Фекла разное повидала на веку своем. Трудно ее было чем удивить, однако обстановка в доме хозяйском продолжала накаляться и заставляла волноваться и ее. Влезать между женой и мужем, это во все времена было делом неблагодарным. А встревать крепостной меж господ, и очень опасно даже. Но если же она барину не доложит об измене это одно, ведь, как ни крути, кормилица его, выгнать совсем-то из дому не должен был, когда б прознал об сем не от нее. А истина-то ведь, так и так, все равно всплывет. Она по опыту знала, что сколь жёны ни обманывают мужей, это всегда выясняется потом, рано или поздно. Ведь Господь блудниц, ой как, не любит. Если Константин Васильевич узнает об измене жены, как-то иначе, со стороны, то может и не поверить конечно, тогда верной ключнице-кормилице своей, что не знала она про то ничего. Осерчает конечно барин на старуху, но со временем простит. То, что с Ольгой разведется, не велика потеря для нее, она пока ей, собственно, — никто и привыкнуть то к ней толком еще не успела. Но вот, если после скандала возьмут, да помирятся… И, если прознает бабенка, что это например от Феклы к барину пришло, то и со свету молодая госпожа изжить может! А мирятся-то супруги из благородных, и после измен не редко. Как-то договариваются промеж себя. Такое было, например, у Константина Васильевича же, с первой его женой. Та смиренно все измены его сносила, может потому, так рано из жизни и ушла. А теперь вот, за грехи его пред ней, ему самому приходится такие страсти пережить… То, что молодая, капризная бабенка, решилась на измену седому, сдающему мужу, ключницу не удивляло, сомнения больше терзали старуху сейчас, о таких, странных переменах в молодом барине. Как, такой смирный завсегда, послушный отцу Павел, не побоялся на такое пойти?! И как, всегда мягкий, и обходительный с прислугой, он, так грубо этой ночью обошелся с ней?! Дурой назвал! Она ведь надеялась, что Павел днем повинится перед ней, старухой, да попросит, чтоб батюшке не сказывала об том, что на лестнице ночью его видала. А он, поди ж ты?! Как ни в чем не бывало, опять выставляет себя смиренным юношей, как будто и не было ничего. Глядя на него такого, кто поверит, что он пред отцом в таком злодействе виноват? Действительно, сколько живи, господ этих не поймешь никогда. Подумав-подумав над всем этим, Фекла решила не спешить пока к барину со страшными вестями, а доложить об всем, если уж поймет, что тот и сам про сие догадываться близко начал…
Приехав с завода, управляющий сообщил, что Каурая разрешилась замечательным жеребенком, и что барин послал за господами, что поближе живут, чтоб пред ними похвастать мальцом и отметить удачу шампанским. Взяв из погреба дюжину бутылок, укатил он с Богом, опять на конюшни, и отлегло на сердце у старухи, что развязка сей неприятной истории оттягивается, еще на время. Обрадовалась сообщению сему и молодая барыня, что Константину Васильевичу не до нее сегодня будет. Ведь трудно бы пришлось Ольге, доказывая, что синяки на теле получены ею во сне. А так, глядишь, хоть некоторые поблекнут, а иные, может, и вовсе пройдут, пока муж соблаговолит жену навестить, в её спаленке. За сегодняшний день она так и не спустилась вниз. Надеялась, что этакая загадка заставит Павла навестить ее и этой ночью. А уж сегодня бы она цену себе держала. Повела б уже себя иначе. А может, и вовсе – диктовала условия их любовной игры…
Павел же, не ведая ничего, преспокойно доводил этим днем эскиз, рисуя на портрете вокруг головки Ольги, натуру из цветущего куста роз, как они решили давеча вместе. Он-то вот жалел, что отец ночевать не приедет: уж больно похоже лицо мачехи вышло у него на подмалевке, сам не ожидал от себя. Вот и не терпелось похвастать, потому как боялся, что может потом испортить, а тогда и малой удачи его батюшка не увидит…
Барин повелел управляющему справиться дома, не начали ли портрет? Узнав, что вчера рисовали уже весь день, решил, в тайном плане своем, навестить дом свой инкогнито для всех, ночью. Ведь бес ревности, нашёптывал и вырисовывал в воображении его наиужаснейшие сцены, что могли бы происходить между молодой мачехой и вполне созревшим пасынком, кои он вполне допускал, учитывая опыт, своих же прелюбодейных похождений…
А кузнец, проспав на полу своей мастерской весь день, проснулся наконец тоже, и вышел на свежий воздух. В небе уже сияла снова луна, но было душно, от того, что далеко слышались слабые раскаты грома, и сверкали на горизонте зарницы бушующей грозы. Мелех свистнул в пальцы, и тут же, как собачонки, выскочили из избы Ягода с сыном и послушно потрусили к нему.
