– Мужской пол, – продолжал, не спеша, объяснять он, – всплывает всегда лицом вниз. А женский вверх… Загадка и закон природы… Исключений из этого правила я не видал… И вовсе не полный он. А раздуло его так от воды.
Лара отпрянула от заграждения и поспешила на берег. Ее мутило. Дыхание сперло. Ей было страшно.
На берегу ребята, сидя на рюкзаках, допивали оставшуюся бутылку вина. О чем-то смеялись. И Чапа крутился весело около них, чувствуя родной берег.
Лариса не пошла к ним, она остановилась на трапе и задумалась: «Как странно все в этой жизни? Кто-то умер такой страшной смертью и качается, как не нужная вещь, на волнах. У родителей этого мальчика сейчас великое горе, они еще не видели, наверное, его тела и, может быть, даже еще надеются на чудо?.. А другие? Другие пьют и веселятся…» Она глянула в воду. Вода казалась нежной, ласковой, мягкой, теплой и совсем безобидной. Виден чистый песок на дне. Снуют стайки наивных и пугливых мальков. Ведь вода — это жизнь. И она, эта же вода, несет смерть!.. Наконец подошла Томка.
– Представляешь? Шкипер говорит, что на днях выше по течению две моторки столкнулись. Взрослые все целы, а мальчик, как вылетел из лодки, так больше его никто и не видел. Водолазы все облазили, не нашли, а он тут, рядом оказывается… Родителей ищут, чтоб сообщить. Прикинь, каково им сейчас будет?.. Смотри, вон и менты приехали, оформлять утопленника, наверное, станут!
– Какая все-таки страшная смерть, – только смогла произнести Лариса.
– Ну что, насмотрелись на мертвецов? – с пьяной ухмылкой встретил девчонок Витька.
– А вы что не ходили смотреть? – спросила Томка.
– Мы не дураки на эту гадость глазеть, аппетит себе отбивать. Утопленники, тем более, имеют свойство по ночам являться. Ха-ха.
– Не пугай, дурак.
– Сама дура. Ха-ха-ха. К тебе, Томка, первой придет. Погреться. Сегодня не уснешь. Ха-ха-ха.
Лариса не могла больше видеть Витьку. Так он ей стал противен. «И как только могла я внушить себе, что он мне нравится?!»
В автобусе Лариса стала подальше от Витьки и всю дорогу молчала. Собственно молчали все. Может, устали, а, может, просто и надоели друг другу?..
К своему подъезду Лара подошла вместе с Томкой. Той нужно было узнать, не искала ли ее мать? У подъезда сидели баба Надя с тетей Ларисы.
Девушки поздоровались.
– Только мама твоя приходила, искала тебя, – обрадовала Томку тетя Ларисы.
– Ну и?.. Что вы ей сказали-то?
– Что вы из похода еще не вернулись.
Томка опустилась на лавку с отрешенным видом, зло, дуя на ни в чем не повинную челку. У нее не было слов. Она была зла и на дотошную мать, и на Ларкину тетку. Дома предстоял скандал. Ларисе стало жаль подругу.
– Да ладно, Том, не переживай. В первый раз, что ль?
– Тебе не понять, что значит иметь такую маманю. Что значит отчитываться перед этой сумасшедшей каждый раз, где была и с кем была. Все чего-то переживает, все чего-то бережет меня. Как бы кто не позарился на такое сокровище, как я.
Лариса видела, как укоризненно покачала головой баба Надя, и поспешила сменить тему.
– Ой?! А вы знаете, кого мы видели на Волге?! Утопленника! Ребенок, мальчик лет семи. В одних плавочках, качается на волнах, пухленький, как будто надули. И о пристань головкой бьется. Так жалко. Так страшно.
– Царствие ему небесное, – крестясь, со вздохом произнесла баба Надя.
