— А я полагаю…
— Знаю я, что ты полагаешь, — поднялся с лавки староста. — Мечтаешь в индусы поскорее угодить, обасурманиться. Ну что ж? Кто очень хочет, тот по своей вере и получит. Станешь ты индусом, Казя! Станешь, не переживай! Одно запомни: пожалеть и спасти нас может только Иисус Христос. Потому, что Он есть — Любовь. А больше позаботиться о нас таких порою — дураках некому! – Сказал и направился к выходу.
— И всё-таки мои сомнения развеять вам не удалось! — Победно прокричал Скорлупкин вслед Павлу Петровичу.
— Индюк тоже сомневался, — оборачиваясь, сказал напоследок староста, — однако в щи всё-таки угодил. Очень, ну просто очень я в тебе, Казя, разочаровался, но молиться о спасении твоём я всё равно буду! Потому что бабушку твою уважаю… и чё, ты, не в её породу пошёл? — махнул безнадежно рукой и подался по своим церковным заботам, коих у каждого старосты превеликое множество…
После этой бесполезной для внука беседы, совершенно не повлиявшей на его поведение, бабушка Казимира, как и планировала, собралась в дорогу по ближайшим монастырям. Автобус уходил с паломниками в ночь. Посидев на дорожку по старинному обычаю, старушка вздохнула, взяла в руки походную сумку и уже с порога крикнула внуку:
— Я буду молиться за тебя, Казя!
— А я за тебя — с ухмылкой ответил тот с дивана. — Когда приедешь-то?
— А зачем я тебе? У тебя теперь вона — барабан есть.
— А кашу варить мне кто будет?
— Сам пока поваришь, дня через два уж приеду. Куда от больного денешься теперь?
Казя же оставшись один, попел с полчаса, как всегда, перед сном мантры и, улёгшись на коврик, постеленный на полу, как, по его мнению, и должны спать все кришнаиты, тут же провалился в глубокий и довольно странный сон. Странный, потому что ничего, кроме темноты, он во сне этом не видел, и продолжалось это пребывание во мраке довольно долго. Да и спал ли он, если понимал, что спит?.. Однако, скорее всего всё-таки спал. Ведь звуки он слышал, хотя и довольно вроде знакомые, но не мог им дать точного определения и понять, где же он во сне этом находится? Самое странное, что он чётко ощущал, что вокруг него постоянно кто-то шевелится, швыряется и будто бы даже дышит и сопит и… странно пахнет. Но кто эти загадочные существа он понять никак не мог. Казимир пытался открыть глаза и вроде открывал их, но никого и ничего не видел. Его продолжала окружать темнота, и это начинало раздражать. И ещё он очень хотел есть в этом не понятном забытьи. Так хотел, как никогда ещё в своей жизни! И по этой причине тоже страстно желал поскорее проснуться. Однако сколь ни силился, это не получалось. Наконец, справа от себя Казимир сумел-таки разглядеть кусочек серо-голубого, очень тусклого света. Это не большое бледное пятно на чёрном фоне походило скорее всего на маленькое оконце, в которое заглянули первые, слабенькие блики раннего утра. Вскоре он уже не сомневался, что это окно и есть, потому как заметил, что пятнышко становилось всё светлее и ярче. «Ага! — обрадовался Скорлупкин, — ещё немного, и я увижу, куда меня занесло в этом тягучем, долгом и нудном забытьи»!..
Вдруг он услышал совершенно явственно, совсем как наяву, громыхание вёдер, а затем кряхтение и ворчание старой женщины! Там, за окошком, явно суетилась какая-то старушка. В чём-чём, а в этом у него теперь не было никаких сомнений. Металлический звук её ведер буквально разбудил и всех живых существ, которые дремали недавно рядом с ним в его сне. Где-то внизу нетерпеливо хрюкнул поросенок, за ним заблеяла коза, завозились над головой Казимира и захлопали крыльями птицы, и тут же невдалеке, наверное в соседних дворах, запели петухи. И всем этим звукам, наконец, он смог давать точное определение! Однако, когда одна из птиц, что сидела над ним, издала свой наипротивнейший и громкий вопль, который прозвучал как: «кру-клу-клу», Казимиру пришлось задрать голову вверх, чтоб понять, что это за порода пернатых, крик которых дотоле он явно никогда не слышал. Но там ещё в густых сумерках, кроме огромных, слегка качающихся бледноватых пятен, он рассмотреть пока ничего не мог. «Неужели птицы могут быть такими огромными? — подумал Скорлупкин. – Хотя… в снах всякое возможно. Судя по всему, я нахожусь в обычном деревенском хлеву, – догадался он. — Вот ведь угораздило?!»