— Вот, так-то! – осклабился довольно их хозяин и зашел в кузню.
-Знаете, где был я этой ночью? – начал он сразу с вопроса, крутя на пальце золотой цепочкой с крестом, как только парочка предстала пред его очи. – У барыни в спальне. Делал с ней, что хотел. Ох, и бесстыжая ваша барыня! Как та полька, что всех батраков обслуживала, когда я у отца ее в ковалях был. Ха-ха-ха! Тебе, Ягода, далеко до госпожи вашей! Ты – страшная ведь. С тобой мужики на скорую ведь всегда: дурь собьют свою и бежать. Ведь так? Нечем тебе их удержать! А от Ольги и уходить не хочется. Да и сама не отпускает. Даром, что худенькая, а сильная! Вцепится, что репей! Не отодрать! Ха-ха-ха! Всю грудь исцарапала. Вот так-то, Саван, это те не с маменькой забавляться. Окромя ее ты, теперь, никого и не познаешь.
— Как так? – насупился Сава. – Эт почему?
— Чай, женится еще? – вставила с надеждой в голосе и мать.
— С хозяином спор затеяли?! А ну цыц, уроды! – грозно проговорил кузнец, и тут же приказал. – Найди! Вот, так-то! А теперь идите рыть, где вчера рыли! И так копайте, как я велел! И без меня работы не бросать! Даже, если б я и подох где! Ха-ха-ха! Только… не дождетесь сего!
Убедившись, что рабы его попрыгали в яму, выполнять приказание, он направился вновь к господскому дому, укладывая крестик с цепочкой в карман и приговаривая: «Было тело твое в штанах у меня, а теперь… и душа твоя… там же!»…
18
Дверь в спальню, Ольга никогда не запирала, потому, как подниматься к ней, без приглашенья мог только муж, но и то, предварительно постучав и испросив разрешения войти. Сегодня же ей доставило немалого труда найти ключ от своей спальной комнаты, но, подумав хорошенько, закрывать на замок дверь, все-таки не стала. Вдруг Павел надумает стучать? Тогда Фекла могла бы проснуться и заметить его у дверей. А может? Может быть, она уже видела его вчера?! Да нет… не может быть! Раз в жизни произошла измена мужу, и сразу быть уличенной?! Да так ни в одном романе, прочитанном ею, не случалось. Муж в них – всегда узнавал всё последним. Ну, а если уж суждено узнать будет, когда Константину Васильевичу об измене?.. Ничего, есть у нее и на этот случай палочка-выручалочка одна, подсказанная опять же любимыми книжками…
Уже и луна была в зените, а Ольга всё не спала. Во-первых, выспалась за день, а, во-вторых, ей хотелось встретить любовника в полном бдении, чтоб уж не быть дурой на этот раз и не быть обманутой, так легковесно, как вчера, что сон, мол, – всё это.
И вот, где-то в полночь, она услышала легкий стук и шорох… и причем с балкона, а вовсе не от двери. «Ах, вон что! – догадалась Ольга. – Как всё просто. По лесенке, стало быть, и всего-то? Так, значит, мы с Павлом, одни книжки читаем». Она закрыла глаза, притворившись спящей. Вскоре услышала громкое сопенье, открыла глаза и… увидела склонившегося над ней и лыбящегося во всю ширь необъятного рта, кузнеца!
