вы давно здесь работаете, изменились ли как-то на вашей памяти больные: Страшилка и Молчун? Всегда ли они были таковыми, какие они теперь? Не удивляйтесь моему вопросу, а просто постарайтесь вспомнить, всегда ли, например, молчал Молчун? Всегда ли пугал Страшилка?
— Да вроде они завсегда такими и были. – Немного подумав и пожав плечами, ответила женщина. — Страшилка всегда так делал, он вроде и не постарел даже.
— А Молчун постарел?
— А как же ему не постареть? Я замечаю: они, как и здоровые люди, — кто веселый, тот дольше не старится, а кто угрюмый да злой, тот…
— Злой? Вы сказали: он злой? – зацепился, как утопающий за соломинку, за последнее слово сыщик.
— Мне так всегда казалось, почему-то. Я его даже побаивалась поначалу. Потом уж привыкла.
— А почему побаивались?
— Ну, как вам сказать? Есть больные — понятные, а есть — не знаешь, что от них и ожидать. Вот он мне таким и казался. В туалет зайду убирать, а он сидит там на лавочке. Любимое его, это место было. Сидит один, в пол уставится, голову обхватит и часами высиживает, не шелохнувшись. Тряпкой начну туда — сюда по полу вокруг него шаркать, так он так глянет — аж жуть берет!
— Интересно, интересно… — задумчиво проговорил Фирсов, — А ведь пол в стационаре в черно-белую клеточку кафелем выложен.
— Так он всегда там такой: большого ремонта при мне и не было. И тут тоже в клеточку был, но как краску пролили, так пришлось его весь закрасить в один цвет.
— А фамилия — Молчанов — всегда у него была?
— Как это?
— Ну, фамилию ему не меняли?.. Хотя ладно, это из другой уже оперы. А скажите, как главврач к этому больному относился?
— А кто он главврачу: сват, брат? Так — пустое место. Ими ведь врачи да санитары больше занимаются. У главврача всегда дела поважнее были.
— Ну что ж, Анна Васильевна, спасибо вам большое за помощь, — несколько повеселев, поблагодарил детектив.
— Да какая там от меня помощь? — махнула рукой женщина. — А можно и мне вопрос задать?
— Спрашивайте.
— Что ж такое с Колей-то случилось?..
Вадим почувствовал в вопросе женщины укор. И укор этот, как он и сам считал, был вполне справедлив, но не соглашаться сразу, а постараться оправдываться, ведь очень естественно для любого человека.
— С Колей случилось, к сожалению, то же, что и с Чертополохом, – стал пояснять Фирсов. — Тот пил по-чёрному, а этот кололся. То и другое рано или поздно приводит к беде.
— Это, конечно, правильно, со вздохом ответила женщина, — но жалко всё же людей-то… да и никогда у нас страстей таких не происходило, чтоб один за другим вот так помирали, как мухи. И милиция у нас никогда не ночевала.
— Ничего-ничего! Бог даст, разберемся во всех этих… происшествиях, – обнадежил сыщик. — А Николай жив пока.
— Дай Бог, дай Бог, чтоб вылечили — перекрестилась женщина и пошла по своим делам.
А Вадим, провожая ее взглядом, подумал: «Вот уж действительно, свершилось-таки чудо, Сам Бог послал мне в помощь эту замечательную женщину! И в самый подходящий момент: когда опустились руки, когда я себя уже посчитал беспомощной и никчемной пустышкой, запутавшейся в собственных фантазиях. А вот и нет, оказывается! Не такая уж я и бездарность! Похоже, я все-таки прав. И мэр он или не мэр, но стрелки показывают теперь именно — на Молчуна-Молчанова! И главная улика в том, что он неравнодушен к шахматам. Если б сейчас не подсказка этой женщины, я, пожалуй, и не вспомнил, что он и на земле какие-то кубики-клеточки всегда рисует. Не шахматную ли доску он представляет себе во всех этих случаях? Неизвестно пока, кто он был в прошлом, но к шахматам явно имел отношение. Ведь, чтоб не сойти с ума в камере-одиночке, я читал, люди пробовали играть в воображаемые шахматы. Если так то, что же? Он не сумасшедший? Но тогда зачем ему теперь здесь находиться? Не величайшая ли это глупость — обречь себя на добровольное заточение?! Ведь власть сменилась, можно же попробовать как-то реабилитироваться. Любой нормальный человек так бы и сделал. Выходит?.. Выходит он всё-таки больной? Стоп-стоп! Да, еще ведь и этот проклятый энурез, он же опять, в пользу того, что Молчун всё-таки сумасшедший. Вот ёкорный бабай! Опять что ли и с ним в молоко! Когда же в яблочко-то будет?»
— О чем задумался, детина? — пошутил подошедший Бахарь.
— Так, ни о чем. А вообще-то, Геннадий, я думаю, надо взять пока вашу дежурную бритву, да побриться.
— Это, которой дураков бреем?
