— Никуды мы не звонили. Только нашли телефончик и ты тут как тут!
— Ну, значит, наш пострел звонил.
— И я не звонил! – кричал обиженно Славик. – Это индюк плотивный клювом звонил, я видел!
— Ну, ладно-ладно! Верю, что индюк! – в который раз рассмеялся Павел Петрович и вошёл в дом. За ним проследовали и родные.
«Чёрт возьми! – подумал Скорлупкин. – Он не догадался даже позвонить по номеру моей бабушке! Хотя, — слезая с крыши, сделал вполне верный вывод Скорлупкин, – что бы было с того, если бы и позвонил? Ведь о моей индюшачьей судьбе им ничего неизвестно… Надо же?! Индусом обозвал. Хотя? Ведь всё по его и вышло. Обещал, что стану им. И пусть в переносном смысле, но я им стал. Сравнивал с индюком, который сомневался и в щи угодил. Сбудется вот-вот и это пророчество…»
Спуститься со спасительной крыши его заставил все тот же непреодолимый, вечный птичий голод. Даже близость кончины не могла заставить отказаться от приёма пищи. Но прежде чем принять, надо было её сначала найти. Где отыскать съестное, Казимир уже знал… Проглатывая третью или четвёртую муху, он чуть не подавился от осенившей вдруг мысли. «Да ведь я же могу сообщить о себе письменно! Клювом запросто можно написать на земле послание Павлу Петровичу!» Бросив мух, он кинулся ковылять по двору в поисках мягкой, влажной земли. На твердой, как асфальт почве двора не накарябать и буквы. Кое-как отыскав кусочек влажной земли у северной стены дома, где тень была почти всегда, Скорлупкин вдруг надолго задумался:
«А, что собственно писать? Что, мол, я — не удавшийся брахман Скорлупкин Казимир, попал по недоразумению или скорее по злой воле индуистских богов в шкуру индюка. В щи не хочу. Так, что ли? Нет, всё это чушь! Надо просто набраться смелости и снова умереть. Пусть и под топором! Какая, собственно, разница? Зато появится со смертью индюка надежда на воскрешение в человеке. И хотелось бы, конечно, именно в теле Казимира Скорлупкина! Да-да-да! В этом самом для меня замечательном теле на свете! На другое я не согласен!.. Во-скре-ше-ние… — повторил он в задумчивости. – Боже?! Насколько это слово теплее и благозвучнее и совершенно ведь иное по смыслу, чем противная реанкарнация! Ведь воскрешение — это появление именно твоего «Я». Именно человеческого, самобытного, неповторимого и… вечного! И это слово, и само воскрешение подарил нам Иисус Христос. Бог, который есть не что иное, как Любовь! Любя нас, он никогда не пожелал бы нам плохого. Стал бы Он тогда всходить на крест? Как всё-таки в нашем православии всё мудро! И человечно. Я только сейчас понял, что истина может быть только — во Христе. В Его бесконечной любви к человеку. Павел Петрович и бабуля веруют в Него и у них всё хорошо, они не верят в реанкарнацию, умрут людьми и воскреснут ими же! Именно самими собою! Стоп!.. Я, кажется, всё понял! Вот почему меня в индюки-то угораздило! Точно! Именно поэтому! Ведь я же отрекся от Христа! Уверовал в индуистского божка с его поганой реанкарнацией и, как Павел Петрович и предупреждал, по вере своей и получил. И так как не может быть богов много, а есть только один – Истинный, по православию это — Пресвятая Троица, то и выходит, что вовсе не по воле Кришны я оказался в перьях, и не реанкарнация это вовсе… а просто я так наказан! Наказан Богом за своё неверие, за спесивость, за глупость, гордыню и богоотступничество. Но Бог наш – Любовь, Он и наказует любя, для нашей же пользы. Ведь мы дети его, — рассуждал прояснившимся, наконец, рассудком Казимир и машинально чертил клювом на земле православный крест». Но вдруг в один миг его накрыла большая корзина!
— Сынок! – услышал он довольный голос старухи. – Иди, забирай, я его пымала!
Сынок не заставил долго ждать себя. Павел Петрович протиснул руку под перевернутую корзинку и железной хваткой сдавил горло Скорлупкина, а затем и больную лапу.
