Отец тоже был не грамотен, как и Али, и не часто посещал мечеть, но помимо того, что он был замечательным человеком и хорошим рассказчиком, он был ещё и мечтателем. А такие люди, когда чего-то не знают точно, обычно домысливают сами. Со слов отца, выходило, что в раю всегда царит мир, нет: ни войн, ни драк, нет боли и болезней. Люди все добрые, нет бедных и богатых, ни калек, все молоды и красивы, а потому и нет зависти, никто не испытывает ни в чём нужды и не боится уже смерти, которой там просто не существует вообще. И, самое главное, трепетное и согревающее, что, пожалуй, отец уже точно добавил от себя. Это — то, что по просьбе правоверного, попавшего в рай, Всевышний может поселить с ним рядом, по крайней мере, хотя бы двух человек из тех, кто ему дорог был, в жизни земной, но по каким-то причинам в рай попасть не сумевших. Чуть-чуть, может, не хватило им благочестивости, например, мало молились или не всегда соблюдали уразу, но людьми, были всё-таки не плохими.
Потом, уже не раз, слушая проповеди в разных мечетях, Али Ахмед ничего подобного ни от одного муллы, никогда не слышал, но понимал, что и они не многое знают о рае, а значит, возможно, отец был и прав? Слова дорогого для Али Ахмеда человека, самого, пожалуй, любимого и уважаемого им, согревали душу ему, потом всю его жизнь. Отец ничего не уточнил: ни в тот первый раз, ни потом. Но, по доброй улыбке и по искрящимся глазам его, ещё в — ту самую их первую беседу о рае, Али Ахмед понял, что отец обязательно попросит Всевышнего именно — о нём! А уж — то, что отец в раю, Али Ахмед никогда не сомневался, если уж — не таким людям, то тогда — кому там быть?! Конечно, отец уже похлопотал и за жену свою, которую любил, всю свою жизнь. А уж спрашивать самого Али Ахмеда, о ком бы походатайствовал он сам перед Аллахом, было совершенно ни к чему, конечно же, за отца, и тоже за маму, если они вдруг, всё-таки не там. В первую очередь, только за них! Он был очень благодарен маме родившую и вскормившую его, отцу же за всё, но прежде всего за то, что тот открыл ему, эту самую отрадную тайну о рае, благодаря, которой он никогда не отчаивался в жизни. Ведь, что это за рай, если не окажется там, рядом с тобою, любимых тебе и родных существ?! А, какая славная при этом может получиться — бесконечная цепочка осчастливленных людей! Отец попросит за маму и за него, мама за братьев, братья за сестёр, те за своих мужей и детей и, так может быть, очень много людей, попадут туда, благодаря молитвам родных и милости Всевышнего. Вот будет здорово, когда мы встретимся все там, благодаря нашей любви и милости Аллаха!.. С тех самых пор, Али Ахмед одинаково с прохладцей, относился: и к преходящим земным благам, и к тяжёлым невзгодам, а грезил больше о жизни иной и вечной, к которой вёл путь прямой, как его жизнь, в которой дни однообразны и в то же время не легки, как шаги по раскалённым, рыхлым барханам. Мечтать о рае — бедным и людям с тяжелой судьбой, наверное — самое приятное занятие, но для стариков, оно становится ещё ведь и совершенно, насущным и необходимым. Ведь возможно через пару каких-то дней, а может и мгновений, придётся уже постучать во врата, этого сколь загадочного, но столь желанного и прекрасного Мира. Нет, есть, конечно и врата — иные, к которым ведут пути в обратном направлении… но о тех, не любят думать, пожалуй, и самые отъявленные грешники…