— Ка-как дураков? – вытаращил глаза Фирсов.
— А так, — пояснил санитар. — Это их электробритва. Сегодня как раз у них парикмахерный день. Каждый третий день мы их бреем, а если надо, то стрижем.
— А вы ею значит… сами не поль…
— Нет, ты что?! После них, что ни говори, а всё-таки противно. А что, тебе никто про эту бритву не пояснял? — уже откровенно смеялся над сыщиком Бахарь. – Ну, шутники! Ну, приколисты!
— Ну, и идиоты твои коллеги! — ругался в бессилии Фирсов. – Приколисты? Садисты!
— Возьми мой станок, — насмеявшись, предложил Геннадий, — лезвие новое, я сегодня тоже еще не брился: Наркоша все карты спутал.
Вадим взял станок санитара, но побриться — тут же, ему всё-таки не удалось, потому что «на горизонте» замаячила Марья Ивановна.
— Здравствуйте, молодые люди. — Бодро поздоровалась она.
— Здрасте! — хором ответили ей молодые люди.
— Можете меня поздравить, — наигранно улыбаясь, сообщила она. — Я уже не заведующая. И благодарю за это судьбу! Надоело всё до чёртиков! Кто-то детей своих наркоманами воспитал, а другие – исправляй их, да отвечай за них. Хорошо устроились! Слава Богу, хоть без отработки увольняют.
— Так вы уже в курсе, что… — удивился сыщик.
— В курсе, в курсе, — перебила его Марья Ивановна. — В Горздрав позвонила, там и сообщили, что Маргарита Васильевна у сына в реанимации, а ей, видно, Рязаев — ваш доложил. Кстати, Вадим, — вдруг рассмеялась женщина, — знаете, кто будет донором у Коленьки? Ваш доблестный майор. У Харченко же наиредчайшая кровь: четвертая группа с отрицательным резусом. Только у вашего майора подходящая и оказалась. Ха-ха-ха! Теперь он почти крестный отец этому «нарику» может хоть милицейская кровь исправит его? Ха-ха-ха! Ведь, говорят же: «кровь пути кажет».
Вадима это сообщение тоже бы, пожалуй, рассмешило, если бы не серьезность ситуации.
— А как вы считаете, Марья Ивановна, угроза для жизни Николая пока существует? – спросил он.
— Да, — махнула та беспечно рукой. — Что таким сделается? Это порядочные люди мрут, как мухи. Маманя там его раскомандовалась, переливание затеяла. А по мне, так ему бы и клизмы с касторкой хватило — поганцу этакому!.. Ну да ладно, мне-то теперь всё по барабану. Пусть другие с ним нянчатся. А я, по совету Лидии, возьму, да частное дело организую: консультации по психологии секса. А? Как звучит? Насчет бизнеса у Лидки голова хорошо варит! Буду деньги лопатой грести и ни за что не отвечать. А пока пойду душик приму, попользуюсь, так сказать, привилегиями в последний раз. Боже, что за пекло опять сегодня?
— Марья Ивановна, а больных брить сегодня? — крикнул вслед удаляющейся заведующей Бахарь.
— Этот вопрос уже не ко мне, Гена. Делайте, что хотите, а я умываю руки и всё остальное. Баста!
— Ну и ладно, пойдем тогда гулять, — обрадовался Бахарь. — Диман завтра побреет: салаге положено.
Вадим же вдруг, каким-то шестым чувством, ощутил на себе чей-то пронизывающе-сверлящий буквально взгляд. Он резко повернулся и, встретился с глазами… Молчуна, который тут же их опустил. И хоть взгляд их встретился на мгновение, звериную злобу, сверкнувшую в них, Фирсов всё-таки успел уловить. Именно — звериную! Даже мороз пробежал по коже! «А может, показалось? – засомневался тут же сыщик — Нет-нет! Ведь в народе говорят, что сердце не обманешь». А оно у Вадима сейчас бешено заколотилось, и уже не от похмелья, а от близкой опасности. Да именно от предчувствия близкой опасности! Ну что ж, он-то готов к борьбе, по крайней мере, теперь знает, откуда будет исходить угроза, но что, если маньяк атакует сначала — не его?! «Боже?! — пронзило сыщика острой болью страшное предположение. — А если убийца посягнет на жизнь Людмилы?!» У Фирсова вдруг повисло на сердце, огромной тяжестью, мрачное предчувствие. Никогда подобного он еще не испытывал. «Ничего, я что-нибудь придумаю, Молчун! – лихорадочно заработала мысль Вадима. — Похоже, ты заволновался и спешно ищешь теперь возможные варианты завершения своего плана. Ну, так я заставлю тебя спешить еще больше. Для этого нанесу тебе еще один укол. Но сначала надо удалить из этого гиблого места Милу». Фирсову казалось, что он даже чувствует, как у него побежал по жилам адреналин. Похмелье вмиг исчезло напрочь, голова заработала ясно, он тут же сообразил, под каким предлогом отправить отсюда Людмилу, а потому поспешил к ней в кабинет.
