Антон Михайлович Голик. Светотьма.
Победа в борьбе за душу человеческую, между силами Света и силами тьмы, будет на той стороне, на чью сторону встанет твердо сам человек.
1
Сначала был свет… Вспоминая свое раннее детство, каждый человек, наверное, ощущает что-то светлое, нежное и покойное. Так было и у десятилетней Ларисы. Самое раннее, самое далекое, что доносила до нее память – был свет. Его было так много! Он был белым, ярким, но не режущим глаза, а каким-то ласковым и успокаивающим. Странное дело, внутри церкви, которую он буквально заливал со всех окон, сияние золота совершенно отсутствовало. В детской памяти только два цвета преобладали тогда в храме: белый и голубой. И еще немного розового. Розовым было содержание маленькой ложечки, которым угостил ее священник. Всего одной ложечки меда. Так почему-то бабушка Ларисы назвала вино причастия. Цвет и вкус его показались девочке необычайно прекрасными. И раскапризничавшись, она добилась того, что они с бабушкой снова отстояли очередь, но уже к другому священнику, и она получила вторую ложечку. И тогда она испытала не просто удовольствие, а чудеснейшее ощущение. Все существо ее буквально затрепетало и возликовало. Это чувство и взрослому было бы трудно описать, наверное, это было ощущение счастья. Почти — не земного. Ничего подобного она больше никогда не испытывала. Даже просто вспоминая тот далекий эпизод из своей жизни, Лариса озарялась тихой, счастливой улыбкой, а по коже ее пробегало приятное тепло. Правда, ощущения эти можно было вызвать из прошлого очень ненадолго. И со временем все труднее и труднее. В церкви она больше не была. А мед, сколько ни пробовала после, никогда не был таким вкусным и такого красивого цвета…
Поднимаясь выше по шкале времени, необычайный свет самого раннего воспоминания постепенно тускнел и переходил в сумерки… Умерла бабушка… И в их комнате, где они жили с мамой, сразу стало темнее и тише…
Но вскоре ее заполнил табачный дым, ругань и страх. В их комнате появился откуда-то злой дядя, который ругал их, пугал и даже бил маму. Мама плакала. И Лариса тоже. Но вскоре злой дядя также внезапно, как и появился, исчез. И в их комнате снова стало светлее. Потом Лариса узнала, что это был ее отец, который пришел из тюрьмы, но вскоре снова оказался за решеткой. В памяти от спокойного периода жизни запечатлелся в основном детский садик. С его размеренным и неизменным режимом. Прогулками, играми, молочной, нежной пищей, тихим часом и редкими обидами от мальчишек. Перед тем, как Ларисе пойти в школу, освободился отец… Снова в их комнате плохо запахло куревом, водкой и… его носками. Она теперь точно знала, что хуже всего на свете пахло от носков ее отца. Только он снимал обувь, как ей хотелось бежать из комнаты. И она убегала, она не могла дышать рядом с ним. И еще… Еще она очень боялась его. Потому, что видела, как жестоко он бил маму. Милую, любимую маму, которая стирала ему эти проклятые, вонючие носки. Не зная, как помочь маме, Лариса забивалась куда-нибудь в укромный уголок и, прижимая к себе любимую кошку Муру, дрожала от страха, роняя на ее шерсть горячие слезы… Но вскоре наступила развязка, страшная развязка! Случилось самое ужасное, что может произойти в жизни ребенка… Умерла мама. В тот роковой день Лариса гуляла на улице. Играть она не могла, потому что слышала ругань из их окна. Отец опять кричал на маму, бил кулаком по столу… что-то звенело и что-то падало. Потом он выскочил на улицу и почти бегом бросился прочь. Вскоре пришла мамина сестра, Лариса снова услышала крик. Кричала уже тетя Ларисы, она звала на помощь. Соседи вызвали неотложку, и маму увезли в больницу. Последними словами ее были: «Я сама, я сама виновата, я вешала тюль…» Травма головы была очень серьезной, и крови было потеряно много, а сердце было у нее надорвано…
Она не выжила… Смерть мамы в памяти Ларисы была окрашена в черный цвет. А процесс похорон память вообще отказалась зафиксировать. На этом месте зиял провал – непроглядная, непробиваемая тьма. Как говорила потом тетя Ларисы: «Девочка как будто перестала присутствовать в этой жизни». Она не играла, не плакала, не разговаривала и отказывалась от пищи. Возвращение в жизнь было долгим и трудным. Отец же Ларисы на похоронах жены не был. В тот же день, когда жену увезли в больницу, он пьяным попался на краже, прямо на квартире, с поличным. И снова был осужден по привычной ему статье домушника.
Все четыре года его отсутствия с Ларисой жила ее тетка. Все четыре года она внушала девочке, что это отец убил ее маму. Он страшно избил ее в тот день. И сидеть бы ему до беззубой старости, если бы ее мама не пожалела его. Потому, что он был каким-никаким отцом Ларисы. Но сделала она это напрасно. Потому, это считала тетя, он человек конченный, и для людей опасен. Погубив жизнь своей матери, убив жену, он теперь испортит и жизнь дочери…
Тетя ее была одинокой, прямолинейной и болезненно-нервной женщиной. А потому девочке некому было излить изболевшую и уставшую душу. По ночам, вспоминая так рано и не по своей вине ушедшую из жизни маму, она плакала от жалости к ней и себе, в ужасе ожидая встречи с родным отцом. Ведь срок его скоро кончался…
Явился он все-таки неожиданно. Открыв каким-то образом снаружи дверной замок, прошел хозяином прямо в сапогах в их единственную комнату и заржал от удовольствия, увидев испуганные лица дочери и ее тети.