«Когда опустится топор, вряд ли будет больнее, – подумал Казимир. – Даже символично, что именно староста нашей церкви и вернёт меня к жизни прежней. Именно так и будет. Я верю в тебя – Господи!» Ещё мгновение и голова индюка-Казимира была уложена на пне. Над ним склонился лишь на миг староста, он, наверное, примерялся, как половчее ударить. Из-за пазухи его рубахи свисал нательный крест. Глянув на него, Казимир стал спешно умолять Бога:
«Господи! Помилуй мя, Господи! Верую отныне только в Тебя! В Пресвятую Троицу: Отца и Сына, и Святого Духа! Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешного!»
Прервал его молитву удар топора, в мгновенье прошедший сквозь шею птицы и с глухим и тупым звуком воткнувшийся в дерево. Башка индюка шлёпнулась наземь с одной стороны пня, а тело затрепыхалось в агонии с другой! Живучее туловище молотило крыльями, билось в пыли, голова же отрубленная, почти безучастно наблюдала за ним. Страшно жгло шею, а что чувствовало туловище, голова теперь не ощущала. Нечем стало дышать, в висках появился звон, переходящий в свист, мысли путались, но смерть наступать не спешила. Вдруг голова Скорлупкина, качаясь в разные стороны, понеслась вдоль земли, и Казимир стал попеременно видеть то кошачьи лапы, то почему-то небо. А потом знакомые брёвна у сарая и крышу… на крыше всё замерло. На фоне голубого неба он увидел совсем близко алчную морду рыжего кота. «Всё ясно! – подумал он уже затухающем разумом. — Этот проклятый зверь схватил мою голову и сейчас будет её жрать!» И точно, голову стало резко трясти туда-сюда, видно, кот терзал её и, чтоб было удобнее, надавил лапой прямо на глаз Скорлупкина, устремленный в небо…
Наступила темнота. Больно уже не было. Даже нестерпимое жжение в шее отдалялось и постепенно исчезало. Куда-то пропали и урчанье кота, и все звуки. Наступила тишина и полный мрак. Однако Скорлупкин чувствовал, что он живёт! Потому что он всё ещё мыслил. Правда, очень медленно, не поворотливо, и шевелиться тоже пока не мог, потому, наверное, что тела, вновь обретённого, ещё не было. Но, наконец, он услышал чьё-то сопение. И догадался, что оно принадлежит ему самому и, кажется, оно вполне человеческое! «Боже?! – вопрошал он мысленно. – Неужели я опять в себе?! Моя душа снова в своём теле?!». Неизвестно, сколь бы он так гадал и оставался ещё в неведеньи, если бы не резкий звук дверного звонка, который в секунду заставил все чувства прийти в норму. Он вскочил и не мог поверить! Ноги были человеческими! И эти огромные ступни, кажется, были именно его! Руки и туловище тоже! Лица он пока видеть не мог, но он его ощупал – оно было лицом человека. И, похоже, тоже его собственным! Ведь и голова была лысой! Раздался повторный звонок. Он бросился к двери, по пути заглянув в коридоре в зеркало. Радости не было предела! Да, он снова Казимир Скорлупкин! Он не замечал, что, открывая замок, уже вовсю хохочет от переполнявшей его радости. Когда дверь распахнулась, пред ним предстала его родная бабуля! И она-то между тем не спешила перешагнуть порог, с опаской глядя на внука. Скорлупкин обнял старушку и поднял на руках вместе с сумками!
— Ты что, ты что?! – напугалась та ещё более, думая, что с Казей ещё хуже стало, чем было прежде.
— Здорово, бабуля! – кричал внук, не обращая на её испуг никакого внимания. – Как прекрасно быть человеком! Особенно Казимиром Скорлупкиным! Если бы ты только это знала, милая бабуля! Как хорошо, что ты есть у меня! И именно такая! И правильно, что ты никуда не поехала, Слава Богу, что всё позади! Всё обошлось. Я тебе расскажу сейчас… нет, не сон!.. Не знаю даже, как назвать… скорее, чудо!.. Но ты сама, сама лучше меня в этом во всём разберёшься… Боже, как хочется нормальной человеческой пищи!..