— Чем занимаешься, Милунь? — спросил Вадим с порога её кабинета, как можно непринужденнее.
— Как ты и предложил, работаю пока.
— Значит так, будущая жена! Есть работа поважнее: мы кое-что упустили, надо исправлять. Мой паспорт дома. В ЗАГСе без него делать нечего. Так что именно сейчас тебе придется съездить ко мне домой. Назад особо не спеши, пообедай с мамой, поболтай: она соскучилась по тебе…
— А как же работа? Марья Ивановна?
— Она уволена. Самая старшая здесь теперь ты. А если еще точнее – я! Так что выполняй приказание без пяти минут мужа. В пятнадцать тридцать выдвигаемся в ЗАГС, думаю подать заявление дело — недолгое
— Вадимчик, а почему ты такой бледный? – участливо спросила внимательная Мила.
— Головушка пока — бо-бо, — попробовал шутить Вадим. – А таблетки от этой болезни не очень-то помогают.
— Ну, хорошо, я съезжу, а ты дай слово, что побреешься, приведешь себя в порядок и не будешь…
— Похмеляться? Так? Конечно даю, дорогая! Честное милицейское!..
ГЛАВА 30
Проводив Милу взглядом до самых ворот, Фирсов вздохнул с облегчением, а прогуливающему больных Бахарю нарочно громко крикнул:
— Геннадий! Если что, я в вашем душе!.. Надо побриться, а то начальство звонило. Обещали после обеда с нашими врачами подкатить!.. Хотят одного вашего шахматиста гипнозом пощупать! Так ли он болен на самом деле, как притворяется.
— Давай-давай! — весело ответил Геннадий, а сам покачал головой, мол: «Ну и фантазёр — этот лейтенант. И ежу ведь понятно, что убийца — Наркоша, а он всё продолжает с мельницами воевать!»
Взяв бритвенный станок Бахаря, Вадим отправился в просторную душевую для персонала, решив заодно полностью ополоснуться. На дверях душевой он не обнаружил ни шпингалета, ни элементарного крючка, только дверные скобы-ручки. Дело понятное, чтобы больной, забредя сюда, не закрылся изнутри. Фирсов на всякий случай остался в плавках. Перед тем, как зайти под прохладные живительные струи, он размялся: побоксировал, сделал несколько «вертушек». Уж пожилого-то Молчуна он в случае чего — мог разделать, как Бог черепаху. Тем более, что противнику нечем вооружиться. Ах, да! В распоряжении преступника опять будет уже привычная для него монтировка. Но это мелочь! Отразить подобное нападение, как рассчитывал Фирсов, ему труда не составит. А то, что нападение скоро последует, Фирсов не сомневался, особенно после его последнего гениального укола с шахматистом и гипнозом. Этот выпад должен был заставить буквально закипеть нездоровый мозг убийцы. Наверняка, уверовав теперь в скорейшее его разоблачение, Молчун обязательно, верный как все шизофреники своему плану, должен поспешить разделаться с «ментярой». Теперь ему некогда прятаться в створках раковины, он бросится в нападение упругой змеей! «Что бы я предпринял сейчас на его месте? — задал сам себе довольно каверзный вопрос Фирсов. — Я бы, наверное, действовал из-за угла. Уловив момент, «опустил» бы монтировку на голову ненавистной жертвы. Благо углов в больнице множество, да и незамеченным, опять же можно было в случае удачи остаться». Закончив бритье, глянув мельком на дверь, Фирсов всё-таки перешел, на всякий случай, в дальнюю от входа кабину: «Ведь мало ли что я думаю! А что творится в черепушке этого психопата: кто знает?» С наслаждением он встал под упругие струи воды и с приятным удовлетворением ощутил, как отскакивают они от не менее упругого, молодого, сильного тела. Всякий раз, когда он попадал под душ, ему вспоминались водные процедуры после футбольных баталий в юности, когда он довольно серьезно занимался футболом. Холодные струи после игры всегда успокаивали боль «зализывая» ушибы, ссадины и синяки, коих достаточно имелось после каждого матча. Игра следовала за игрой, тренировка за тренировкой, а азарт игры заставлял забывать все эти мелкие неприятности. Ах, как порой хотелось и сейчас погонять мяч! Но из-за постоянной нехватки времени, футбол остался для Вадима досягаем только по телевизору. «Кстати, — вспомнил Фирсов — сегодня же европейские кубки! И его любимый «Спартак» обязательно одолеет…»
Вдруг посторонний шум прервал мысли Вадима! Он моментально открыл глаза (а их он, оказывается, закрыл всего на секунду, подставляя под струи воды лицо). И надо же?! Именно в этот момент кто-то буквально ворвался вихрем в душевую и тут же выскочил из нее, закрыв на сбой дверь! Фирсов успел заметить только, что это был человек в униформе больного…. «Кто он был?! И что ему было надо было — здесь?!» Сыщик вышел из под бьющей с напором воды и провел по лицу ладонью, глядя в ожидании на закрытую дверь: не откроется ли она снова? Но она не открывалась. Когда же он перевел взгляд на скамейку, то тут же сорвался с места с криком: «Что за шутки, идиот?! Верни одежду!» Он бросился к двери, рванул ее, но та не поддалась, похоже, его заперли снаружи! Наверное, в скобу рукоятки всунули ножку стула. Фирсов хотел, уже было приняться высаживать дверь, но его остановил голос с ее обратной стороны.