– Какое Царствие?! – передразнила старуху Томка. – От него уж пахло. Теперь зароют в землю, и черви сожрут. Сначала его. А потом и всех нас – по очереди…
– Тело червям достанется. Это ты права, девочка. А вот душа его к Богу отлетит. Он ведь — ребенок еще безгрешный. А вот куда наши души отойдут, это уж Богу решать, по делам нашим. Так-то вот, девочка.
– Девочка, девочка. Да я, может, уж и не девочка вовсе. Нету Бога. Это любой октябренок знает. Старухи Его со страху выдумали перед смертью, да еще и молодых агитируют. Может, состарюсь когда, и я поверю. Но пока извините, до свиданья.
Встала и зашагала решительно домой, настраиваясь на долгий и тяжелый бой с матерью.
– Баба Надь, вы только не обижайтесь, – не поднимая глаз, произнесла Лариса. – А почему Бог не спас мальчика, что не жалко Ему?
– Ну, вот и ты, Ларочка, засомневалась. Как же не спас? Тело тленно. Но душа вечна. Душу он его спас, а это – важнее.
– Для чего ж рождаться тогда ему было? Может, сразу бы в рай? А то родителям горе, какое.
– Пути Господни, девочка, неисповедимы. Они так мудры, что нам лучше и не вникать. Бога человек не в состоянии вместить. Одно надо нам запомнить: Бог – Отец наш. Он нас любит, как детей своих. И желает нам только добра. Но непослушных детей своих, как истинно любящий Отец, он порой, для — нашей же пользы, и испытывает, и наказывает. Кто знает, испытание или наказание наслал Он на родителей мальчика? Дьявол-искуситель – самый первый гордец – искушает нас по любому поводу такие вопросы задавать и в Боге сомневаться. И чем легче мы сомневаемся, тем больше грешим. Грех-то поначалу всегда сладок, кажется, но потом, вскорости, через некоторое временя, человеку понятно становится, что зря согрешил, но изменить уже бывает многого и нельзя. Одно, дочка, запомни – никогда не поздно в грехе своем покаяться…
Тут, как по заказу, будто в подтверждении слов старушки, сверкнула молния, и ударил такой залп грома, что все вздрогнули. Баба Надя, а на нее глядя, и тетя Ларисы, перекрестились. Дождь хлынул разом, как из ведра, все поспешили в подъезд, но самым первым заскочил в него Чапа…
Утром, проснувшись, Лариса стала, как всегда восстанавливать события вчерашнего дня. Сначала она вспомнила об утопленнике. Как хорошо, что он не приснился ей, а это вполне могло быть. Ведь каждую ночь, почти без исключения, она видела сны. И причем цветные, как ребенок. Ребенок?.. Она вспомнила, что теперь она, пожалуй, навсегда уже отрезана от детства. Ведь она теперь – женщина. Странно. Такой простой и быстрый переход из одного состояния в другое. Немного быстротечной ласки, немного возни в темноте, чуть-чуть боли и вот на тебе. Из девушки получилась женщина. Она теперь такая же, как многие другие. Как ее учителя, например. Нет теперь у них того превосходства, которое они всегда демонстрировали перед своими ученицами. Будто они обладают чем-то тайным, загадочным, значимым, и для их подопечных пока непостижимым. А тайное-то, такое загадочное и манящее, оказалось таким банальным, простым и, как ей теперь казалось, даже нелепым и смешным делом. Чем они гордились? Откуда у них такое высокомерие? Ах, как хотелось бы ей теперь бросить всем учителям в лицо: «Да, я такая же, как и вы! Не надо напускной таинственности, не надо деланных и самодовольных лиц, я в курсе всех дел, тети!»…
Толчок в запертую дверь, а потом звонок, и лай Чапы заставили вздрогнуть Ларису. «Тетя на дежурстве, да у нее и ключи есть. Кто ж в такую рань? – Сердце ее тревожно забилось. – Неужели отец? Неужели раньше освободили?»
– Кто? – крикнула Лара прямо с постели.
