— Не поняла, простите, – закусывая после последней рюмки, переспросила Софа. – Что именно там проплывает мимо еврейского носа?
Раввин уж было, раскрыл рот, чтобы пояснить захмелевшей, женщине назидательное изречение своего отца, но… так и остался с раскрытым ртом. Ибо двери спальни с грохотом распахнулись, и пред ними предстал… сам, хозяин дома! Живой и голый! В одних великоватых для него памперсах, перекосившихся на бёдрах. Высокий, тощий, бледный до зелёного оттенка, с вытаращенными, горящими, как уголья сейчас глазами! Под левой рукой у него мелко дрожал костыль, опираясь на который, он тут же сделал пару шагов к столику, за которым сидели Софа с раввином. Отчего эти двое в крайнем испуге тут же вскочили!
— У-у-у! Уроды! – С трудом прошамкал, абсолютно беззубым ртом старик и сделал паузу, тяжело дыша и переводя свой гневный и почти безумный взгляд, то на – одного, то на — другого.
— Кы-кы-кто, Самуильчик? – заискивающе переспросила зачем-то Софа, только разозлив воскресшего старика ещё больше.
— Все вы! – Указал дрожащей, правой рукой на обоих, Самуил Яковлевич. – И вы – еврейские жёны! И вы – раввины. – Остановив палец в направлении Голдберга, старик с осуждением спросил его. – Так ты сказал… Миссия уже пришёл?… И, что это — Иешуа? То есть… Иисус?!
— Я сообщил вам – то, чему учили говорить меня, умирающим евреям. Я не знал, что вы не настолько плохо чувствуете себя. – Попытался оправдаться Голдберг.
-Да, на хрена знать об этом мертвецам?!. – Прохрипел в гневе старик, из последних казалось сил. От крайнего возмущения и физической слабости его покачивало, и он еле удерживался, на полусогнутых дрожащих ногах, чтобы — не упасть. – Это надо знать живым! А вы скрываете… будьте вы прокляты!.. Вон из моего дома!
Два раза раввину повторять было не нужно, схватив саквояжик, он с превеликим удовольствием, хлопнул дверью и кинулся сбегать вниз по лестнице. Вдогонку ему нёсся истерический крик Софы:
-Жу-ли-ик! Шарлатан! Аферист!
Когда, раввин, выскочил на улицу и несколько отошёл от дома, то оглянулся. В окне гостиной Голдберг увидел Самуила Яковлевича. Бледный, как смерть, тот заворожённо глядел на купола церкви. И вдруг, неожиданно для — раввина… а может быть и даже для себя… перекрестился! Но, будто испугавшись этого, столь неожиданного от еврея действа, отпрянул от окна. И тут же из дома раздался женский крик, который и на улице был хорошо слышен.