— Ну, что, краснопёрый? Попался, гнусный ментяра?! Не ожидал? Если б ты знал, как я вас псов ненавижу, — прошипел довольно неприятный и, кажется… вполне знакомый уже Фирсову голос. – Ненавижу вас, как и евреев! Коммунистов! И все ваши красные тряпки! И вообще, всё красное! И наркоманов ненавижу. И пьяниц! И продавшихся врачей! И сумасшедших ненавижу! И баб! Ох, как я ненавижу баб! Все — шалавы! Но ничего, я вас всех уничтожу во вверенной мне территории! Всех разложу по полочкам, по ящикам, по коробочкам! И ты это увидишь, щенок! Потому, что пока ещё дам тебе пожить, сейчас еще не твой черед….
Услышав удаляющиеся шаги, Фирсов крикнул:
— Стой, Молчанов! Я узнал тебя! Не сметь никого трогать! Вернись, идиот!
И этот «некто»… неожиданно вернулся к двери.
— А вот и не угадал! – ехидно хмыкнул он из неё. — Я вовсе и не Молчанов! А идиот — ты! Помнишь ту ночь? Когда ты пьяный уснул в кресле? Ты был связан и беспомощен, как и сейчас. Я хотел уж было, казнить тебя, но тебе повезло: мне позвонили из «высших инстанций» Пришлось повременить с тобой. И пока я должен заняться одной шалавой. Когда тебя отсюда выпустят, она будет мертва! Ха-ха-ха… – закончил убийца свои угрозы сумасшедшим смехом.
Услышав, что шаги его снова стали удаляться, Фирсов рванул дверь, что было силы, и… в его руках оказалась вырванная с корнем дверная ручка. «Ё моё!» — выругался в бессилии, чуть не плача, сыщик. Ну, никак не ожидал он оказаться в такой вот глупой западне. — Я здесь, — проговорил он в отчаянье вслух, — а маньяк убивает там сейчас Марью! Надо стучать, надо орать! Может, кто услышит? Да и чем занимается этот проклятый Бахарь, чёрт возьми?!
А «проклятый» Бахарь лежал в это время в кустах, оглушенный ударом монтировки по голове. Только легкое постанывание говорило о том, что он еще жив…
Вадим бешено колотил ногами в дверь. Наконец, после очередного удара, он услышал, что одна из досок под её обшивкой треснула. Он ударил в это место еще и еще раз, и увидел, наконец, сквозное отверстие! Кое-как просунув в него руку, ему удалось, после нескольких попыток, вытолкнуть железную ножку стула из дверной скобы. Выскочив в коридор, сыщик сразу увидел, что дверь кабинета бывшей заведующей была настежь открыта. Ворвавшись в кабинет, Фирсов узнал знакомую монтировку, просунутую в дверную ручку ее душевой. Окно в кабинете было открыто настежь. Через него убийца, видно, и покинул место преступления, но Фирсов не бросился за ним в погоню, сначала он выдернул монтировку, распахнул дверь и… чуть не споткнулся о труп женщины. Именно труп! Марья Ивановна лежала голой в некрасивой, неестественной позе. Висок ее был раскроен до мозговых тканей, выпукло выступающих из раны, а ноги погибшей поливал паривший кипяток. Вадим быстро перекрыл кран и в бешенстве выпрыгнул в окно, размахивая отчаянно прихваченной монтировкой вопя, что было мочи:
— Убью, гад! Убью!
В этот момент, Геннадий уже очнулся и, сидя на траве, обхватив окровавленную голову, покачивался и постанывал от боли, пытаясь понять, что с ним произошло?
Увидев, как полуголый Фирсов с монтировкой в руках выскочил не из двери даже, а из окна и мчится с угрожающими криками в сторону его подопечных, санитар бросился за ним, решив, конечно, что и его ударил именно взбесившийся почему-то мент! Догнал он Вадима подножкой уже около больных, которые довольно безразлично наблюдали за бегущим с угрозами полуголым милиционером. Фирсов упал со всего маха наземь, ударившись лбом о выступающий из земли корень липы, а следующий удар обозленного санитара, ребром ладони в шею, заставил детектива тут же потерять сознание. Перевернув навзничь Фирсова, Бахарь был в некотором удовлетворении, ибо заметил, что монтировка, выпавшая из рук сыщика, в крови, значит вырубил его — не зря. Чтобы поскорее услышать объяснения от самого сыщика Бахарь тут же принялся хлестать его по щекам, пытаясь привести в чувство, но не успел этого сделать: чьи-то осторожные руки в медицинских перчатках подобрали с земли окровавленную монтировку и с огромной силой обрушили ее на голову санитара. И бедный Геннадий рухнул на Вадима, на этот раз уже замертво! Эти же руки отвалили тело Бахаря в сторону и вложили орудие убийства в руку сыщика.