– Да я. Открывай, зайчиха, – услышала она бодрый голос Томки.
Лариса с радостью побежала открывать ей дверь.
– Все дрыхнешь, недевочка? – Оставив пустое ведро из-под мусора у порога, Томка прошла в комнату. – Домашний арест объявила. Представляешь? До самой школы на улицу ни ногой. Вот вырвалась, под благовидным предлогом, – кивнула она на ведро.
– Здорово досталось, Том?
– Да-а! – махнула рукой Томка. – Все не передать. Но главное… Ты сейчас упадешь, что она выдумала вчера: «Пойдем, – говорит, – завтра к гинекологу». Представляешь? Я напугалась!.. Ведь из дома может выгнать эта бешеная. А утром, смотрю, не вспоминает уже. Сама боится. А вдруг?! И что тогда?! Вот что я пережила вчера, подруга. Теперь вообще меня пасти будет. Только вот поздновато, маманя. Да и для кого, собственно, беречь-то и зачем? Сейчас девственность не в моде, правда, Ларисик?
– Не знаю, – откровенно созналась Лариса.
– Ну, положим, не знаешь. Зато знаешь другое. И вот ответь мне теперь честно и откровенно, как своей сестре. Ведь мы, как сестры с тобой, правда?
– Правда.
– Тогда отвечай, глядя прямо в глаза. Тебе Леха нравится? Нужен он тебе?.. Не смейся, не отводи глаз. Я очень серьезно спрашиваю. Нужен?
– Да вроде нет, Том. Парень он хороший, но что с ним дальше делать, я просто не знаю. Меня он больше не интересует. А что, Том? Тебе, что ль, нужен стал?
– Так ты правду мне говоришь? Отвечай еще раз. Правда, не нужен?
– Да, не нужен, не нужен.
– Ой, Ларочка, – неожиданно бросилась Томка на подругу. – Дай, расцелую я тебя. Значит, мой он? Мне его отдаешь?
– Да бери, пожалуйста. Я ведь на него никаких прав не имею.
– Имеешь, глупая. Еще как имеешь. Нравишься ты ему очень. И ты это знаешь, только, как всегда, хитришь. Да и зачем он тебе? С твоими данными ты любого парня можешь охмурить. А мне бы и этот сошел в мужья. Это я языком только смелая, Ларка. А так я ж не дура. Я ведь знаю, что дурнушка, кто на меня больно кинется? Леха – это мой надежный тыл будет. На всякий случай, для уверенности в будущем. Такие мужики – однолюбы, такие не предадут. Главное теперь, чтоб ты его от себя оттолкнула, и я бы его в себя постаралась влюбить. Трудная задача, но разрешимая. А тебя, Ларка, я выдам замуж – не дрейфь. Найдем высокого, красивого, богатого.
– Откуда ты знаешь, какого я хочу?
– Такого все девки хотят. Ведь мы – слабый пол. Оттого хотим все сразу, да самого лучшего и побыстрее.
– Хотеть-то не вредно. Да кто все сразу имеет? Такого не бывает. Посмотри вокруг.
– Ну, дорогая, если сразу крылья опускать, тогда конечно. Выйдешь за пьяницу, родишь от него гэпетэушника, будешь верной женой и вечно битой за это. Нет, этот расклад пусть дураков устраивает. Мы же будем богатыми, Ларка, жизнь-то одна. Будем жить весело, а надо будет, и любовников заведем. Эх, и красиво будем жить! Только слушай меня. Планы у меня уже наработаны.
– Да, но Леха-то не богатый, а ты глаз на него…
– Ерунда, Лара, не богатый, так будет. Он работящий, я не слезу с него, пока не разбогатеет. Я уже и работу ему подыскала на будущее – таксистом. Только… – неожиданно переменилась в лице Томка. И, уж очень серьезно глядя в глаза Ларисе и погрозив пальцем, предупредила. – Не вздумай с Лехой больше крутить. Ты слово дала. Учти, во мне иногда такой зверь завозится, что я и сама его боюсь. Я очень ревнива. Сама не знаю, на что способна. И попрошу тебя, как подругу, не напоминай мне больше, что у вас с ним за Волгой было. Я и без тебя теперь это до конца жизни, наверное, забыть не смогу.
