Английский акцент гостя не понравился аббату, однако смысл его слов, наоборот, очень расположил его к Пьеру.
— Ты, сын мой, прав тысячу раз, — ласково проговорил аве Силуан. – Не зря Господь отделил эту страну от всей Европы морем. Англия благодаря королю Генриху Восьмому, давно уже погрязла в ереси. Наверное, это навсегда отрезанный ломоть от остального христианского мира. Она сошла с ума от собственной гордыни. Истинным католиком в Англии может быть только иностранец. Кто там правит бал сегодня? Анабалисты или, прости Господи, пуритане?
— Их королева мечется из стороны в сторону, — отвечал монах. – Елизавета, то рубит руки – анаболистам, то головы – католикам. А бал там правит, думаю сам — сатана. Тамошний народ теперь не верит ни монахам, ни королеве. Он жаждет только эля и зрелищ. Спешит не в церковь, а на кулачные или собачьи бои. Да ещё в чести там балаганные представления. Театров в этой стране теперь больше, чем Божьих храмов.
— Ц-ц-ц-ц, — зацокал языком и укоризненно покачал головой настоятель, — в Откровении от Иоанна — Богослова сказано, что из моря выйдет дракон. Я уверен, сын мой, что говорится там именно про этот проклятый остров. И, думаю, что если нам суждено дожить, не дай Бог, до времени Антихриста, мы убедимся, что говорить он будет именно на английском языке!
— Это так же верно, — согласился монах, — как и то, что от Иисуса исходит Святой Дух. Только мы, слава Богу, пожалуй, не доживем до сего дня.
Увидев вопрос в глазах настоятеля, францисканец пояснил свою уверенность в сказанном:
— Дело в том, святой отец, что, незадолго до моего отплытия из этой страны, я стал свидетелем казни в Лондоне одного актёра или паяца, не знаю, как и назвать-то его точнее. Ему отрубили голову прилюдно, прямо на той же площади, на которой он недавно пел непристойные куплеты про королеву и показывал при этом голый зад! У публики же его представление пользовалось успехом.
— Да, — вздохнул с осуждением отец Силуан, — в этой стране не боятся, похоже, ни гнева Божьего, ни гнева самодержцев.
— Совершенно верно, отче, — согласился францисканец. – Даже казнь для тамошних жителей стала очередным представлением. Но эта казнь запомнилась и мне, и другим её свидетелям на всю оставшуюся жизнь! Потому, что мы все услышали там голос самой преисподней!
От этих последних слов настоятель даже вздрогнул и отшатнулся назад, а пилигрим невозмутимо продолжал:
— Когда палач схватил за волосы отрубленную голову артиста и поднял над толпой, отсечённая голова вдруг, шевеля мёртвыми губами, заговорила!
Настоятель открыл от страха рот и выпучил на монаха глаза, а тот, не давая ему опомниться, сыпал новыми ужасными подробностями:
— Да-да, святой отец! И так громогласно, что слышали её во всех концах города! Она не прокричала, а скорее прогромыхала, каким-то железным, или, лучше сказать, жестяным голосом, адское, страшное пророчество! От одного этого звука, не только от самих слов, мурашки величиной с виноград побежали у меня по телу!