– Что? Не ждали? Ха-ха-ха. – Но смеялся он недолго. Уже через мгновенье, со злостью и театрально показав вытянутой рукой на тетю Ларисы, жестко произнес: – Вы, мадам, – свободны. Счас я схожу за пойлом, чтоб пришел – духу твоего здесь не было. Не жди, когда я выпью. Ты знаешь, пьяный я – буйный. И ключики не забудь оставить. – Повернулся и вышел, даже не взглянув на дочь.
Тетя Ларисы быстро стала собираться. Ларису забила нервная дрожь. Даже кошка Мура, почуяв беду, крепче прижалась к своим трехдневным котятам, боясь высунуться из ящика.
– Тетя, забери меня с собой, я боюсь его, – заплакала Лариса.
– Не бойся так сильно, ведь он все-таки отец, с ребенком-то ничего не должен сделать. Ну не плачь, Лар, ты уже пионерка, в четвертом классе учишься. Слушайся просто его. Не перечь. Пьяным нельзя перечить, особенно этому дураку. Он любит из себя Ивана Грозного выставлять. А ты потерпи пока. Я же постараюсь снова засадить этого супостата. Люди добрые мне уже объяснили, как это сделать. – Она бегала по комнате, наспех собирая в сумку свои вещи. А на ходу учила племянницу: – Если уж что страшное случится – беги к бабе Наде, что под нами живет. Она подружкой твоей бабушке была и маму твою любила. Эх, жалко я в коммуналке живу и далековато, но, в крайнем случае, ко мне приезжай, только днем. И график мой не перепутай, а то приедешь к закрытым дверям. Завтра выйдешь погулять после школы, я к тебе подойду. Расскажешь, что у вас тут и как. Ну, все. Вот ключи, отдай этому обормоту, у меня все равно еще есть. А я побежала, вон шаги уже его слыхать. – Она поцеловала Ларису и быстрым шагом направилась к двери. Они встретились с отцом Ларисы на лестнице. Он пропустил ее нарочито вежливо, но с напускной подозрительностью глядя на ее сумку.
– Моего ничего не захватила?
– Что?! Это ты, ворюга, на чужое добро падок. И сидишь всю жизнь за это, – не выдержала женщина. – Морда твоя бесстыжая. Сказал бы спасибо, что дочку сохранила да растила тебе, пока ты по тюрьмам сидел! – Сбежав для безопасности ниже по лестнице, она крикнула нарочно громко: – Это ты сестру убил, злодей! Ты голову раскроил ей. Ну, подожди. Бог все видит. За все ответишь! – Обе двери — подъездная и квартирная — хлопнули одновременно и с одинаковой злостью…
– Ларка! Тапочки и табурет! – крикнул сердито отец из прихожки. Напуганная девочка бросилась выполнять приказание. Усевшись на табурет, и аккуратно поставив на пол бутылку водки, он протянул ногу в сторону дочери и, как будто это уже было много раз, обыденным тоном произнес:
– Помоги-ка.
Лариса догадалась, что надо снять сапог. Страх не давал даже растеряться. Она схватилась за него и изо всей силы потянула. Сапог поддался и слез с ноги. Тут же в лицо ударил тошнотворный запах от портянки. Но на нее уже был направлен второй. Она сняла и его. Отец расплылся в улыбке, глядя на дочь.
– А ты у меня, оказывается, сильная бабёнка. Молодец. Не ожидал. Жаль вот только не на меня похожа, все черты матери. – Он вынул из кармана кулёк с карамелью и как огромную ценность протянул Ларисе. – На, дочурка. Теперь заживешь. Не кто-нибудь, родной батяня вернулся.
Девочка взяла конфеты и быстрее кинулась в комнату, подальше от нестерпимого запаха. Но скрыться от него было невозможно. Отец ее даже не удосужился помыть ноги.
– Ларек. Чё у вас там пожрать? Давай корми отца. Я цивильную пищу, почитай, четыре года не ел. Мне никто ведь ни одной посылочки не прислал.
Пока Лариса неумело разогревала картошку на сковороде, он распечатал бутылку и начал потягивать водку, смакуя ее вкус. Ни на минуту при этом не умолкая, вспоминая лагерную жизнь. Лариса ничего не могла слышать и понимать, все ее внимание было сосредоточено на его ногах. Никакая картошка не могла перебить этот запах.
– Папа, – наконец не выдержав, произнесла она. – А почему ты ноги не помыл? Забыл, что ли?
– Ха-ха-ха, – хлопнул он себя по коленям с каким-то странным удовольствием. – Что? Воняют, дочка? Ха-ха-ха. Я и сам знаю. Это я их сапогами испортил. Но ни че. Я привык. И ты привыкнешь. Куда нам теперь от них деться? Между прочим, это даже волю закаляет. Вот, если б тебе пришлось провести, хотя бы ночку в СИЗО, где таких гавриков человек под сорок в камере с нашу комнату, и все воняют? Что тогда? А? А отец твой сотню таких ночей пережил и ничего. А почему? Потому что у меня – воля. Хотя я не гляжусь амбалом, я силой характера беру. Как говорится: «С кем не слажу, того дерьмом измажу!» Ха-ха-ха. У меня нрав крутой! А слабаков там быстро опускают. Вот мамка твоя «ни рыба, ни мясо» была. Всю жизнь больная, уставшая, нервная, всего боялась, чуть что – плакала. И голова у нее не в порядке была, все кружилась. Вот докружилась, что с табуретки упала и оставила меня вдовцом. Ей-то теперь хорошо. А нам? Нет, Ларек, у тебя моя закваска должна быть. Я твою волю железной сделаю. Я тебя к тюрьме подготовлю. Ты себя в обиду там не дашь. Пусть других кушают, не нас.
Лариса глянула на отца с удивлением.
– Да я и не собираюсь туда.
– Хэ. Салага, зелень! Что ты понимаешь в жизни? Кто туда собирался? Скажи? А тюрьмы – переполнены. Кто из нашей двухэтажки не сидел? Почитай, все мужики. А малолетки? Так у них все впереди. Такой уж у нас район, зэковский.