Никогда еще Лариса не видела таких глаз у подруги. Ей стало даже жутко. Но через мгновенье Томка снова стала прежней – веселой и беспечной.
– Ну ладно, подруга, – хлопнула она Ларису по плечу. – Спасибо за подарок, за Леху. Я знаю, ты не обманешь сестренку. – Она чмокнула Ларису в щеку и направилась к двери. – Маманя, наверное, уже на поиски собралась. Покедова. Навещай арестантку…
6
«Удивительное свойство у времени, – размышляла Лариса, уже сидя за партой. – Оно как будто издевается над людьми. Когда человеку хорошо, оно – летит. Когда плохо – тянется бесконечно. Каникулы пролетели будто день один, школа же будет тянуться, как томительное заключение. Проучились-то всего одну четверть. Это узаконенная, обязательная каторга для молодежи. Может быть, общество боится молодых и поэтому ограничивает их свободу под предлогом получения знаний? Семеныч бубнит что-то об интеграле. На кой черт он нам сдался?!».
Она уже несколько раз пробегала глазами по классу – все скучают. Девчонки вздыхают, смотрят в окна и о чем-то мечтают. Кстати, этим летом не одни они с Томкой «отличились». Полкласса расстались со своей тяжелой ношей – девственностью. А Светка даже забеременела и решила рожать. Никто, даже мать, не смогли ее уговорить на аборт. Как говорит Томка: «Дурное дело нехитрое, пусть убивает свою молодость». Сама же Лариса, если б с ней это случилось, наверное, просто бы сошла с ума, не зная, на что решиться. Хорошо, что еще обошлось в тот раз. Дело-то это, оказывается, еще и опасное. Семеныч продолжал рисовать каракули на доске. Девчонки считали его – «ничего». «Но я б с ним не стала, – мелькнула в голове, как будто бы и не ее вовсе, мысль. А потом снова пошли вроде ее, родные думки: – Во-первых, он староват, ему – тридцать шесть. Одевается плохо и вообще неопрятный какой-то. Вот встал, как дурак. Брючина задралась до колена, а носок странного цвета съехал с волосатой ноги совсем на туфель». Она прямо физически будто почувствовала запах его носков. Ее передернуло.
– Что, Задовалова? Замерзла? – спросил громко всевидящий Семеныч. – А ведь у батареи сидишь. Как ты там вообще не испеклась? Ноябрь месяц, а они уже врубили отопление на всю! Хотели как лучше, наверное, а получилось… Ну ладно, продолжим. – Он повернулся к доске, но продолжил снова не по теме: – Ничего, Задовалова, потерпи. Я знаю, это тебя от математики передергивает. Все вы школу за ад считаете. Думаете, наивные, что взрослая, самостоятельная жизнь это манна небесная. Помяните мое слово, через десяток лет школьную жизнь, как рай вспоминать будете. Каждый из вас хлебнет уже за это время…
«Шел бы ты, дядя…» – подумала про себя Лариса, она видела по ухмылкам ребят, как глубоко им начихать на рассуждения мудрого Семеныча. В одном он прав, что жарко и душно, и это тоже свойство ада. И еще скучно. Скучно без Томки. Она не то приболела, не то закосила. Надо зайти узнать. Она ведь запаслась кипой конвертов и ждет не дождется письма от Лехи. А он, как в армию забрали, еще никому не написал. Мать его и то уж извелась. Да прошел-то месяц всего, чего паниковать? Лара, верная данному слову, отшивала Леху, как могла. А он, словно заколдовали его, после Волги будто прилип к ней. И на проводах глаз с нее не сводил. Томка же буквально рвала и метала из-за этого. И как ни старались подруги, а написать он все-таки Ларисе пообещал, а не ей. Хорошо Томка не слышала, не поверила бы, что она здесь не при чем. Больше того, если б Томка знала, что Леха и ночью к ней приходил… Нет, конечно, Лара