Не далеко от Али Ахмеда, наблюдая за безмолвно улыбающимся чему-то, хозяином, лежал его старый и единственный верблюд по кличке Кэмэл. Если его возраст перевести на человеческий, они, пожалуй, были с Али Ахмедом ровесники. Такое звучное, но странное, для верблюда имя досталось ему случайно. Его первый хозяин, как-то увидел на пачке сигарет красавца верблюда и надпись по-английски, под ним: «Кэмэл». Человек в этом языке был не силён, он не знал, что слово: «кэмэл», собственно и означает, просто верблюд, он подумал, что это имя, наверное, знаменитого верблюда-чемпиона, какие выигрывают на скачках в Эмиратах и потому дал своему молодому животному это счастливое, как он думал имя. Но оно не принесло Кэмэлу особого счастья. Не на каких скачках ему поучаствовать, так и не пришлось. А самое отрадное событие в его жизни была близость с молодой, белой верблюдицей, дружба с которой не была долгой, ибо уже вскоре после их знакомства её зарезали на свадьбу сына хозяина. Вдоволь помыкавшись, по ближайшим странам и разным хозяевам, он оказался наконец, тут, на краю Аравийской пустыни у бедного проводника, через эту самую пустыню – Али Ахмеда, в качестве вьючного животного. Большую часть жизни, Кэмэл прожил, бок о бок, с этим человеком, переходя одним и тем же маршрутом из одной части пустыни в другую, переводя, караваны и путников, по бесчисленным барханам, раскалённого песка. Люди эти, большей частью были не знакомыми, каждый почти переход — абсолютно разные, а потому, в пути они с хозяином, были самые близкие друг другу существа. И Али Ахмед, и верблюд, привыкли вести беседы между собой. Наиболее продолжительными они были на походных ночлегах, под звёздным куполом бездонного неба. За долгие годы совместных отношений, Кэмэл выучил, наконец, фарси, ведь именно на нём по большей части общался с ним хозяин, не плохо, понимал его, но говорить, так и не научился, физиология гортани верблюда, очевидно не позволяла. Бесчисленные звёзды и необъятные просторы над головой, располагали к философии обоих, но говорил, конечно, только человек, а верблюд лишь слушал, задумчиво, пережёвывая жвачку, изредка делая замечания, если был не согласен с хозяином, но… опять же, естественно про себя. Чаще всего верблюд не соглашался с человеком в тех вещах, где понимал, как он считал, гораздо больше. Это касалось, прежде всего, прогноза погоды и размышлений хозяина о самочувствии и возможностей его – Кэмэла, как вьючного животного. Хозяин всегда завышал эти самые возможности организма своего «корабля пустыни», нагружая его как собственно и в самом деле корабль, и — он – Кэмэл, всегда переутомлялся, с трудом выдерживая, эти многодневные прогулки по песчаному морю, перегруженный, как ему самому казалось не меньше, чем в четверо. В последние годы грузы, на его спине, правда поубавились, но и силы-то ведь тоже, а потому работа старого верблюда нисколько не облегчилась. Но он не роптал, потому, что хорошо помнил, что другие хозяева нагружали не меньше, но при этом ещё и били, кормили хуже и по душам никогда с ним не разговаривали. К удивлению, Кэмэла с возрастом хозяин, наконец, стал лучше угадывать погоду, чем, даже он и довольно точно предсказывать песчаные бури, которые раньше накрывали их в пути совершенно для людей неожиданно. Из этих ночных бесед верблюд знал, на — зубок, биографию, самого Али Ахмеда, всей его семьи, а также все чаянья, беды и проблемы старика. Частенько хозяин, заговаривал и о рае. Верблюду именно это слушать, было, сколь совершенно не интересно, так, как уже давно со слов же самого хозяина он был осведомлён, что животным рай вообще не светит, но и столь же иногда и забавным. Старика очевидно с возрастом стал покидать рассудок, ведь он внушил себе, что, как умрёт, встретится, где-то на небе, возможно, на одной из звёзд, что сияют сейчас над ними, с давно умершим отцом, которого очень любил, и уж там-то, заживут они якобы, совершенно по-другому, очень хорошо и счастливо, и