– Все, папа. Кушай. Я пошла спать.
– Дочура, ты что? – уже захмелев, возмутился отец. – Меня четыре года не было, а она – спать. Ларка, мы ж на улице вчера не узнали б друг друга. Ты че, не поняла ситуации? А ну, падай сюда живо! – хлопнул он по табуретке.
– Я спать хочу. Мне в школу рано вставать, – уже плача, крикнула она из комнаты, быстрее стараясь постелить себе на раскладушку.
– Ну, ладно. Набери мне ванну и спи, бессовестная! Только знай, как ты ко мне, так и я к тебе.
Пришлось Ларисе вставать и идти в ванную. Она никогда не зажигала сама газовую колонку. И картошку-то, собственно, разогревала сегодня впервые. Тетя ничего не давала ей делать, считая еще маленькой. Колонка работала плохо, газ вспыхивал всегда с грозным хлопком и огонь из нее вырывался наружу. Но Лариса была готова на все, лишь бы отец поскорее оставил ее в покое. Включив воду и колонку, она присела на краешек ванны и обхватила голову: «Тетя говорила: потерпи немного, ну разве можно его вытерпеть?!»
– Ларка! – услышала она снова уже ставший противным для нее голос отца. – Это что за зверинец?!
Почуяв беду, Лариса проворно выскочила из ванны. Кошка, жалобно мяуча, кружилась вокруг ног отца, а тот держал коробку и брезгливо разглядывал еще слепых котят. Увидев дочь, он сунул ей коробку в руки.
– На улицу этих паразитов! Чтоб духу ихого здесь не было!
– Пусть у нас живут, это мои котята.
– Запомни, сопля, – нагнулся он к дочери. – Вернулся хозяин. Мое слово здесь – закон! – Он открыл коридорную дверь, кошка выскочила наружу, а Лариса оставалась стоять с коробкой в руках.
– Последний раз повторяю, неси эту вонь на улицу!
– Ты сам вонь! – не выдержав, закричала в истерике Лариса. – У тебя ноги воняют!
– Ах, так?! В камере базар?! – Он хлопнул дверью, закрыл ее изнутри и втолкнул девочку в ванную.
Лариса всхлипывая, дрожала всем телом, но еще не понимала, что задумал ее отец. А тот включил воду посильнее, хотя ванна и так уже была почти полной, и приказал:
– Топи!
– Нет! – затопала ногами девочка. – Я их лучше на улицу…
Но он уже не слушал ее, вырвав коробку из рук Ларисы и поставив на унитаз, он взял ее руку и сунул к котятам. Силой заставил схватить одного из них, подтолкнул к ванной и опустил ее руку с котенком в воду, не давая разжимать пальцы. Лариса в истерике впилась зубами в его руку, но он, схватив ее за волосы, оторвал от руки и больно дернул голову в сторону воды.
– Что? Хочешь, как они, пузыри пускать?.. Смотри лучше, как эти поросята воду хлебают, как они бессильны против нашей воли. Один: буль-буль. Теперь другой: буль-буль. Ха-ха-ха. Чувствуешь, глупая, силу свою? А?! Ты сильная, а они слабаки, их судьба в твоих руках!
Бросив одного захлебнувшегося котенка, он хватал ее рукой следующего. Лариса больше не сопротивлялась, ноги и руки не подчинялись ей, тело было словно ватным. Слезы катились по ее щекам теперь беззвучно. Только память работала усиленно, запоминая независимо от нее каждое мгновение этой пытки. А отцу, похоже, все происходящее доставляло удовольствие.
– Смотри, последний окочурился. Ха-ха-ха. Быстро мы их порешили. Пусть знают, кто хозяева жизни… Хватит слезы лить, дура. Я урок тебе даю, волю твою закаляю, а ты хнычешь, как маменька. Сейчас человек ничего не стоит, а ты котят жалеешь. Выживает сильнейший, а будешь хныкать, не проживешь в этом мире.
Он вытолкнул дочь из ванной, собрал котят и, покидав в коробку, отнес их на кухню. Открыл окно и выбросил в палисадник…
До возвращения отца Лариса спала с тетей на софе. Вдвоем спать было тепло и уютно. Теперь же она лежала на неудобной раскладушке, накрывшись с головой, прямо в одежде и плакала навзрыд от всего пережитого за один только вечер. Выключив колонку и воду, раздумав купаться, отец брякнулся на софу и развалившись барином закурил вонючую сигарету. Табачный дым был тоже непривычным для Ларисы, он теперь тоже раздражал ее, как и все связанное с отцом.
– Ты знаешь. Ларек, какая школа учит лучше всего? – глубокомысленно произнес родитель. – Школа жизни, дорогая. Вот я тебе и преподаю уроки этой школы. Тяжело в ученье, легко будет в бою.
– Папа, – тихо перебила его дочь. – Теперь я точно знаю… Это ты убил маму… Я тебе это!.. Я тебя ненавижу!..
Он же на удивление спокойно отнесся к ее словам.
