— Смотри-ка, распыхтелся, раздымился, как паровоз! — Проворчала ему вслед Лампила. – И Бога даже припомнил. Быстро как все перестроились. Раз офицером-то служил, значит, и в коммунистах был. А теперь, смотрите, по церквам стал ходить.
— И мы не больно-то веровали, пока молодые были. Чего греха таить? – Заступилась Лексевна за старика. – Мудрость-то – она с годами приходит.
— Или глупость. — С ехидством поправила Лампила. – Я так и сейчас в Бога не верю. Меня так папа мой воспитал. И муж мой Ефим Яковлевич наставлял, а уж грамотней его в колхозе и сейчас, наверное, не найти. И как ни мучился от рака, умер коммунистом и просил на могиле звезду установить. Его все уважали. Мне за него какую пенсию платили?! А?! Вот так-то! А теперь всех уравняли — ироды!
— А тебе, Лампила, не то что ту, но и эту пенсию, ежели по совести, платить бы не надо. Ты же и дня: ни в поле, ни на фермах не работала. А мы с Ивановной спинушки не разгибали. – Съерничала в свою очередь Лексевна.
— Да ладно! – махнув рукой, сменила тему хитрая Лампила. – Не обо мне сейчас разговор. А о Мученице. Я, кажется, теперь догадалась. Одной рукой всё делается это. Мешки-то кто может приволочить? Только мужик. Значит, у него с этой тихоней шуры-муры какие-нибудь по молодости были.