его не впустила. Хотя… Хотя, может, и очень сама хотела бы это сделать. Ведь природа требовала своего. После того, как она стала женщиной, ее еще с большей силой потянуло к мужской половине. В транспорте, на улице, даже в классе она заглядывалась на парней с тайным желанием. Такие мысли приходили в голову, такие фантазии, такие снились сны, что самой было стыдно. А недавно приснился вообще кошмар! Во сне к ней явился – бес! Почему? Она ведь никогда о них не думала, тем более, не верила ни в какую чертовщину. Видела она черта только в кино по Гоголю. И там он был совсем иной. Рыжий, смешной и совсем нестрашный. А этот?! Ни хвоста, ни рогов она у него не заметила. Он был щегольски одет и, причем, не в современную одежду. На нем был голубой фрак, белая сорочка в кружевах, голубая манишка под фраком, с часами в кармашке. Голубые облегающие брюки, белые носки и черные лаковые туфли. На голове сдвинутый лихо на затылок невысокий, голубой цилиндр с атласной лентой вокруг. Руки были в белых перчатках. Из-под цилиндра выбивались жесткие, густые, черные волосы. Низкий, очень низкий и узкий лоб. Короткие, но широкие, жесткие, черные брови. Сразу же под ними маленькие, блестящие, черные колючие глазки. Чуть ниже глаз, на месте носа, торчало наипротивнейшее рыло с мокрым, мясистым пятачком. Что было особо удивительным так это цвет его лица, а вернее морды. Она была нежно-розовой, и кожа казалась необычайно гладкой. Черт сидел на небольшом диванчике в развязной позе, широко расставив ноги. Одна рука его лежала на спинке диванчика, кисть другой покоилась между ног. Ехидно улыбаясь, он хрипловатым, скрипучим голосом спросил:
– Что, очень хочешь? – Подмигнул, достал часы на цепочке и, глянув на них, сообщил: – Потерпи. Пока рановато. Еще успеем насладиться друг другом. От души! – И расхохотался, трясясь, будто в припадке всем телом. Его хрип перешел в храп, хрюканье, а потом в визг и свист. Рыло его при этом тряслось и моталось, казалось, оно было очень мягким. Отверстия на пятаке то сужались, то расширялись. Из них летели во все стороны брызги. Когда они попали в лицо Ларисе, ей стало противно до тошноты, и она, наконец, проснулась. В ушах еще стоял визг, будто от тысячи крыс, даже запах стоял еще долго будто крысиный. Но главное все-таки, ее лицо. Оно казалось ей в чем-то липком. Ее трясло от страха и брезгливости, она с ожесточением терла щеки о пододеяльник, пока до сознания не дошло, что это был всего лишь сон. «Какой ужас! К чему приснился этот кошмар?!» Когда она рассказала об этом видении Томке, та очень быстро и просто его разгадала.
– Мужика тебе срочно надо, дорогая. Мужика. Будет нормальная половая жизнь, и исчезнут твои кошмары.
«А может, она и права? Только вот где его взять-то, этого мужика?» С чужими Лариса не умела знакомиться, своих же парней забрали в армию. А Витька – дурак – доигрался, его посадили. Как и обещал, он завалил экзамены. Последнее время все по ресторанам с чужими девками гулял. Дяде спасибо – привил интерес к этим заведениям. Как-то раз денег, видно, не хватило, чтоб расплатиться по счету, и пошел он добывать их на улицу. В темном месте вырвал у женщины сумочку и бежать. Женщина крик подняла, мужик какой-то схватил его, да сильный, видать, попался. Поняв, что не вырваться, Витька ножом и пырнул мужика. Не помогло, задержали его. Пострадавший майором милиции оказался, домой шел с работы в штатском. И связи дядины не помогли, дошло дело до суда, хотя и дали по минимуму – пять лет.