– Во-первых, дочка, не пойман – не вор. Это запомни на всю жизнь. А у тети твоей, всегда было плохо с головой. Она врет все. Доказательств нету. Мать с табуретки упала, она сама все это говорила. А вот то, что отца ненавидеть решила – это плохо. За что? За урок? Так это только первый. Будут еще. Счас ненавидишь – плевать. Вырастешь – оценишь… Спокойной ночи, дочура, – зевая протянул он. – Только помни, Лара. Как ты ко мне, так и я к тебе. А жить нам вместе, ой как долго…
После этой фразы он тут же захрапел. А девочка долго еще не могла уснуть. И оттого, что Мура мяукала за дверью, и от храпа отца, и от страшного значения его последней фразы…
После школы идти домой не хотелось. Но сколько ни гуляй по чужим дворам, пришлось, наконец, идти в свой. И прохладно уже, конец октября все-таки, да и тетя, может, уже ждет ее… Но тети не было. Тяжелый портфель надоел, и хотелось есть. Ведь она убежала утром, не позавтракав. Быстрей-быстрей, лишь бы отца не разбудить. Постояв немного у своей двери, прислушиваясь, дома ли отец, она с облегчением поняла, что его нет. Открыв дверь своим ключом, и бросив портфель в прихожей, она пробежала на кухню. Первое, что бросилось в глаза, была записка на столе, написанная крупными буквами коричневым карандашом:
«УРОК ВТАРОЙ»
Лариса посмотрела вокруг, стараясь понять, о каком уроке идет речь. На столе в большой кружке стоял черный, как деготь, чай. Тут же валялось множество фантиков от ее карамели. Картошки в сковороде не было, хлеба тоже. Но голод отступил уже. Снова и снова она читала коричневые слова, и сердце ее начинало биться все тревожней. В комнате вроде все было в порядке, только постель на софе не убрана, везде запах курева и запах отца. Зайдя же в ванную… Она чуть не упала в обморок! На трубе висела Мура! Зубы ее были оскалены, а стеклянные глаза вопросительно смотрели на хозяйку. По детской наивности Лариса кинулась было ее спасать, но окоченевшее тело будто током заставило отдернуть руки. Девочка бросилась, не помня себя, вниз по лестнице к бабе Наде…
На ее счастье она была дома. Только открылась дверь одинокой, богомольной старушки, как Лариса оказалась у нее на груди. И рыдая без остановки, взахлеб и непонятно бросилась рассказывать о случившемся.
Бабушка Надя посадила девочку на старинный диван, поставила чайник на огонь и сбрызнула Ларису святой водой.
– Сейчас успокоишься, девонька, водичка не простая – волшебная. Христос с тобой. – Трижды перекрестила Ларису и, сев рядом, обняла ее.
И действительно, вскоре девочка успокоилась. Она перестала плакать, мысли потекли ровно, и она по порядку и внятно стала рассказывать о случившемся, начиная со вчерашнего вечера, с появления отца. Чай, варенье и ломтики батона с маслом тоже были, как нельзя, кстати, и показались Ларисе необычайно вкусными. Старушка выслушала все внимательно, а сама тихонько перевела разговор на свои воспоминания.
– В мое детство кошек не помню, все больше коровы да свиньи на память приходят. В деревне с малолетства трудились. Кормить, поить да убирать за скотиной – вот и вся любовь к животным. Тяжело было, не до любви. Но и то правду сказать, была и у меня любимая корова. Тихого, кроткого нрава. Не то, что некоторые, к коим и подходить-то страшно. Ой! А о быках?! О быках и говорить нечего. Пошлет тятя доить, а я плачу поначалу у хлева, зайти боюсь. Быков-то тятя первыми у входа ставил. Туда пробегу, назад боязно идти. Что б не наоборот, скотину поставить? Ан — нет, отец был строгого, упрямого нрава. Когда уж подросла, сказал, что специально делал так, чтоб не тюней-матюней росла. Это воспитание такое у него было. Бог его знает? Может, так и надо было? Мужики-то, они совсем по-другому мыслят… По-своему, но все ж таки он добра мне желал, это я уж взрослой поняла. А корову-то мою любимую зарезали чужие люди, когда раскулачивали нас. Плакала я, однако ж, ничего – пережила.
– Он маму убил! Тетю выгнал! Только о тюрьме говорит! Боюсь я его!
– То, что маму убил, это из головы выбрось! Никто не знает этого. А судья всем Бог! Кто виноват, того и накажет – Сам и по справедливости. Бояться не надо отца. Он же родитель твой. Почитай его, слушайся, глядишь, и он переменится. Ведь родителей не выбирают. А Господь учит уважать их и не говорит, чтоб хороших почитали, а плохих не любили. Всяких мы должны любить. А судья всем – только Бог.
Тут в дверь позвонили. Оказалось – тетя.
– Это я к тебе, баб Надь. К ним зашла: дверь – настежь и никого, закрыла и сюда. – Увидев племянницу, побледнела. – Что сделал тебе этот изверг?!
На улице Лариса все подробно рассказала тете. Ту всю трясло от возмущения, злости и страха. Не стесняясь девочки, она поносила ее отца матерными словами. Стучала себя по лбу, говоря, что в тюрьме он окончательно свихнулся, стал садистом и теперь от него можно ждать чего угодно. Но после таких страшных выводов она все-таки стала уговаривать Ларису потерпеть еще.
– Лара, милая. Поднатужься. Соберись. Еще чуть-чуть. Недельку-другую, и мы его упрячем. Ко мне нельзя. Соседки – змеи! Кто к кому придет, начинают дверьми хлопать. А уж жить без прописки, об этом и говорить нечего. Да и в школу тебе нужно. А хлопотать я уж начала, сейчас только от участкового. Он – татарин, мужик – трезвый, умный. Этих зэков на дух не переносит. Мы с женой его работали когда-то, так она мне все объяснила, что и как. Оказывается, его за нарушение режима и то посадить можно. После отбытия наказания он целый год отмечаться должен в милиции. Каждый вечер дома сидеть и быть трезвым. И на работу, устроиться должен. Да разве ж он все это выдержит? А надо-то всего три нарушения. И поехал снова на «курорт», откуда и заявился. А там глядишь, и тюкнут его в зоне люди добрые. Это ж агрессивная среда – бандиты. Как его до сих пор такого дуралея не зарезали? А может, и туберкулез приберет? Прости меня, Господи. Но место его в аду! Убийца проклятый. Ох, как мама твоя была не права, ох, как не права, – качая головой, вздыхала тетя. – А подружке – жене участкового, – продолжала она, – пообещала я кое-что. Она отказывалась, но я знаю ее – возьмет. А значит, дело наше будет продвигаться быстро. Ну ладно, Ларочка, поздно уже, а тебе уроки еще делать. Вот деньги, только прячь подальше от этого дурака. Кушай в столовой, его нечего кормить. Завтра я на сутки заступаю, послезавтра забегу. Чуть что, беги к бабе Наде. А как освободимся от этого гада, другую кошку заведем.