Она и пискнуть не успела, как Мелех опять опередил ее. На этот раз он просто зажал ей рот огромной пятерней и тут же зашептал госпоже своей в лицо:
— Видать, понравилось тебе, барыня со мною. Нафуфырилась вон, смотрю, для меня, надушилась. Балкончик опять не прикрыла, ну, так вот он – я! Раб ваш. Пришел по желанию твоему госпожа, Ольга Дмитриевна. Вчера я вам разрешил покорно, всё делать с телом моим, что только душеньке вашей угодно было. Ну, раз вам так хочется, ладно: не посплю опять. С чего начнем? Давай с простого, как вчера. Сама подол задерешь, али меня попросишь? Ха-ха-ха… – расхохотался Мелех, глядя в готовые вот-вот выпрыгнуть из орбит, напуганные и до предела изумленные, глаза Ольги…
Но сегодня долго измываться над бедной женщиной кузнецу не пришлось: он услыхал вдруг осторожные шаги в саду, а потом и легкое поскрипыванье лестничных ступенек. То барин, кравшийся к своему дому, заметил лесенку, приставленную к балкону спальни его супруги, и, если б не порядочная доза вина, выпитая им, то от одного этого, его уже мог хватить удар.
— Найди! – приказал второпях чародей барыне, и кинулся к балкону. И вовремя!.. Ибо не молодой муж держал наготове пистолет и щурился, вглядывась во мглу спальни. Мелех же вынырнул неожиданно из этой темноты, с вытянутой рукой в его сторону, со строгим приказом: «Найди!»
И ревнивец, тут же послушно впал в прострацию, как только что и его супруга.
— Что? – ехидно осклабился Мелех, заглядывая в лицо Константину Васильевичу. – Убивать решился? Это ты хорошо удумал. Молодец! И ведь, есть кого и за что. Но, не счас это делать надо, не в дурмане, мной напущенном. Так грех убийства в полной мере в зачет душе твоей не пойдет. Убивать надо в здравом уме и памяти. Пистолет заткни за пояс. Завтра на дуэль сынка вызовешь, там он и спонадобится. В честном поединке, а пока слова мои принимай за мысли собственные. И подчиняйся им. Для начала, лесенку оттолкни от балкона… от позору тебе и жене твоей. До поры, до времени, конечно… вот так. Теперь иди, на жену глянь. Вишь, как плутовка распласталась от утех с сынком твоим. Копи! Копи злобу, барин, она тебе, ой как пригодится. Айда теперь глянем, что за портрет молодые рисуют в твое отсутствие.
Они спустились осторожно по лестнице. Фекла же, не только нос казать не хотела на этот раз, но и вообще с головой одеялом укрылась, чтоб бесстыдство господ молодых не слышать. Сегодня-то они вообще, ведь страх и совесть потеряли, расшумелись не скрывая и вовсе проделок своих. Кузнец с барином прошли меж тем в мастерскую Павла. Портрет стоял на мольберте и был, как и подобает у художников, накрыт белой тканью.
— Подожди сымать, — предупредил чародей и, подойдя к столу, приказал кому-то. – Зажги! – и подсвечник, стоявший там, загорелся всеми свечами. Он подхватил его и услужливо поднес к картине. – Теперь сымай! – скомандовал он.
Барин сбросил рывком ткань, и перед ним открылось милое личико, беззаботно улыбающейся молодой женщины, как две капли воды – Ольга! В легком платьице, в простоватых бусах, на фоне пышных цветов. Всё пока было только в карандаше, но довольно талантливо исполнено.
— Смотри! – навязывал мужчине своё колдун. – Женушка-то твоя – совсем стыд потеряла. Голые груди напоказ художнику выставила. Небось, шутят, так молодые полюбовнички. Это для себя они дурачились, и над тобой, немощным, смеялись, да глумились, а для тебя потом-то, закрасят бесстыдство своё, конечно. Можешь и подождать сего момента, коль в дураках ходить охота.
Тут барин вдруг сорвался и, без всякой уже команды, стал ломать, драть и топтать портрет.