Фриц, увидев кровь залившую голову санитара и лицо поверженного сыщика, завопил во всю «сумасшедшую» глотку, как всегда своё любимое: «Партизанен!» Задремавший было сторож, выйдя на крыльцо, понял, что случилось что-то неладное. Когда же он подбежал к толпе больных, обступивших тело Бахаря, то увидел и окрававленного Фирсова в одних плавках, уже очнувшегося и сидевшего на земле пока еще с не совсем адекватным замутненным взглядом, с окровавленной монтировкой в руке. От такого у сторожа самого слегка помутнело в голове, он в ужасе кинулся прочь в сторону ворот с криком: «Мама!» Выбежав на улицу за территорию больницы он, к крайнему своему удивлению и одновременно радости увидел подъезжающий к больнице милицейский УАЗик с воющей сиреной. Из него выскочили милиционеры с короткими автоматами наизготовку.
— Там! Там! — Кричал Ефимыч, показывая в сторону проходной.
Увидев подбегающих людей в форме, Вадим, покачиваясь, встал на ноги. Двое дюжих молодцов в мгновение ока подскочили к нему, выбили монтировку, которую он продолжал держать в руках и одели наручники. Группа задержания приехала из другого РУВД, а потому Фирсова никто не знал. Эти неожиданные действия коллег быстро привели Вадима в чувство. Он отыскал глазами Молчуна и, кивнув в его сторону головой, крикнул:
— Не меня! Не меня! Я сам – мент! Его вяжите! Он опасен! Это он! Он убийца! Я отвечаю!..
— Кто-кто ты, говоришь?! — грозно надвигаясь на Фирсова, переспросил прапорщик, очевидно старший наряда.
— Да мент он. Это он не врет, — подтвердил за Фирсова сторож.
— Я офицер! Лей… — Фирсов запнулся на полуслове, ибо, на его несчастье, а скорее всё-таки на счастье, к ним буквально летела от проходной взволнованная Мила.
Подбежав к месту происшествия, она остановилась как вкопанная. Ее испуганный взгляд лихорадочно бегал между Вадимом, трупом санитара и незнакомыми милиционерами.
— Что?! Что тут?! — в страхе произнесла она. – Почему ты в таком виде, Вадим?! Почему ты в крови? Наручниках?!
— А, почему ты здесь? — в свою очередь спросил Фирсов, с огромнейшим разочарованием глядя на Милу.
— А вы, собственно, кто? – задал девушке вопрос уже прапорщик.
— Я – врач, работаю в этой больнице.
— Да она — врачиха наша – Людмила Витальевна – подтвердил опять Ефимыч.
— Прапорщик Левашев. – Козырнул милиционер – Кто-то позвонил нам в отдел, сообщил, что на территории вашей больницы убивают врача.
— Меня здесь не было. А что? Гену, убили, Вадим? Он мёртв? – перевела Мила взгляд со прапорщика на жениха.
— Мертв! – констатировал один из милиционеров, пытавшийся прощупать пульс у Бахаря, лежащего головою, в луже собственной крови. – Убит наповал.
— Это наш санитар – пояснила Людмила. – Геннадий Бахарь.
— А ты сам-то, кто? – обратился Левашов к Ефимычу.
— Сторож.
— Тот, кто позвонил нам, — стал пояснять милиционер, — назвался к стати, просто сторожем и бросил трубку.
— Я не звонил! – Отчаянно закрутил головой, уходя в отказ, Ефимыч.
— Кто это сделал, Вадимчик? — Со слезами в голосе, доставая платок из сумочки и прикладывая его, к глазам спросила, Мила.
— Тот же, кто и Марью замочил, её труп там, в кабинете, — кивнул в сторону здания Фирсов.
— Марья Ивановна?! Тоже?! — В ужасе прикрывая рот рукой, переспросила Людмила.
— Ну, а кто этот, в пляжном клстюме? — спросил Милу, указывая на Вадима, прапорщик.
— Вадим, как и вы милиционер, я его очень хорошо знаю.
— Лейтенант Фирсов, оперуполномоченный Уголовного розыска Криминальной милиции Новостроевского РУВД, провожу на территории больницы оперативные мероприятия, — представился Фирсов сам по всей форме.
— Странным способом проводите, товарищ лейтенант. Так где, говоришь, труп женщины? – переспросил старшина.
-В своем кабинете. Людмила, проводи их, — попросил Фирсов.
— Лузин, Логинов, отвечаете за оперуполномоченного! Я с Узбековым — ко второму трупу! – распорядился Левашов.