– Нет, тетя – собачку.
– Хорошо, хорошо, милая. Собачку, так собачку. Да. Участковый придет, при отце ему не жалуйся. А то прибьет нас обоих. От него теперь все можно ожидать, раз крыша поехала.
Они дошли до подъезда.
– Ты, Лара, поднимайся, я послушаю. А потом на минутку к бабе Наде заскочу.
Лара открыла дверь, прошлась по квартире и, выйдя на лестницу, сообщила:
– Его нет.
– Ну и, слава Богу. Делай уроки пока. А в ванную не заходи. Сам теперь пусть убирает – что сотворил.
2
Много ли ребенку надо? Пообещала тетя, что собачку заведут, и посветлело сразу на душе у Ларисы. Она делала уроки, а мысли витали все вокруг щенка. «Какого бы выбрать? Спаниель? А может пуделя? Самого маленького – карликового, как у Томки?» Но породистые собаки дороги. Это Лариса знала. Жадноватая тетя, конечно, выберет подешевле. Ну и пусть. Ей, собственно, все равно, лишь бы появился друг. За мечтами и уроками незаметно стемнело за окном…
Вдруг в дверь позвонили. Ларису словно током ударило. Опять тяжесть повисла на сердце. Снова отец всплыл в памяти грязным, коричневым пятном. Идти открывать не хотелось. Позвонили во второй раз. «Вообще-то, – подумала Лариса, – отец бы сам открыл, а не стал бы названивать». Открыв дверь, она увидела перед собой двух милиционеров.
– Здравствуй, дочка, – с легким акцентом проговорил ласково широколицый коренастый мужчина, тот, что постарше.
– Здравствуйте.
– Квартира Задоваловых?
– Да.
– Папа дома?
– Нет, еще не пришел.
– А где он, не знаешь?
– Нет. Я как со школы пришла, так его и не видела.
– Так-так. Ну, что ж, дочка, ты впустишь нас? Мы подождем его немного.
В глубине души Лариса очень обрадовалась милиционерам и с большой радостью распахнула перед ними дверь. Они вошли.
– Ты извини, хозяйка, – продолжал говорить только старший, – мы разуваться не будем, на службе не положено.
– Ничего, ничего, проходите, пожалуйста.
Милиционеры прошли и сели у стола.
– Ну что ж, дочка? Давай знакомиться? Меня зовут дядя Халил. Я ваш участковый. А это мой молодой помощник, будущий офицер милиции – дядя Исхак. А как тебя зовут, красавица? – Улыбка на его широком лице превратила глаза в лукавые, но добрые щелочки.
– Лариса, – ответила девочка. Милиционер все больше нравился. От него веяло силой, уверенностью и трезвостью. За него хотелось спрятаться. «Почему у меня не такой отец? Такого бы я, наверное, любила. И пахнет от него одеколоном»…
– Молодец, Лариса, молодец, – ободряюще и громко проговорил участковый. – Одно только неправильно, Лариса. В следующий раз, прежде чем открывать дверь, спроси: «Кто?» А потом, только хорошо подумав, открывай. А то жуликов много развелось. Грабят квартиры средь бела дня. Им старого иль малого обидеть – пара пустяков… М-да… Ну, а без братика-то иль сестренки скучно, наверное, жить?
– Скучно, – грустно покачав головой, согласилась Лариса. И тут вдруг что-то подсказало ей, что и она сама может внести свою лепту в их общее с тетей дело. В ней проснулось на миг что-то от взрослой женщины, которая точно знает, чего хочет и как нужно этого добиваться. Сверкнув глазками и плотно сжав губы, она, вдруг расплакавшись, стала жаловаться.
– Мы с тетей хорошо жили. А папа пришел из тюрьмы и выгнал ее. У меня котята были и кошка Мура. Мне с ними не скучно было. А он утопил котят. И Муру повесил, она до сих пор в ванной висит.
– Ай-я-я-я-я-я-яй, – закачали головами и зацокали языками милиционеры.
Участковый встал со стула и быстро прошел в ванную. Там выругался громко по-татарски и снова вернулся на свое место.
– М-да-а-а, – протянул он сочувственно. – Наверное, после всего этого ты не очень-то его любишь?
– Да, я его ненавижу! – зло выкрикнула Лариса. – И боюсь его очень! Он маму убил! Только не знает это никто! Тетя знает, но тоже его боится!
– Я, Лариса, уже многое знаю. Да. Ему удалось ускользнуть в тот раз от правосудия. Но он ответит, все равно ответит. Не так, так эдак он свое отсидит… Лариса, я человек прямой. А потому и ответа жду от тебя ясного. Ты хочешь, чтобы справедливость восторжествовала, и отец твой снова оставил вас с тетей в покое на много лет?
– Хочу. Мы очень хотим. Посадите его, пожалуйста, обратно. Пусть в тюрьме живет.
– Если он нарушит закон, мы его обязательно посадим. Ему пощады не будет, получит по самому большому счету. А то, что он нарушит закон, в этом я уверен. Он его уже нарушил. Еще вчера он должен был встать на учет, он этого не сделал, а это с его стороны большая оплошность. Я этих зэков повидал тьму. Я знаю заранее, честно он жить не будет. Свобода таким людям в тягость, тюрьма плачет по нему, хотя он только что ее оставил. Но чтобы все получилось побыстрее, ты тоже должна нам помочь… Я знаю, вы, девчонки, народ глазастый. Так вот, если увидишь что странное за отцом или его друзьями, ты обязательно должна сообщить нам. А если что увидишь странное или непонятное для тебя за нами, за милицией, сделай вид, что ничего не видела. Не спрашивай ни о чем и лучше забудь все. Мы свое дело знаем хорошо, и будь уверена, скоро он вас покинет.
