На вид этой несчастной было немногим за двадцать. Но одета она была всегда, как старуха: зимой и летом повязана, в ужасного вида тёмный платок. Её платья и юбки до пят, очевидно, были подарены сердобольными бабульками. Она тихой тенью всегда сопровождала дворника: своего благодетеля. Куда он, туда и она. Жила дурочка у него на правах не то приживалки, не то даже сожительницы. У дворника Володи, тоже было не всё в порядке с головой. Нам рассказали, что когда-то он был военным интендантом. Но… проворовался на службе. И ему грозило длительное заключение. Однако то ли от тяжких переживаний, то ли хорошим актером оказался и сумел закосить, но перед самым судом врачи посчитали его невменяемым. И вместо тюрьмы определили бывшего офицера в дурдом на принудительное лечение. Семья его сразу бросила, оставив ему квартиру. Выйдя на свободу с соответствующей справкой, он теперь трудился на хладокомбинате: то подсобным рабочим, то дворником. Впечатление от общения с Володей было двоякое. Он был эрудирован, на вопросы отвечал ясно и рассуждал, вроде, здраво, и кто не знал о его справке, мог бы принять его за вполне нормального человека. Но вот не сходящая с лица всегда довольная улыбка и грязная, зловонная, демисезонная роба, которую он никогда не стирал и не снимал ни зимой, ни летом выдавали всё-таки его не здоровый рассудок. Ещё он был помешан на коммерции и накопительстве: собирал и сдавал бутылки, пытался сразу продать, что бы ни попадало ему в руки: выброшенную торгашами или кладовщиками пропавшую рыбу, просроченные консервы, подтаявшее мороженое и подгнившие фрукты. И надо признать, находил на всё это своего покупателя. Вырученные копейки спешил положить на книжку, которую сам сумел завести в сбербанке и коей очень гордился. Но тайну своего вклада, хоть и был дурак, берег посильнее, чем Кощей иглу. Он брился каждое утро. Исправно платил за свою двухкомнатную квартиру, сам получал на почте пенсию по инвалидности и зарплату. Зарплату даже в нескольких местах, ибо убирал двор ни только у нас. Стремился быть общительным и вежливым с людьми, выглядеть нормальным человеком, но запах от спецовки перечёркивал все старания. Вреда от него никому не было, но из-за амбре, если кто с ним и заговаривал, то ближе чем на семь метров не подпуская к себе.
Дурочка Катенька появилась на хладокомбинате, благодаря дворнику Володе. Как он сам рассказывал, он торговал забракованным мороженным на железнодорожной станции, что была неподалеку отсюда. Дворник — торгаш видел, как дурочка вышла из вагона электрички и встала недалеко от него, опустив скромно голову и изредка поглядывая на его коробку с товаром. Одно эскимо Володя так и не смог продать, поэтому и отдал его девушке. Та сказала: «Спасибо», — и стала сразу есть, хотя было морозно, а она и так дрожала от холода, похоже очень была голодна. Так, как Володя и сам замёрз, он не стал расспрашивать девушку о чём-либо на улице, а просто взял за руку и повёл к себе домой. С тех пор она так и жила у него: скоро уже как год. Никто её не искал, и до сих пор не было о ней ничего известно, кроме того, что имя её — Екатерина.
Володя был парень не промах в женском вопросе. И хотя ему было за пятьдесят, он время от времени предлагал руку и сердце какой-нибудь понравившейся торговке, чем смешил всегда и саму избранницу, и весь народ хладокомбината. Ведь выбирал-то шельма всё помоложе и покрасивее. Когда избранница прогоняла назойливого жениха и порой в очень грубой форме, он не отчаивался, а принимался хвастать своей квартирой и сберкнижкой. Но ни на то, ни на другое никто из потенциальных невест пока не клюнул. С появлением в его жизни Катеньки необходимость и в сватовстве, и в женитьбе отпала. Ничейная, всему и всем покорная дурочка была в полной его воле. С его слов, он без зазрения совести пользовался её телом, как законный супруг. И вряд ли абсолютно не ориентировавшаяся в этой жизни Катенька понимала что-либо в их отношениях. Она слушалась его, как хозяина. Ведь он дал ей кров и кормил со здешней свалки, впрочем, тем же, что ел и сам. Тратить деньги он, похоже, не умел вовсе. Заговаривала Катя редко и только с женщинами. Мужчин она то ли стеснялась, то ли побаивалась. Один раз только подошла ко мне и спросила, сколько времени. Я слышал, что она понескольку раз на день задает окружающим этот вопрос, а когда ей сообщали о времени, она всегда тут же задавала и второй, и тоже всегда один и тот же. Так было и со мной. Я посмотрел на часы и добросовестно ответил, который час, хотя про себя недоумевал, зачем ей это. Девушка кротко сказала: «Спасибо». И вдруг подняла на меня всегда опущенные вниз глаза и спросила: «А я… не опоздаю на поезд?» Голосок у неё был нежен и приятен. А вот глаза, которые я впервые увидел, были восхитительно прекрасны! Если эти слова хоть как-то могут описать их завораживающую чистоту! Именно чистоту!