— Прапор, не делай роковой ошибки, — взмолился Фирсов, — не оставляй без присмотра вон того типа — он опасен!
Милиционер вопросительно посмотрел на Людмилу.
— Да-да, — подтвердила та, — вы должны верить своему коллеге. С ним просто случилось недоразумение, я уверена вы скоро разберётесь сами во всём.
— Хорошо, — согласился прапорщик. – С того угрюмого, тоже глаз не спускайте!
Минут через десять Людмила с милиционером вернулись. Прапорщик, хитро и неприятно улыбаясь, нес одежду Фирсова в одной руке, а во второй — держал его удостоверение. У Милы же были настолько широко раскрыты глаза, что казались абсолютно круглыми. Она смотрела на Вадима так, будто это был не ее жених, а какой-то ужасный монстр.
— А одежонка-то твоя у убитой в душевой, оказывается, была, гражданин уполномоченный. – Неприятно щерился милиционер. — Похоже, она убита этой же монтировкой, что и молодой человек, которая, кстати, была у тебя в руках. Дело-то, кажется, обыкновенное, житейское: бабу просто не поделили!.. И этот тип, с глупой рожей, тогда — не причем. – Указал он на Молчуна. — На дурака хотел всё спихнуть, так, бывший опер?
— Мила! Милуня! – принялся горячо оправдываться Фирсов. — Все выяснится. Ты правильно поняла. Это недоразумение! Мы обязательно пойдем в ЗАГС. Ведь не думаешь же, ты, что это сделал я? Милуня!
— Да ты и с — этой?! Ну, ты и ловелас, оказывается, гражданин Фирсов! – съерничал прапорщик. – Пожалуй, нет, не ловелас, те не убивают, ты маньяк, да-да: маньяк скорее. С тобой, опер, похоже, все ясно. Лузин, Логинов, помогите надеть штаны ему! Как не крути, а подвала ему нашего никак не миновать.
— Старшина, умоляю, задержи и его! – взмолился Фирсов. — Людмила, ну будь благоразумна, скажи ему: мне не верят.
— Да-да, — каким-то отрешенным голосом проговорила Мила. — Заберите и этого больного. Раз оперуполномоченный считает его опасным…, то значит, так оно и есть. Под мою ответственность. Иначе, я покину территорию больницы, и все больные останутся без присмотра.
Подумав немного, старший наряда согласился.
— Узбеков, наручники и на того тоже! Сам останешься пока здесь, до прибытия криминалистов!
Через несколько минут дверцы УАЗика хлопнули и… сам Фирсов и подозреваемый им же во всех смертных грехах Молчун, помчались под охраной милиционеров в одной машине, в одинаковых наручниках, в один и тот же подвал.
ГЛАВА 31
Определили их с Молчуном, естественно, в разные камеры. Через полчаса Вадим услышал в коридоре подвала знакомый голос сторожа. Зазвенели ключи, заскрипели двери, и снова тишина. Значит, и Ефимыча задержали, хотя старик тут, пожалуй, вовсе не причем. Но Вадим прощал такую несправедливость к себе и готов был терпеть и дальнейшие любые мытарства, лишь бы и Молчун был тоже изолирован, если будет так, то и смертей больше не прибавится, был уверен он.
Еще через час он услышал очень знакомый голос, и этот голос принадлежал к великой радости его другу — майору Рязаеву! У Вадима бешено заколотилось сердце! Но волновался он напрасно: как только дверь в камеру отворилась, и майор переступил порог, он сразу подал Вадиму руку. Этот обыкновенный и привычный жест растрогал его чуть не до слёз. Ведь это означало сейчас для него очень многое!
— Да, Вадим, ну и вляпался ты в кизяк! – покачал головой Рязаев. — И я, похоже, теперь вместе с тобой тоже — по уши! Ну ладно, пошли отсюда: еще не хватало нам с тобой тут объясняться.
— Так значит, Миш, ты поверил, что это — не я?
— Чего не ты? – не понял, майор.
— Ну, что не я убил Марью Ивановну и бедного Геннадия?
Рязаев посмотрел на Вадима очень пристально, а потом резко и возмущенно покрутил у виска:
-Да, Вадя, похоже, ты нахватался от придурков! Но всех-то подобными себе не считай! Странное стечение обстоятельств – да! Но, чтоб подозревать людей, посланных на расследование… да еще тебя лично?! Нет, такое только с твоей фантазией можно было предположить!..
— Но эти-то ребята предположили?!
— Это их долг, до получения более точных данных, тебя задержать. Ты же всю эту кухню сам знаешь. Короче, разобрались, Слава Богу, и валим отсюда: терпеть не могу подвалы. Клаустрофобия что ли у меня развивается?
Уже скоро друзья сели в «шестёрку» Рязаева и помчались в направлении дома Вадима. Так решил Рязаев, ибо, с его слов, кто-то уже «стуканул» матери о том, что сын ее арестован.