Тут подъездная дверь сильно хлопнула, и все услышали пьяный голос отца Ларисы.
– Что?! Попрятались, тараканы?! Притаились?! То-то! Пахан вернулся! Чтоб у меня теперь порядок в зоне, тьфу, в доме был. Чтоб лестница блестела!
Подойдя к своей двери, он долго сопел, но открыть замок так и не сумел.
– Ларка! – крикнул он из-за двери. – Ты уроки сделала? Счас проверю!.. А ну открывай!.. Мать твою!
Участковый сам пошел открывать хозяину. Нужно было видеть лицо отца Ларисы, когда перед ним на пороге предстал человек в милицейской форме.
– Я че, не туда?..
– Туда, туда. Заходи. Мы тебя давно ждем.
Отец Ларисы выглядел побитой собакой, и трезветь начал буквально на глазах.
– Где был весь день?! – начал допрос прямо в коридоре участковый. – Воровал опять?!
– Да вы что? Я пил с братвой. За возвращение.
– А что, тебе уже можно пить?! Свободу почуял?! На учет вставать не надо?! Кошек вешать надо?! Ребенка пугать?! На соседей бакланить?!
– Да ты че, начальник? Кто ты вообще?
– Вот, чтоб ты знал, пьянь! Я только трезвым представляюсь. Завтра после вытрезвителя ты со мной познакомишься!
– Какой вытрезвитель, начальник? Меня по кондиции не примут. И потом я дома. Не имеешь права.
– Грамотный, да? А ну зайди сюда! – Он грубо втолкнул отца Ларисы в ванную. – Твоя грамота?! Кондиция твоя висит?! Да?! А ну снимай это, сволочь!
Послышался шум, глухие удары и стоны.
– Ты че дерешься? Обнаглели неруси! Совсем хозяевами стали!
Отец Ларисы вывалился из ванной с кошкой в руках. А за ним выскочил красный от злости участковый.
– Кто «неруси»?! Я – «неруси»?! Да, я – татарин! А ты кто? Русский, что ли?! Морда чувашская! Да я вас за версту узнаю. У нас полдеревни, если хочешь знать, татары были, а половина – чуваши. Всю жизнь мы дрались. Я на вас с детства зуб имею! В вытрезвителе, чтоб ты знал, у меня племянник! И брат родной – старший следователь! Так что будь уверен, тебя везде примут и везде будут рады! Достал ты меня. Все равно заставлю советскую власть любить. Исхак, поехали. Отвезем голубчика, устроим по блату шибко грамотного.
Исхак схватил за шиворот и поволок отца Ларисы на улицу. А участковый на прощанье сказал девочке:
– Не открывай ночью никому. Спи спокойно. Завтра он нескоро придет, мы его подольше подержим. Наш уговор помни. Мы еще увидимся, пионерка.
Закрыв дверь, Лариса вздохнула с облегченьем. Спала она той ночью крепко. Всю ночь ей снились милые щенки. И совсем не было страшно. Весь следующий день был для Ларисы праздником. Уроки пролетели незаметно. После школы они пошли к ее подружке-однокласснице Томке. Пообедали у нее, сделали уроки. Погуляли с ее пуделем и на тетины деньги купили мороженого. Отца она вспоминала мельком и уже без тяжести на сердце, потому что в душе появилась надежда. Надежда на скорую и долгую разлуку с ним. По дороге домой Лариса купила пачку масла, буханку хлеба. Сварила сама впервые картошку и, заправив маслом, поужинала. Картошка, сваренная самой, показалась необычайно вкусной. И, конечно, она не прочь была бы угостить ею кого-нибудь. Даже, пожалуй, и отца. Отец же заявился поздно вечером, вид его был жалок. Он был трезв, как стеклышко, передвигался медленно, то и дело хватаясь за разные части тела и беспрестанно охая.
– Ларек, – обратился он жалобно. – Чем это пахнет так вкусно? Накорми отца. Со вчерашнего дня не кушал.
Лариса пошла на кухню, а он продолжал жаловаться.
– Били меня, Лара. Жестоко били. Козлы! И в вытрезвителе, и в ментовке. «Это мы, – говорят, – тебя на учет поставили! Теперь будем постоянно отмечать». Тотально не везет, Ларек. Это ж надо, на татар нарвался. Они меня всю жизнь почему-то ненавидят. И в армии. И в зоне. Натерпелся я от них. Ох, и злые они почему-то, Ларек. Чую, неспроста взялись за меня. Наверно, засадят. Всем своим подсознаньем чую, засадят. К следователю зачем-то водили. Все насчет вчерашнего дня выспрашивали. По минутам, где был, с кем пил? А у меня ничего не сходится. Дурак, брякнул вчера, что с братвой бухал. А я-то один пил. На хрен мне эти хвостопады. Я сам культурно. Стаканчик тяпну и гуляю, гуляю себе по городу. Лирика, ностальгия напала. Я ж город четыре года не видал. Соскучился.
– Пап, – перебила его равнодушно Лариса. – А что, правда, ты чуваш?
– Хэ? Ну, если я чуваш, тогда и ты чувашка. Фамилия-то у нас русская. Вообще-то счас все русские. Правда, отец мой фамилию нашу слегка поменял. Фамилия его поначалу Задов была. Ему не нравилась. Потому что в деревне смехом Жопов звали. Ну и, как в город переехать, он, наконец «алов» добавил. И стали мы Задоваловы. Ну а то, что чуваши в роду были – это точно. По линии матери. Тут татарин угадал, чтоб ему самому сесть! А мне, кажется, правильно батя сделал, что фамилию подправил. Задовалов мне больше подходит.
