Раввин зашёл в спальную, окна в которой были прикрыты тяжёлыми, тёмными шторами, сквозь них не проникал солнечный свет, на тумбочке рядом, стоял включённый, тусклый не большой светильник, под ним стакан со вставными челюстями Самуила Яковлевича и куча, скорее для видимости, разных таблеток. В комнате было душно, воздух стоял тяжёлый и спёртый. Хотелось поскорее отсюда бежать, но допинг принятый недавно в виде коньяка, помогал священнослужителю переносить эти связанные с его профессией невзгоды. Нагнувшись над больным… или умирающим, это уж кому, как, Голдберг сначала убедился, что объект сделки жив. Старик лежал неподвижно, под тонким одеялом, вытянувшись в струнку, всем своим длиннющим телом, сложив руки на груди, как будто уже покойник, к тому же с раскрытым ртом и закрытыми глазами, только лёгкое посапывание подсказывало, что этот человек жив и просто спит.
-Здравствуйте Самуил Яковлевич. – Как всегда с приторной улыбкой, обнажая редкие зубы, поздоровался раввин с пока ещё хозяином этого дома. В ответ тишина. Только глаза у — спящего, открылись, и не подвижно уставились в потолок, рот продолжал оставаться всё так же открытым. «Так, так», – подумал — про себя раввин. – «Наверное, меня действительно вызвали вовремя, и совесть моя будет, значит — чиста»…
Он довольно долго и добросовестно, стоя, вслух читал все заложенные закладками, нужные места из книги, равномерно раскачиваясь, при этом — над умирающим. Затем пропел необходимые по этому случаю молитвы, которые уже знал наизусть, покончив и с ними, мельком, взглянул на закрытую дверь и решил преступить теперь к последнему, заключительному штриху таинства. Может быть… и скорее даже, к — самому главному, но для него — самого, совершенно не сложному, его окончанию. Хотя, когда эту тайну узнал, в своё время сам, учась на раввина, в родном — ешиботе, то ходил потом, несколько дней, как неприкаянный. А, когда эту тайну дополнил его родной отец, узнав, что сын стал посвящённым раввином и настоял, чтобы он, каждый раз добавлял ещё пару слов к тем, которые, так поразили его сына. То… от этих дополнительных слов, услышанных от отца, в мудрости которого, никогда и никто не сомневался, у новоиспеченного раввина вообще перехватило дыхание. Видя это, отец тогда усмехнулся и сказал: «Вижу, сынок, ты в огромном замешательстве. Но, поверь родному отцу просто — на слово. Я проштудировал все источники, какие могут оказаться в руках старого раввина за всю его долгую жизнь и пришёл к выводу, что – то, что сказал тебе сейчас – Истина! А раз так, то как разумные люди мы должны обязательно подстраховаться. Не смотря на выводы, к которым пришёл, я, продолжаю и буду оставаться со своим народом, и именно в качестве раввина, ведь должен же кто-то, хоть когда-нибудь сообщить евреям правду. Горькую правду, но сеющую надежду. А кому поверит еврей на смертном одре, как не раввину? И так, особо ничего не меняя в нашей жизни, мы будем иметь я думаю, солидную подстраховку для наших душ в вечности, в виде этого нашего секретного деяния тут на Земле. Я привык к этой роли, привыкнешь, надеюсь и ты»… Со временем, молодой Голдберг действительно привык и к тому, что открыл для него отец и к тому, что он стал открывать это другим. Не привык он только ещё к бурной реакции умирающих евреев. Его несколько забавляло даже, как округлялись глаза умирающих, когда они слышали от него заветное! Как спирало у них и без того уже слабое дыхание. Таким же смешным, наверное, выглядел и он когда-то в глазах отца, когда у него тоже, чуть не остановилось сердце. Часто казалось, даже, что почти без пяти минут труп, вот-вот, вскочит со смертного одра, и с остервененьем вцепится в пейсы или в лицо — ему Голдбергу, сообщившему столь обжигающие сердце любого еврея слова, но припасённые, раввинами лишь… для умирающих. Когда у тех нет никаких сил, ни для чего уже в этой жизни, даже пережить как-то эту тайну тайн, к — которой, они только, что прикоснулись, а потому их, наверное, тут же и поражала всегда скорая смерть. А вот в лицо — смерти, этот раввин смотреть уже не любил, и не хотел, и очень боялся, а потому, старался всегда, побыстрее и не оглядываясь, покинуть тут же, так угнетающее его зрелище – расставание души с телом…
Всё время пока Голдберг читал над ним отходные молитвы, Самуил Яковлевич молчал и лишь изредка моргал глазами, несколько раз, под действием морфина, очевидно, он чуть не уснул, но раввин, видя это, тут же, нарочно начинал читать громче. Ведь, как учили его в ешиботе, заветные слова, надо было, донести до умирающего, пока он в сознании, пока ещё мыслит, ибо таинство теряет тогда всякий смысл. Перед тем как поставить точку, Голдберг почти торжественно и громко произнёс.
-Ну, вот и настал момент, когда я могу, наконец, открыть великую тайну! Вы Самуил Яковлевич, когда-то просили об этом. Тогда я не мог, но теперь просто обязан. Ведь наш еврейский народ, вот уже более семи тысячь лет, ждёт своего миссию, теряя порою надежду и обижаясь на Господа, почему Он так долго не посылает его нам. И вот чтобы успокоить вас, брата одного из нас, по крови и по вере, я со всей ответственностью сообщаю вам, — тут он склонился над ухом умирающего и прошептал, что-то, разогнулся с победоносной улыбкой и самодовольно произнёс:
-Да-да, Самуил Яковлевич это совершенно так. Могу, даже сказать вам и имя. – На секунду склонился опять. Прошептал ещё одно слово, и, распрямившись, с удовлетворением заметил, что и на — это, со слов хозяйки — «бревно», волшебные слова… подействовали обычным образом.
Глаза у Самуила Яковлевича округлились, в одну секунду настолько, что готовы были, вот-вот покинуть свои орбиты, рот стал судорожно ловить воздух, старик хотел что-то сказать, но изо рта вырвался лишь хрип, ноги резко согнулись в коленях и тут же, выпрямились, а рука старика, вдруг хищно, потянулась к одежде раввина! Священнослужитель вовремя решил покинуть — умирающего, ибо потом не скоро бы смог, наверное, освободиться от его судорожной, предсмертной хватки!
Выйдя из спальни, Голдберг, аккуратно, прикрыл за собою створки дверей. Напротив него, прижав конверт с деньгами к пышной груди, стояла Софа. С восхищением и восторгом в глазах, она тут же протянула его раввину не то с удивлённым, не то с радостным возгласом.
— Вот это да?! Я всё видела!
Раввин тем временем, мельком заглянув, во внутрь конверта, резко направился к столику, на ходу пряча деньги во внутренний, нагрудный карман. Быстро налил одну, а потом и вторую рюмку, залпом выпив их, друг за другом, показывая этим, что далось, как будто недавнее священодейство, ему не очень-то легко. Софа сама уже, налила ему следующую, не позабыв и про себя.