— Погоди-погоди, горячая голова, — успокаивал его Мелех. – Не дело это. А, вдруг кто из челяди хоть кусок сего разврата намалеванного найдет? Сжечь все надобно. Собери всё, и в камин!
Константин Васильевич, безропотно подчиняясь командам Мелеха, собрал всё до единого клочка, сложил в камин и поджег от подсвечника. Когда картина превратилась в пепел, кузнец повел барина к шкафу в гостиной.
— Достань графин и выпей коньячку вдоволь, чтоб успокоиться. Вот так. Молодец! А теперь иди к себе, разденься и спи. Утро вечера мудренее. Ведь так у вас – у русских говорят? Да! И не забудь спросить у жены своей, где крестик ее? Может и сознается, что в штанах, он у сына твоего. Да-да, вся она теперь в штанах у него. Ха-ха-ха! Как проснешься, так думай! Так только! Ха-ха-ха!
19
Сегодняшним утром, возвращаясь из усадьбы, опять под крики первых петухов, Мелех был в еще более радостном настроении.
— Хорош копать! – крикнул он в яму Ягоде и Саве. – Давай ко мне, дурни! – когда же вылезли они, приказал. – Отыди!.. Отдыхать идите, выспитесь перед праздником нашим. Ведь сегодня барин родную кровь прольет, а мы затем под шумок похорон в барском доме, на днях, должны тож пролить невинную кровушку. Мне ею надо силы свои поддержать. Много я уже тут их подрастратил. Да и вас к крови человеческой приучать пора.
— А зачем, хозяин? – спросила Ягода, еле ворочая от усталости языком.
— Что господин мой хочет, порой и мне невдомек. Но вопросов не задаю ему никогда. А будешь ты много спрашивать, в жабу превращу! – пригрозил Мелех.
— А зачем мы в яме роемся? – поинтересовался в свою очередь Сава.
— А тебя – в ежа! – Напугал кузнец и второго своего слугу, развернулся и бодро зашагал к себе. Ему срочно почему-то стало нужно подковку одну по особому подготовить. Покончив и с ней, он уснул, растянувшись опять прямо на земляном полу…
Проснулся Константин Васильевич с больной головой, однако сразу вспомнил кошмар вчерашней ночи, но именно так, как навязал ему Мелех. Заткнув за пояс пистолет, он ринулся к Фекле, которая в это время пила обычно у себя чай. Через некоторое время он вышел от нее несколько, как бы успокоенным, но еще более побледневшим.
— Ну что ж? – проговорил он, проверяя, заряжено ли оружие. – Этак даже и лучше, пожалуй. Пусть попробуют теперь отвертеться!
Он заглянул к сыну и, улыбаясь неестественно, крикнул ему, чуть приоткрыв дверь:
— Пора вставать, Павлуша! Я жду тебя в гостиной, для серьезного разговора.
Ольгу позвать, он Фекле велел. Сам же, подойдя прежде, уже в который раз за утро к заветному шкафчику с коньяком выпив очередную рюмку, отправился за вторым пистолетом.
Между тем, когда Фекла передала Ольге просьбу Константина Васильевича, та уже давно не спала. Больше того, все это время, как проснулась, она плакала. Опять ночью ее кто-то использовал: грубо и бесцеремонно, как куклу какую. Кто-то очень тяжелый и сильный. А она, к стыду своему, не помнила – кто. У мужа не было такой силы, чтоб истерзать ее тело до такой степени. Синяки на этот раз, по всему телу были не то, что синие, а почти черные! Ребра и суставы, все ныли от боли, как будто ночью ее стеной привалило. Не было наверное такой силы и у Павла. На этот раз он ей даже и во сне не привиделся. Тогда кто? Домовой, что ли? Выходило, пожалуй, и вчерашней ночью был у нее не Павел, а тот же невидимка. А Павел – просто приснился под утро, вот она на него и думает. «Но, если кто-то спит со мной, — размышляла она, — и умеет остаться незамеченным, то: либо он – демон, либо я – сумасшедшая. Если сказать кому-то правду о сих происшествиях, меня поднимут на смех. А, если оставлять всё, как есть, то после еще одной подобной ночи, я сойду с ума на самом деле. Скорей бы пришел батюшка Алексий: может он сумеет всё объяснить. Она бы лучше пролежала до него в постели, ей так не хотелось никого видеть, а тут мужу приспичило вдруг говорить с ней. Из-за того, что он не может дать ей, что просто обязан был, как муж и мужчина, эти беды у нее и начались пожалуй».