– Тебе, папа, обе подходят, – произвольно вырвалось у Ларисы.
– Так… Обидеть отца хочешь? Ненавидишь, да? Рада, небось, что под отца копают? Сплавить меня с теткой мечтаете? Ни хрена не выйдет! Я вам еще кровушки попорчу! Воровать не буду. Я работать устроюсь. Я отмечаться в ментовке буду каждый день. Но туда больше ни ногой! Не надейтесь! Я теперь тоже хитрый буду. Я по-еврейски, как и вы. А то накапала на меня ментам. Отца на кошек променяла?! Ну ладно, бесстыжая! Как вы ко мне, так и я к вам! – Он снова со стоном схватился за бок и пошел к софе, показывая, что есть не будет.
Весь вечер он только курил и не проронил, на счастье Ларисы, больше ни слова. А ночью Лариса слышала, как жадно он чавкал на кухне, поедая ее картошку…
На следующий день, выходя из школы, Лариса увидела тетю. Узнав от Ларисы, что за их мучителя уже взялись, она даже рассмеялась от радости.
– Вот так-то, Ларочка, есть на свете Бог. Сервиз, значит, чайный в порядок приводить надо. Хоть и любила я его очень, но раз уж пообещала, придется расстаться. Ради такого дела ничего не пожалею. Завтра же с утра отвезу его ей. И дело еще быстрее пойдет. Скоро, скоро снимут они этого клеща с нашей шеи, Ларочка. Нечего ему среди нормальных людей делать, пускай к нелюдям возвращается. Чтоб он вообще оттуда не вылез никогда, злодей! И не жалей его, Ларочка, не стоит он этого.
– Да я и не жалею.
– Ну вот и молодец!
Прощаясь, тетя дала Ларисе еще немного денег на столовую. Лариса же купила одеколон и, придя домой, побрызгала им по всей квартире, вытесняя из нее запах отца. На душе у нее все улеглось и успокоилось. Отца она уже не боялась и всерьез не воспринимала, считая его уже чем-то незначительным и временным. Как неприятного соседа в городском транспорте. Еще пара остановок, и он выйдет и освободит от своего присутствия…
3
В последние дни отец вел себя странно. Брился, не пил, ходил отмечаться в милицию и, кажется, искал работу. И что самое удивительное – молчал. Милиционеры больше не приходили. И это начало тревожить Ларису. Так они дожили до воскресенья. Вечером отец не выдержал и сбегал за бутылкой вина. После первого же стакана язык у него развязался.
– Вот винца взял, дочка. Воскресенье. Имею право? Водку нельзя. Боюсь захмелеть. Нагрянут красноперые, загребут и опять бока намнут. Я ж не человек для них, а так – груша. Ох, доча, какой сон кошмарный приснился мне! Представляешь? Заяц!.. А заяц, дочка, – к тюрьме. Это факт, неоспоримый. Примета верная. А знаешь, как туда неохота? Вот, смотри, – он показал свои гнилые зубы, – это чифир съел. Кормежка – дрянь. Начальство издевается, зэки – психи. Тубик, вши. Весь срок один фильм «Трактористы» крутили. Так мы его и сзаду наперед смотрели, и вверх ногами, наизусть выучили. Меня от слова трактор и то теперь тошнит. Эх!.. Лучшие ведь годики там провел… Хочу на прощанье… Потому, что чую, засадят, пришьют что-нибудь и засадят. Кулаками признаться заставят. И поехал… А если я сяду опять, то уж, может, и не увидимся. Короче… Маму твою… Я убил… Вроде… Нечаянно… Ударил пьяный, она упала и головой… А я ушел… Но кто знает?.. Может, она после полезла тюль вешать, упала и еще добавила?.. Черт ее знает? Думаешь, мне ее не жалко?.. Еще как…
Если первая часть монолога отца не вызвала у Ларисы никаких чувств. То, последняя — прикончила окончательно хоть какие-то маломальские чувства к нему. Она смотрела на него немигающим взглядом, наполненным ненавистью и презрением.
– Ну че. Че прищурилась? Дурак, сказал тебе. Думал, поймешь. Да ты, видать, не созрела еще. Поспешил я. Тебе бы такой камень на душу!.. Знаешь, как тяжело таскать его в себе?!
В дверь резко позвонили. Отец вздрогнул и побледнел. Лариса же, увидев это, с удовольствием поспешила открыть. Каким-то женским чутьем она угадала, что это дядя Халил. И, чтоб угодить ему, она сначала спросила: «Кто?»
– Я, дочка, открывай скорее, – услышала она знакомый голос участкового.
Как только дверь открылась, в нее буквально вломились четверо: дядя Халил, дядя Исхак и двое незнакомых в штатском. Трое бросились к испуганному отцу на кухню, а дядя Исхак с каким-то свертком заскочил в ванную и тут же выскочил, но уже без него. Из кухни доносился гневный крик дяди Халила.
– Где мак прячешь?! Где анаша?! Не успел освободиться, а уже молодежь нам травишь?!
– Да вы что, Халил Абасович? Какая анаша? Наговор. Ложная наводка, командиры. – Отца Ларисы била нервная дрожь, он вздрагивал при каждом резком движении, как будто боялся, что ударят. Но Ларисе было отца ничуть не жаль.
– Так, – сказал участковый. – Не хочешь показать, сами поищем, но берегись, если найдем! Исхак, один понятой у нас есть. Пригласи еще кого-нибудь из соседей.