— Дурак, – сказала про него Томка. – Пусть теперь посидит, может, ума там наберется.
«Если бы там набирались ума, – с горечью думала Лариса, – У моего бы папы уже не голова была, а ЭВМ». Скоро, очень скоро предстоит встреча с ним. Это могло произойти в любой день. «Ни одна зараза так и не прибрала. Болезни, наверное, только для хороших людей существуют. И не прибил никто, пачкаться, наверное, не захотели просто»…
Зазвенел звонок с последнего урока. «Наконец-то». Домой идти, по понятным причинам, не хотелось. Какое-то нехорошее предчувствие томило душу. Как и намеревалась, она направилась навестить Томку…
– Ну, как дела почтовые? – с порога опросила она подругу, видя ее в полном здравии.
– Представляешь, письмо получила.
– Да ну? – искренне удивилась Лариса. – Поздравляю.
– Погоди пока поздравлять. Письмо-то от Витьки с зоны.
– Вот это да? Чего не ожидаешь, то и случается.
– Не говори, ждешь от солдата, получаешь от зэка.
– И что он пишет?
– Прочти сама.
– Да ну его, неохота. Вкратце хоть расскажи.
– Вкратце там очень тяжко и совсем, видно, не курорт. Он, наверное, чуть не плакал, когда писал это письмо. Стоны одни да жалобы. А еще, собственно, и не сидел, а что ж дальше-то будет? Вспоминает умиленно о наших сараях, походе за Волгу, мне чуть в любви не объясняется. О ресторанах, кстати, ни слова, его, наверное, теперь тошнит от них.
– Да, – вздохнула Лариса. – Какая сложная все-таки штука – эта жизнь. Если б на юриста согласился учиться, глядишь, других бы сажал. Не захотел, теперь вот сам сидит… Ну и что ж ты, напишешь ему?
– Да ты что, Задовалова? Посмотри на меня внимательней. Я что, похожа на дуру? С зэком переписываться?! Сначала письма, потом передачи-посылочки. А освободится, и замуж за него выходи? Они же все конченные оттуда приходят. Деградаты! А этот уже за нож сидит. На фиг надо! Хочешь, на письмо отвечай ему сама. А меня увольте. Да он сейчас хоть с бабой Ягой готов переписываться, лишь бы присосаться к кому-нибудь.
– Да я так, Том, просто жалко его немножко…
– От Лехи-то ничего нет, подруга? – неожиданно, глядя прямо в глаза Ларисе, перебила ее Томка.
– Откуда?! Ты что, Том?! Я бы сразу к тебе с письмом пришла и читать бы одна не стала.
– Смотри, сестренка, я тебе верю. Договор дороже денег. Пахан не пришел еще?
– Да кто его знает? Сейчас домой пойдешь, а он там. Одна эта мысль меня до истерики доводит. Убила бы его!
– Понимаю, сестренка, – похлопала Ларису по плечу Томка. – В семье не без урода. У самой вон чокнутая, хочет мне на старости лет братика подарить. Позорница! Потаскуха! Ладно бы от мужа, а то неизвестно от какого дяди. И я б убила ее вместе с детенышем, не будь бабой.
– Ты что, Том?!
– А что?! Тебе, значит, можно отца ненавидеть, а мне мать нельзя?
– Мать есть мать.
– Один черт! Если они дураки и жить мешают!!! Не то, что в школу показаться, мне вообще из дома теперь хоть не выходи. Смеются ведь все, шепчутся! А еще за мной следила – дрянь! Ничего в жизни не дала мне, все наследство – эта грязная хрущевка. А теперь и она мимо носа уходит. Что делать? Как жить? Отравиться к черту, что ли?!
– Да брось ты, Том.
