— Я тебе не сын! И даже не брат! Вон твой брат! Это вы с аббатом братья, но не во Христе, а во лжи! Он обкрадывал своих монахов вкупе с покойным казначеем! А ты воруешь из папских даров! Не миновать! Ой, не миновать вам, братья-разбойники, преисподней!
После этих слов кратковременный припадок у нового секилария тут же закончился, и он, снова не помня ничего, стал жалко озираться, понимая, что опять сболтнул в забытьи чего-то лишнего. Настоятель, растерявшись от страха и стыда, стоял, покраснев и закрыв глаза. Но не таким был его кузен, закалённый и поднаторевший при дворе папы во всяческих интригах, подвохах и кознях. Не дав толком свидетелям уяснить смысл слов, только что прозвучавших в храме, он бросился в ярости на больного, сотрясая своды церкви своим зычным голосом:
— Ах ты, мерзкий клеветник! Да я превращу тебя в золу на костре инквизиции! – топал он ногами. – Да я сгною тебя в казематах! Как смел ты упоминать в наглой клевете — папу?! Как ты посмел поминать всуе его святейшество?! Гнусное ничтожество!
Испуганный монах пал на колени пред ним, а потом и вовсе распластался ниц на полу. А разъяренный епископ со страшной гримасой всё продолжал запугивать и проклинать несчастного, как копьём колотя своим посохом прямо у лица обличителя.
Очень неожиданным для аве Силуана был такой скорый повторный припадок у францисканца: ведь тот говорил, что они у него происходят не чаще раза в три месяца. Но ещё неожиданней стал припадок третий! Который случился, видно, от той жути, что сумел нагнать на несчастного епископ. Брат Пьер вдруг проворно вскочил на ноги и стал обличать легата ещё и в таких грехах, что, открыв в изумлении глаза, настоятель заткнул теперь уши, показывая своим примером, что и остальные прихожане и монахи должны поступить так же. Однако те не спешили. Уж больно любопытство разбирало всех. Ведь францисканец, осмелевший в припадке, кричал:
— Как посмел ты, великий грешник, рукоположиться в епископы, когда ты давно развращаешь молодых семинаристов, склоняя юношей к содомскому греху?! Как ты…
Но не успел монах продолжить список прегрешений папского легата, как посох того с силой опустился на темя францисканца, а потом ещё и на затылок, и бедняга распластался на полу, потеряв теперь и помутнённое сознание.
— Связать клеветнику руки и забить кляпом рот! – распорядился епископ, и бросился в исступлённом гневе уже к брату. Увидев занесённый и над ним разящий епископский посох, аве Силуан зажмурился, приготовившись ко вторым в жизни побоям. Но легат сдержал себя. Зато заорал в лицо кузену, брызжа слюной, ещё громче прежнего:
— Что творится в твоём монастыре?! Мессы служат бесноватые!
«Бесноватые?! – повторил мысленно за кузеном аве. – Ну, как же я сам об этом не догадался? Францисканец обличал, конечно же, не от Святого Духа!»
— Брат, прости меня, — запричитал настоятель. – Мы думали, что у него просто приступы лихорадки.
— Приступы, говоришь?! – продолжал орать, сотрясая воздух, и потрясая посохом, епископ. – Лихорадки?!. Олухи! Срочно привязать одержимого к дереву на краю обрыва! И живую свинью рядом! Я сам изгоню из него демона! Лично преподам вам урок экзерцизма!..
Когда его приказание было выполнено, легат, прихватив Распятие, Евангелие и Святую воду, позвал с собой только брата: мало ли какую ещё клевету начнёт изрыгать бес? Могут ведь и поверить. А с аве Силуаном они всё-таки свои.