Как многие женщины, виновным в бедах своих, она всегда находила мужа…
Спустившись вниз, Ольга застала там кроме мужа еще и Павла. По приветствию и чистому взгляду, которого она еще больше утвердилась в мысли, что он, все-таки, не имел наверное с ней близости… Константин Васильевич был неряшливо одет сегодня и почему-то с утра уже пьян. Ухмыльнувшись ехидно, он первым же вопросом поставил и жену, и сына в тупик:
— Ну, полюбовнички?! Надеюсь, у вас хватит благоразумия и смелости не отпираться сейчас, в грехе прелюбодеяния, измене и предательстве?
— О чем ты, папа?! – попробовал протестовать Павел, но был тут же грубо одернут отцом:
— Молчи, мерзопакостник! Знал заранее, что смалодушничаешь!.. Начать со старшей особы видно следует. Вам слово, Ольга Дмитриевна.
— Про что сказать-то я должна? – сухо проговорила жена. – Вы пьяны. Не позорьте себя.
— Молчать! – хлопнул по столу муж. – Совсем из меня посмешище хочешь сделать?! Коль не нравлюсь, так развелась бы! А не портила мне щенка!
— О чем ты, папенька?! – опять подал голос, совсем растерявшийся Павел.
— О ее голой груди, сынок, на твоем портрете. А она ведь – моя жена! А рисовать с натуры голых жен чужих, тем паче мачехи своей нехорошо. Али ты не понимал того?!
— Как, с голой грудью? Ты с ума сошел, Константин! – вскричала Ольга.
— Да я сейчас принесу сей портрет и ты убедишься, что все не так! Разреши только, папенька, — попросил сын.
— Ага! Чтоб ты удрал? Да?! У тебя сколько таких, срамных картинок с нее? Может, еще кроме этой есть?! Может быть в еще более интересных сюжетах?!
— Только одна, и то… эскиз пока в карандаше…
— Ну, ладно хоть одна… была теперь уже. Этот твой, с позволения, эскиз… я сжег!
— Да, как же мы докажем теперь, что… – развела руками Ольга, но муж ее остановил.
— Не перебивай! Я докажу и без него. Не отвертитесь! Старушка врать не станет. Фекла! – позвал он.
Ключница тут же явилась, она ждала сего момента за дверью, как приказал барин.
— Скажи-ка, Фекла, при них, кого по ночам видела ты, выходящим из спальни Ольги Дмитриевны, в отсутствии моем?
— Вашего сына.
— То бишь – его? – кивнул он в сторону Павла.
— Его самого – Павлушу.
— Ну, что, Павлуша? – ехидно спросил отец. – Что на это имеешь ответить?
Ольга же вытаращила на Павла глаза, и было непонятно, чего было больше в этом взгляде: изумленья или восхищенья?
— Ничего не понимаю, — обвел тот жалобным взглядом всех присутствующих. – Может… может, Фекла пьяна была?
— Ага, три дня кряду, что ли?! – взъерепенилась старуха. – Да я вообще не пью! Сегодня только не стала выходить на лестницу, зато и так слыхала, как вы там… резвитесь! А вчерась, так вы меня, Павел Константинович и дурой старой обозвать изволили, за то, только, что увидала вас на лестнице ночью, как из спаленки Ольги Дмитриевны спускались. А третьего дня, так… стыдно сказать, вообще нагишом чесали от молодой барыни.
— Все ложь, папа! Старуха сбрендила, не верь ей! Ольга Дмитриевна, но что же вы молчите?!
— Так это все-таки ты был у меня?! – искренне удивилась Ольга.
— Да, вы, что белены все объелись? — нервно рассмеялся Павел. – Где я нахожусь вообще?! В сумасшедшем доме?! Или мне все это снится?