— Как я с матушкой объяснюсь, подбросишь потом к Миле? – попросил друга Фирсов.
— Не о Миле сейчас думать надо, а как выкарабкиваться из этого дерьма! – проворчал Рязаев. — Гражданкин завтра из нас гоголь-моголь сделает! Весь Горздрав против нас, маманя Наркоши ополчила. В мэрию на нас жаловались. Оттуда в ГУВД и наш РУВД уже звонили. Запорожцев рвет и мечет. Ведь как нас высветили перед всеми эти «таблетки»? Что мы только пьянствуем и чуть ли не сами — убийства провоцируем. Как бы прокуратура нами самими не занялась. Ты понимаешь, чем пахнет?!
— Хорошо все-таки, что Наркоша жив остался, — будто не слыша друга, проговорил Фирсов.
— Да, отошел, паршивец! Кровь ему свою, как человеку, отдал, а этот щенок вместо «спасибо» заложил нас с тобой мамочке с потрохами: твои пьянки и моих «лещей» вспомнил. И еще, что покушались на него и до этого, и что предупреждал он тебя. Всё маме выплакал. И как мы только могли такого хиляка в убийцы записать?! Да, оба мы с тобой маху дали. Хотя, вроде, все факты работали именно против него.
— Вот и выходит, Миша, что порой даже глазам своим не надо доверять, а больше — сердцу, интуиции, более тонким субстанциям.
— Ну, и кого же ты сейчас подозреваешь своими субстанциями?
— Конечно же, Молчуна! Только его — змея! – запальчиво ударил по бардачку машины Фирсов.
— Ладно-ладно, не порть чужое добро, — пошутил Рязаев. — Давай доложи мне о последних событиях подробно и по порядку. Как мог он так хитро, как лоха последнего тебя подставить?..
Вадиму пришлось подробно и обстоятельно рассказать другу всё, что с ним произошло после отъезда Рязаева на «Скорой». Ввёл также друга в курс своей «мэровской версии», от которой, правда, Рязаев скептически поморщился: «Такой идиот и вдруг мэр, пусть и бывший?!» Сообщил и о том, как действительно провоцировал убийцу, но, конечно, не ожидал такого трагического финала. Они уже давно подъехали к дому Вадима, но расставаться пока не собирались: слишком много надо было обсудить.
— Одно не пойму, Михаил, — задумчиво проговорил Фирсов, — где находился Бахарь до того, как напал на меня во дворе, почему проморгал Молчуна?
— У него обнаружили на черепе два ранения – стал пояснять более осведомленный уже Рязаев. — Первым ударом его, похоже, просто отключили, и он валялся где-нибудь в кустах – «в отрубе». А второй удар чуть позже — стал для него уже смертельным. И всё равно, я и теперь не понимаю, Вадим, почему ты подозреваешь именно Молчуна? Я согласен — сон с призраком был, скорее всего, не сном. Но ведь не видел ты его лица. Не видел ты его и тогда, как я понял, когда он исповедовался перед тобой за дверью душевой.
— Обыкновенная дедукция, Миша! Тут всё элементарно. Голоса персонала и всех больных я слышал. В «псевдосне» же я слышал голос незнакомый. И во второй раз, из-за двери душевой, был тот же самый голос, что и в том, якобы сне. Голос этот противный, я тебе доложу, с — другим не спутать! А чей голос нам неизвестен в больнице? Только голос Молчуна, потому что он молчит… сволочь! Кстати, убийца — точно сумасшедший, раз упоминает о высших инстанциях, доверивших ему навести тут порядок. Они держат с ним связь, как я понял с его слов, по типу телефонной линии, даже звонки разделяются в его башке, потому что он сказал, что готов был меня уничтожить, да ему позвонили. А в тот раз был реальный звонок моей матушки, я сквозь дрему его услышал. Потом выяснилось, что она на самом деле звонила той ночью, и этим своим звонком, меня и спасла! А он посчитал этот реальный звонок, звонком своих инстанций. И те, Слава Богу, что-то там переиграли в его черепушке, на счёт меня.
— А ты знаешь, Вадим? Очень даже логично и вполне походит на правду, — согласился, наконец, Рязаев. — В одном не уверен только, что это — именно Молчун. Потому что голос может один: и тут и там был, однако самого человека ты ни разу не видел. Да и голосом можно варьировать. И потом, Молчун стопроцентный сумасшедший, и сколько лет уже молчит. А убийца довольно болтлив, похоже. И преступления свои просчитывает очень даже не глупо. Может косит под именно Молчуна и сумасшедшего?
— Ну, хорошо, а кого же ты, Михаил, подозреваешь?
— До твоего последнего рассказа я, если честно, стал подозревать Ефимыча. Это я посоветовал ребятам задержать и его на всякий случай. А теперь вот думаю, что и Фрица нельзя сбрасывать со счетов. А если следовать твоей мэровской версии, то ведь потеря листов из истории болезни присутствует не только у одного Молчуна, но и у этого… как его?..