что самое смешное – вечно! А также в последнее время, старик вслух сожалел, что его лучший друг Василий, ушёл из жизни, не приняв ислам, а потому, именно-то с ним, он к великому сожалению своему, никогда уже не встретится. «Какая – нелепица, все эти бредни о рае и о встречах с мёртвыми – рассуждал Кэмэл. — Ведь не так уж мы верблюды или даже мой друг, пёс с человеческим именем Буш, отличаемся от людей. Просто мы покрыты шерстью, ходим на четырёх ногах, не болтаем так много, как люди, ну и не командуем, в этой жизни, буквально всем, как они. А так, ведь: все мы из плоти, крови и костей. А значит, умрём, как, и жившие, до нас. И, когда-нибудь, наши кости: что верблюжьи, что собачьи, что человеческие, будут обнажены временем и ветрами, и, покажутся, белея из жёлтого песка, как это он наблюдал не раз в пустыне, доказывая, что вечного под Луной, ничего и никого нет. И обманывать себя лучшей и тем более бесконечной жизнью, после смерти, на звёздах — просто смешно». Делая, именно сейчас это пессимистичное заключение, Кэмэл заметил, что к нему ковыляет, только, что поминаемый им Буш. Когда-то хозяин отбил, этого бездомного, ещё молодого и слабого пса от шакалов, напавших на него целой сворой. Подлые бестии, повредили тогда псу сухожилие на ноге, и он остался хромым навсегда. Несколько бестолкового, но совершенно безобидного кобеля, кто-то из сыновей Али Ахмеда, зачем-то назвал Бушем, и имя ненавидимого, всеми арабами американского президента, закрепилось за ним. Но и на его жизнь, имя, хоть и плохого человека, но, однако же, президента самой богатой страны, нисколько не повлияло в лучшую сторону. Буш всегда был тощ и голоден, его почти не кормили (ведь у бедняков так обгладывают кости, что собаке там уже ничего не достаётся), совершенно не ласкали, как это было и принято относится в здешних краях, к собакам. Однако не очень-то щедрый на сантименты и Али Ахмед, спас, как-то Буша и во второй раз, когда тот увязался с караваном в поход через пустыню. Маршрут был, как всегда четыре дня до оазиса с колодцами и три дня от оазиса до морского побережья, с прохладным бризом и целым озером с пресной водой. Там некоторый отдых в поселении у гостеприимных алавитов, облюбовавших здешний берег и обратный путь, в родное становище, где кроме двух больших, жилых шатров и четырёх поменьше, пары колодцев воды и небольшой отары коз и овец, принадлежащих двум семьям: Василия и Али Ахмеда, пасущихся на скудных, около пустынных пастбищах, ничего и никого больше, на расстоянии семидесяти километров вокруг. Хотя тот поход и был, когда в этом районе наступила, как бы зима, при которой изредка моросит дождик и жара спадает, всего лишь чуть-чуть. Переход через пустыню, тем не менее, никогда не считался лёгкой прогулкой и в эту пору. Буш сначала ковылял бодро, то обгоняя караван, то застревая где-то позади, пытаясь изловить ящерицу, но через два дня пути, прыть его куда-то делась, он сник, а за день до подхода к оазису, вообще еле влачил ноги. Потом стал спотыкаться, часто ложиться на отдых и когда подошли к долгожданному оазису с десятком финиковых пальм, и все в караване от души напились и разлеглись в тени деревьев, на заслуженный отдых, Али Ахмед обнаружил, что Буш пропал. Он нет-нет, да и посматривал в сторону глубокой борозды следов, оставленной караваном, на ближайшем, высоком бархане и наконец, не выдержав, крепко чертыхаясь, всё-таки пошёл по этому следу искать кобеля. А тот уже не мог и ползти, высунув язык и тяжело дыша, наверное, потихоньку, прощался со своей собачьей жизнью, в которой, ни разу, так и не наелся до отвала и самым вкусным, что он пробовал, были, редкие, оброненные людьми… финики.
