Старушка с трудом преодолев паперть вошла, наконец, в церковь, всё более наполняясь волнующим, приятным, трепетным чувством. Народ даже при входе толпился, густо нынче его – праздник всё-таки большой. Служба началась. Бабушка перекрестилась, потихонечку протиснулась немного вперёд, нашла свободный пятачок и встала…
Молилась всё больше за своего сына. И не потому только, что был сегодня День его Ангела. А ещё и потому, что был он грешник великий.
И корила она себя, и каялась за то, что так и не смогла привить веру своему Илюше. А садики и школы учили по-своему, по-безбожному. У нее работа — с утра допоздна. У него – улица. Илья не был ласковым ребёнком, был очень замкнут. И странное дело, почти никогда не плакал. В подростковом возрасте характер его вдруг переменился, и он стал, наоборот, очень общителен. Завёл множество друзей и был в дружбе доверчив и верен. Но с матерью – оставался холоден, скрытен, а порой и груб.
Ему нравились блатные песни, которые напевали под гитару его тогдашние друзья. Про тюрьму, про нары, про воров. Тюремная романтика! Она увела под конвоем почти всех мальчишек с их двора.
Одно дело петь про тюрьму, а другое – попасть туда. Время было послевоенное – голодное, жестокое. Сынок прислал ей первое в жизни письмо, из – колонии для малолетних. Буквы некоторые расползлись на листке и вспухли от упавших слезинок. Тюрьма выжала всё-таки из него слезы. Было оно коротким, но очень тёплым! И украшено по углам неумело нарисованными красным карандашом цветами. Эти цветы тронули её больше всяких слов. И если сын уронил на своё письмо несколько слезинок, то мать слезами его залила. Она берегла этот тетрадный листок всю жизнь вместе с письмами с фронта, от мужа. Никогда не писал Илья больше и не говорил ей таких ласковых слов, какие были в этом письме.
Первый срок был и самым коротким, и самым, наверное, длинным. Когда Илья освободился, она ожидала, что сын возьмётся за ум и уж больше никогда не попадёт за решётку. Но всё пошло не так…