— Страшилки, – напомнил Фирсов. – Но, Михаил, у Фрица, например, есть родственники, потому он бывает на воле, и фамилия у него не украинская, а потому, он не вписывается в версию о мэре. Он не мог быть мэром.
— Но почему ты, Вадим, хочешь привязать всё к этой, прости меня, очень тупой и слишком фантастической версии? Только к ней и не…
— Да потому, что убийца не любил советскую власть, — перебил друга Фирсов, — коммунистов, баб и, главное, он, как мэр, балуется шахматами. Короче, я отвечаю, Михаил, что Молчун — он же и мэр, и убийца, а фамилия у него — липовая. И липовая именно потому, что он бывший мэр, упрятанный Советской властью в дурдом. Ему ее в спецтюрьме уже и сварганили. Чтоб все концы в воду. Если бы я на месте главврача занимался подобными делишками, я бы уничтожил все достоверные сведения о таких «упрятанных». И уж фамилию бы в бумагах в первую очередь сменил.
— Версия, конечно, мягко говоря, слишком смелая, ну да ладно, другой все равно нет. И раз твое сердце так тебе вещует, будем завтра на оперативке у Гражданкина валить все на Молчуна. Только учти, как бы из-за твоего вещующего сердца наша карьера в органах не полетела в «тартарары».
— Ладно-ладно, не волнуйся. Скажи-ка лучше, выяснили или нет, кто вызвал милицию в больничку?
— А милицию сам убийца и вызвал. Я так думаю. – Подвел итог их разговору Рязаев. — Куда, ты говоришь, потом подбросить? К Миле? Тогда, на разборки с мамой даю тебе пятнадцать минут.
А Вадиму и десяти минут хватило. Ибо он очень спешил, по понятным причинам объясниться с любимой. Когда «шестерка» Рязаева остановилась у дома Людмилы, майор со вздохом проговорил:
— А, похоже, простофиля ты наш и фантазер, эта девушка действительно тебя любит. И вообще она, по-моему, классная жена будет. Ну почему вот одним с первого раза везет, а другим и три-четыре попытки не хватает?! – Пристукнул с досадой Рязаев по рулю.
Вадим был — на седьмом небе, от таких слов! Он протянул другу руку и со всей силы сдавил ее в благодарном рукопожатии.
— Спасибо, Миш! Спасибо за такие слова!
— Не стоит. Не забудь, завтра оперативку «сам» проводит — не опоздай, смотри!
Еще меньше времени, чем с мамой, Вадиму пришлось затратить на объяснения с Милой.
— Да как ты мог сомневаться во мне, Вадимчик? — укоризненно вопрошала Мила, нежно обнимая возлюбленного.
— А я вот, все-таки боялся, что ты поверишь в идиотское пророчество Марьи, Царство ей Небесное, конечно. Что от меня можно ожидать подобного. Ведь всё как-то, мистически так, совпало.
— Нет-нет, чисто гипотетически, если бы даже и суд над тобой состоялся, я все равно никогда не поверила в такой абсурд. Ведь даже — в первые мгновенья, когда все было против тебя, я поддержала тебя. У меня ведь тоже есть интуиция. Да-да! Ты еще не раз в этом убедишься.
— Как всё-таки здорово, что ты есть у меня! – проговорил с чувством Вадим. — Я ведь сразу почувствовал, как только увидел тебя еще в первый раз, что души наши родные. И настолько родные, что роднее и некуда!
Они постояли некоторое время, крепко обнявшись и не проронив ни слова.
— Марью Ивановну жалко. И Гену… да всех мне очень жалко — со слезами в голосе первой нарушила молчание Людмила.
— Ну, Марья-то сама виновата: почему опять не закрылась? Одно это ее могло бы спасти. О покойниках не говорят плохо, но причуды у нее определенно были. А вот Генка? Генку мне действительно жалко. Такой парень!.. Из-за проклятой наследственности боялся сойти с ума. На войне не погиб, а тут — другой сумасшедший маньяк. И вот такая скорая смерть! А у него ведь жена и ребенок. Каково вот теперь расти сыну без отца?
Они снова помолчали. Первым теперь заговорил Вадим.
— Да, Милуня, а скажи-ка, пожалуйста, а куда это запропала Анна Васильевна? Что-то она совсем выпала у меня из поля зрения.
— Она уезжала с Березиным в стационар за хлоркой, мылом и прочим. Как тебя увезли, они и вернулись. Мы с ней, конечно, поплакали на пару, и на душе стало немного легче. А за тебя я молилась…
— Да умница ты моя, да чтобы я делал без твоих молитв? — с благодарностью поцеловал еще раз Милу Вадим, но не мог сдержаться, чтобы снова не задать вопрос по делу:
— А кто же теперь дежурит в больнице?
— Анна Васильевна осталась на воротах за Ефимыча, а санитарит Дима: за ним домой милиция ездила.