Когда ноги хозяина остановились перед его носом, он нашёл в себе силы два раза слегка провести по песку, отяжелевшим донельзя, хвостом. Суровый с виду, но имеющий доброе сердце человек, взвалил пса, как барана на плечи и понёс к стоянке. Там он ткнул его голову в корыто для животных и Буш, опустив в него дряблый и распухший язык, понял тогда, что вода повкуснее, пожалуй, даже самых спелых фиников! Что вода – это жизнь! И, что именно когда над тобой ещё не давно, зловонно дышала проклятая смерть, а ты понимаешь, что всё-таки спасён, осознаёшь только тогда в полной мере, как жить оказывается, здорово, даже хромым и всегда голодным! И даже его собачья жизнь, наверное, чего-то стоит, раз хозяин над ней сжалился, и потому надо жить и цепляться за неё, хотя бы для того, чтобы служить этому человеку, единственному, который опять оказался к нему не равнодушен в трудный час.
Этот небольшой спектакль, со спасением собаки, помог сделать дальнейший путь людям, более коротким, ведь в караване, долго ещё в пол голоса обсуждали, непонятный поступок их проводника, который зачем-то спас, совершенно никчёмного, хромого пса, и нёс его ещё на себе, в то время, когда каждый правоверный, из Корана знает, что собака животное не чистое и стоит рядом со свиньёй. Когда же узнали, что пса к тому же зовут Буш, удивлялись ещё больше, ведь с этим именем, не то что спасать, а не плохо бы и вообще пристрелить, пусть и такого просто шерстяного, четвероногого, но, однако же, всё-таки … Буша!
Всю дальнейшую дорогу пёс уже не тратил силы понапрасну, шёл, экономя их, стараясь быть в тени верблюдов. И фиников, что нападали под пальмами в спасительном оазисе, много есть не стал, понимая, что от сладкого, ещё больше будет мучить жажда. Когда вернулись домой, Буш решил для себя, что больше он в пустыню – ни ходок! Как ни странно, но верблюд Али Ахмеда в тот раз тоже переживал за кобеля, ведь уже тогда они очень подружились. Наверное, эти четвероногие тоже были родственными душами. Вряд ли бы Кэмэл смог завести дружбу, с другим верблюдом, если бы хозяин, вдруг, разбогатев, обзавёлся им, ведь собрат — это всегда конкурент, во всех отношениях. Пусть не долгий, но опыт жизни в компании с другими верблюдами, Кэмэл имел. То собратья по крови подозревали, что ему – Кэмэлу, насыпали больше корма в мешок, чем остальным, то самому Кэмэлу, казалось, что соседей меньше нагружают, чем его. И каждый из них в свою очередь считал, что хозяин относится к нему именно, хуже, чем к остальным. А вот с собакой делить верблюду было нечего. В жару Буш частенько спасался в тени Кэмэла, а в прохладу прижимался к его животу. Дармовой тени, верблюду, было абсолютно не жалко, а от прижавшегося пса, тоже исходило тепло. И потом, Буш был удобным для верблюда собеседником, Кэмэл любил рассказывать, а Буш, зная это, как более младший, хотя если его возраст перевести — на верблюжий, был ему опять же ровесником, не перебивая, слушал. Общались они мысленно, как и все различные между собой твари. Кэмэл обычно рассказывал о своих походах через пустыню и о том, что услышал от хозяина, Буш же не плохо знавший арабский, рассказывал верблюду в основном подслушанные им женские сплетни, ибо чаще Кэмэла, бывал поближе к шатрам.
Пёс как, всегда подошёл сначала поздороваться, они ткнулись, как обычно при встречах, уже поседевшими мордами, и Буш прилёг рядом.
— Чему улыбается хозяин? – Сразу поинтересовался Буш.
— А, есть ли у тебя мечта? – Вдруг задал вместо ответа неожиданный вопрос Кэмэл.