Через минуту Исхак входил уже с бабой Надей. С понятыми заговорил один из штатских. Он назвался Муратом Абасовичем. И Лариса поняла, что это и есть брат дяди Халила, старший следователь. Он говорил негромко и вежливо. Коротко и просто объяснил понятым ситуацию, их права и обязанности. И так же негромко дал команду приступить к обыску. Милиционеры обыск проводили не спеша, и аккуратно.
– А санкция?! Санкция у вас есть?! – вдруг вспомнил отец Ларисы. – Закон нарушаете, Мурат Абасович. Сначала санкцию от прокурора покажите.
Следователь с улыбкой посмотрел на него и мягко, улыбнувшись, ответил:
– Так ведь воскресенье. У прокурора выходной. А в понедельник, – он посмотрел на понятых, – в понедельник мы ему сколько угодно санкций предоставим. Продолжайте обыск, товарищи.
Наконец Лариса увидела, как очередь дошла и до ванной. В нее вошел участковый, но прежде попросил бабу Надю понаблюдать за его действиями из прихожей. На ее глазах он и извлек через некоторое время из-под ванны тот самый сверток.
– Что это? – спросил он хозяина.
– Не знаю, – пожал тот плечами.
– На ощупь мягкое и легкое. Может, это и есть наркота? Не просыпать бы. А ну-ка, сам разверни.
Отец Ларисы схватил сверток и стал торопливо и, волнуясь разворачивать бумагу, бормоча под нос:
– Какая еще наркота? Я по водяре да винцу… О! Начальник. Видишь? Куртка. А ты говоришь? Просто куртка.
– Пусть карманы вывернет, может, там что есть? – приказал опять негромко следователь.
Отец Ларисы вывернул карманы и с облегченьем вздохнул, увидев, что они пустые. На его лице даже появилась улыбка. Милиционеры подошли ближе и пристально стали всматриваться в болоньевую куртку синего цвета.
– Ну, что? – наконец спросил следователь. – Похожа?
– По приметам сходится. Новая, болоньевая, мужская, темно-синего цвета. Именно такая была похищена из квартиры по улице Ленина.
– Куртка ваша, гражданин Задовалов? – обратился к отцу Ларисы следователь.
– Нет.
– А как объясните, что чужая куртка оказалась у вас под ванной?
– А почему я? Пусть они вон с теткой объясняют, как она туда попала, – кивнул он в сторону Ларисы.
– Лариса, – обратился участковый к девочке, – ты можешь объяснить что-нибудь по поводу куртки?
– Нет. Я ничего не знаю.
– Ну вот, гражданин Задовалов, мы и нашли то, что искали. Как мы и предполагали, кража из квартиры два, по Ленина десять – ваших рук дело.
– Как… Какая кража? Начальники… Вы что?
– Я вам сейчас напомню, гражданин Задовалов, если вы подзабыли. Эта кража была совершена вами в десять часов, на следующий день после вашего прибытия из мест лишения свободы. Наводчик у вас был. Вы сами проговорились, что в тот день пили с братвой. Назвать же никого не смогли. А вернее, не захотели, поменяли свои показания. На учет не встали по той же причине, мол, прибыл в город уже после преступления. На всякий случай – крепкое алиби. Только вот наводчик чуть вас не подставил. Квартирка-то на сигнализации была. Зато в другом вам повезло – первый этаж. Машину как завидели с нарядом милиции, в окошко успели скрыться. Только вот курточку на себе уволокли да кое-что из украшений. А не брали мы вас только потому, что хозяев с юга дожидались, не знали, что точно пропало. Сосед их видел, как мужчина, по описанию очень на вас похожий, выскакивал из окна в синей куртке, то есть в этой самой. Я уже не сомневаюсь, что потерпевшие опознают ее. Да и ваши отпечатки на ней найдутся. Две непростительные оплошности с вашей стороны для такого битого преступника, как вы, Задовалов. Первое – кражу совершили почти у своего дома – раз. А где живут, там не воруют, такое вроде у вас, воров, правило? И второе, вы не избавились от куртки. Сами, что ль, мечтали поносить? А, Задовалов?
Милиционеры рассмеялись этой шутке следователя. А отец Ларисы стоял с широко раскрытыми глазами и отвисшей челюстью. Вид его был жалок, сейчас он, наверное, не мог произнести и слова «мама».
– А может, вы забыли, куда ее по пьянке спрятали? – продолжал шутить следователь.
Ларисе тоже стало смешно, и она рассмеялась вместе со всеми. Не смеялась только баба Надя.
– Как же вы так? – покачав головой, обратилась она к соседу. – Ведь грех же. И неужели вам самому туда охота?
– Мне? – наконец обрел дар речи отец Ларисы. – Нет. Мне не охота. Это вот всем им охота. Я все понял. Не дурак. Комедии ломают здесь. Сладили, конечно. Все права у вас. Вы хозяева жизни. А я кто? Никто. Зэк бывший. Раз сидел, теперь можно сажать за это хоть до конца жизни. Эх!.. – махнул он безнадежно рукой.
– Вы, гражданин Задовалов, можете собираться. Поедете с нами. Сами понимаете, учитывая ваше прошлое, мы обязаны вас до суда содержать под стражей.
– Ну вот, Мурат, еще одно дело ты раскрыл, поздравляю, – пожал руку брату участковый.
– Не без твоей, не без твоей помощи, Халил. И Исхак молодец, не поленился в свой выходной выйти на службу. Молодец, очень помог нам, из тебя толк будет, я уверен…
Лариса ожидала от отца истерики. А он, на удивление спокойно, стал собираться, одеваясь как можно теплее. По ходу дела хватал картошку из сковороды, наедаясь, видно, впрок. Уловив момент, даже допил вино прямо из горлышка. Собравшись, он обратился к дочери.
– Прощай, дочка. Больше не увидимся, наверное.
Постоял, что-то ожидая от нее, но, не дождавшись, вздохнул тяжело и пошел покорно с милиционерами на выход…