Илья никогда не поднимал руки на мать, в отличие от своего товарища – подельника. Тот дурил без предела, избивал обоих родителей в пьяном угаре. Но они терпели. Терпел даже участковый, потому что видно было, что дебошир не жилец на этом свете: харкал кровью и мучился до ора болями в груди. И вскоре, как и ожидали, покинул сей мир…
Илья даже на похороны не пошёл.
— Жмуриков и в зоне насмотрелся, — отрезал он. Сам же, всё-таки, помянул покойного водкой дома: «Хоть и козлом был»…
Трудно было матери его понять. Не понимали его и на работе. Совсем отвык от общения с нормальными людьми, от жизни на воле. Никому не доверял, всех в чём-то подозревал. Ему казалось постоянно, что его хотят обмануть, провести и посмеяться над ним. Работник он был не удобный для начальства, чуть что – грозил! И по-умному: один на один, без свидетелей. Илью боялись. И с удовольствием бы расстались с ним, но в место своё вцепился тот накрепко. Понимал, что другое ему найти будет не возможно почти, поэтому на работе не пил и не прогуливал. Из работяг к себе близко тоже никого не подпускал – всё присматривался. Но присмотреться, так толком и не успел. Обокрали склад ЖКО. Обыкновенный сарай в обыкновенном подвале под амбарным замком. Увидели сбитый замок только в понедельник, а когда обокрали? Может, в пятницу вечером, а может, в выходные, – неизвестно.
Вызвали милицию. А у тех – всё просто. Из работающих в ЖКО, кто сидел? Илья один. Его и арестовали. В квартире обыск сделали. Нашли пучок электродов. Откуда? «А я откуда знаю? — Отвечал Илья, вопросом на вопрос. — Они лет десять под ванной валяются»…
И мать заступалась, ведь действительно Илюша из дома не выходил. За водкой и то она сама бегала. Выходные дни, как всегда провёл: выпьет — спит, встанет – выпьет, покурит — опять спит. Но мать, оказывается, не свидетель. Илью до суда не выпустили. Дело сшили быстро, следствию всё было ясно с самого начала. На судебном разбирательстве Илья смотрел со скамьи на прокурора волком. На вопросы судей, отвечал однозначно, коротко и огрызаясь. Вины своей не признал. На прощание прошамкал матери непослушным ртом: (он в одночасье, вдруг лишился передних зубов) «Мама! Ни за что сажают, суки! Воли внаглую лишают! Не воровал я! Не хотел ведь сидеть! Ты ж знаешь сама… Веришь мне, мать?»