И вдруг!.. Дверь в хлев, которая находилась, оказывается, рядом с окошком, со страшным скрипом разверзлась, и уже в светло-голубом проёме её показался огромнейших размеров тёмный силуэт сгорбленной старухи-великанши которая, не дав ни осознать ничего толком, ни удивиться как следует, ни даже напугаться, произнесла заклинание, в котором заключалась буквально мистическая сила, заставившая Скорлупкина, а вместе с ним и всех птиц, находящихся рядом, спрыгнуть наземь и кинуться в проём этой самой открытой двери наружу! Заклинание это было ясным и простым и до боли знакомым Казимиру, но мало того, что оно возымело здесь вдруг безграничную власть над ним, Скорлупкину почему-то очень даже самому хотелось ему подчиняться! А звучало оно просто-напросто: «цыпа-цыпа-цып-цып-цып». От этих слов буквально заклинило все извилины его мозга и кроме как о тёплом, липком, распаренном и наивкуснейшем комбикорме, который он точно знал, ожидает его в огромном корыте посреди двора, думать Казя сейчас не мог! Осознавал он пока только одно — что надо срочно спешить к кормушке, иначе можно опоздать и остаться без этого замечательного деликатеса и наичудеснейшего ощущения его волшебного вкуса в зобу! Пробегая мимо, старухи, успел заметить, что он, чуть выше её колена. Птицы, что обгоняли его, были огромнейших размеров – величиной, наверное, со страуса, раз не уступали в росте ему! Но ни это, ни что другое пока ничуть не занимало его! По-настоящему сейчас Скорлупкина волновало только одно: на-жра-ться!!! Пернатые конкуренты, однако, уже плотно и со всех сторон обступили корыто со съестным и не давали протиснуться голодному Казимиру к еде. Сами меж тем, они наперегонки и с аппетитом долбили вовсю мощными клювами по деревянному дну огромнейшей кормушки! Птицы все были белого цвета, и только один их сородич оказался пёстрым, вот он то и имел неосторожность широко расставить свои лапы. Между них, кое-как протиснув свою отчаянную голову Скорлупкин, наконец, тоже добрался до корма и… застучал вместе со всеми таким же, как и у других птиц, клювом! Да-да, он понял уже, что и у него клюв! И что, похоже, во сне он такая же странная птица, как и его соседи, но не мог ни на чём пока сосредоточиться, потому что не был набит ещё его птичий ненасытный зоб и пока хоть какие-то крошки пищи находились перед глазами! Своей башкой Казимир, конечно же, мешал Пёстрому, и тот несколько раз даже долбанул его в самое темя, но темя было, похоже, непробиваемым, такой пустяк никак не мог отвлечь Казимира от поглощения еды. Очень скоро корыто опустело. Птицы, с неохотой стали разбредаться по двору. Вынул свою голову из-под ног Пёстрого и Скорлупкин. Он тоже отошёл от корыта, как и все с чувством лёгкого голода, но всё-таки несколько удовлетворенным. Теперь он вполне мог и поразмышлять на отвлечённые от еды темы, и занялся для начала рассматриванием самого себя. Осмотр показал, что он действительно птица, но неизвестной ему породы. Одна из таких же экзотических птиц, что гуляли теперь по двору напротив хлева-птичника, из которого доносилось ужасное визжание нетерпеливого поросёнка, коего бабка как раз, наверное, принималась тоже кормить. К оставленному корыту чинно подошли гуси, они стали доскабливать плоскими клювами то, что не додолбили их пернатые собратья. Земля стала, как заметил Скорлупкин, необыкновенно близко от его глаз, но это и немудрено, ведь птица намного ниже человека. «В каком гнусном и принеприятнейшем сне я оказался, — подумал Казимир. — Впервые шутник-морфей напялил на меня перья и наградил клювом. Ущипнуть себя, что ли, побольнее и проснуться? Пока, нажравшись липкой дряни, не приступил к десерту: червям и насекомым…»
И тут как бы отвечая на его мысль и будто пытаясь помочь ему, всё тот же Пёстрый сородич долбанул со всей своей дури клювом прямо в средний палец правой ноги Казимира. По сравнению с ударами в голову, боль, которую испытал Скорлупкин, сейчас показалась ему — адской! Он запрыгал на здоровой ноге и на чём свет стоит, стал крыть последними словами глупую птицу, которая всего лишь хотела подобрать с его лапы частичку прилипшего корма. Однако вместо мата из глотки Казимира вырывалось уже знакомое: «кру-клу-клу-клу!» Наверное, именно поэтому Пёстрый вполне правильно и понял Казимира. Он нахохлился, хищно вытянул шею и приготовился сполна спросить за оскорбление с не следящего за своей речью недотроги. Скорлупкин, который ни с людьми, ни тем более с птицами драться не умел, угадав намеренья воинственного типа, как оказалось вскоре, тоже совершенно верно, бросился наутёк, забыв даже про больную ногу. Пёстрый бросился за ним! Благодаря погоне, Скорлупкин в ускоренном варианте познакомился с новой средой обитания, благо уже совсем рассвело. Двор этот оказался загорожен со всех сторон высокой сеткой-рабицей, чтобы ему подобные не смогли покинуть его. Ещё он заметил деревянный сортир в одном углу двора, а в другом — клетки с кроликами, рядом с банькой, около которых дремал цепной пес. Ещё он увидел здоровенного рыжего кота, дремлющего на пне для рубки дров. А также высокое крыльцо у аккуратного, бревенчатого дома хозяйки. Потом всё пришлось увидеть заново, ибо он пошёл на второй круг, так как Пёстрый всё не отставал от него. Скорлупкин уже готов был подобно страусу зарыть голову в песок и сдаться на милость победителя, ибо очень устал от бешеной гонки, но песка во дворе не было. Выручила старуха. Она во время вышла из сараюшки, которая была Казимиру ночным приютом и, встав на пути Пёстрого, замахала длиннющими ручищами на него:
— Я, вам, дармоеды! Ишь, мне?! Распетушилися индюки проклятые! Вот я вас! Надоели, как собаки! Прости Господи!