– Сама брось, Задовалова. Удивляюсь я тебе, какая ты толстокожая… Слушай лучше, что я придумала. Нас обеих касается. Ты говоришь, черт тебе приснился в голубом. Так это меня не удивило. Это еще что? Я тебе не рассказывала, да и никому, потому что думала, что за сумасшедшую примут. Думала, что со мной одной это только. Теперь я знаю точно, что все это есть. Когда девицей стала, ну, понимаешь… Очень мне муторно было. Изнывала я вся душой и телом. Желания там всякие нескромные в голову лезли. Фантазии… Ну, ты знаешь, бывает это с нами. Мы же живые – не бревна… Короче, мне тоже они приснились, только не такие. А маленькие, шустрые, мягкие, как котята, рыжие и ужасно злые. И ужасно сильные. Они очень, очень сильные, оказывается, Задовалова. Они гораздо сильнее нас. С койки столкнули меня, поставили на четвереньки и давай гонять меня по комнате. А я скачу лошадью, как дура, и ничего против них поделать не могу, даже крикнуть. А они смеются и пищат, как мыши, и пахло от них мышами. Устала я за ночь, а они все не отстают. Я уж все передумала, все вспомнила и перепробовала. Только подумаю матом их послать, они уже знают и ну гонять еще сильнее. Только подумала дулю им показать, вроде слыхала, так делать надо, а они еще пуще пищат. И плевала – не помогло. Если б молитву какую прочитать, может, и отстали бы – да не знаю. Наконец, сообразила перекреститься. Слышу – затихли. А рука не поднимается, напряглась, аж вспотела вся и кулаком, словно копытом, будто гирей пудовой, еле-еле перекрестилась. И сгинула нечисть! Сил не было на койку залезть. Так и уснула на полу. А ноги с неделю болели. Вот и думай, что хочешь после этого, 3адовалова. Не знаю, что и как, но что-то сверхъестественное есть…
Лариса сидела, раскрыв широко глаза и рот, и слова не могла выговорить.
– Закрой рот, а то сквозняком горло простудишь, – пошутила Томка. – И слушай дальше. Книгу, мне принесли – перепечатку. «Черная и белая магия» называется. Это тебе не кырло-мырло с ихними манифестами. Книга серьезная, у нас запрещенная. Так вот я вычитала в ней, что, если в жизни кто из людей мешает тебе, есть простой способ. Поставить свечку этому человеку в церкви за упокой. Завтра идем с тобой в церковь и ставим, я – матери, ты – отцу. Может, что и выйдет из этого. И проблемы наши будут решены. – И она засмеялась каким-то странным, нехорошим смехом.
– Нет-нет, Том, так нельзя, – попятилась к двери Лариса.
– Ну, я так и знала, Задовалова! Что ты дура и трусиха! Иди вон тогда отсюда! Беги к своему папочке и не жалуйся больше на него!
Лариса, не помня себя, бросилась домой, ей вдруг стало страшно, как никогда в жизни. Но еще больший ужас ждал ее дома. Дверь оказалась открытой. В прихожке стояли сапоги отца… Руки у Ларисы бессильно опустились, она привалилась спиной к косяку. Заходить в комнату не хотелось. В прихожку заглянул отец. Лицо его морщилось в приторной улыбке. Десны были почти без зубов, голова облысела и стала будто бы меньше, да и весь он как-то съежился и стал ниже, постарел на двадцать лет. Его можно было бы даже пожалеть. Если бы не ехидная улыбка и злые глазки.
– О?! Дочура пожаловала. Заходи-проходи. Иль не рада батяньке? А я, как всегда, сюрпризом, без всякой писульки. Вы ведь меня тоже почтой не жаловали. За все шесть лет ни письмеца, ни открыточки. Ни с Новым годом, ни с днем рождения. Мужики получат, бывало, из дома весточку и плачут. А мне завидно… Я уж не говорю о посылочке, хотя б с куревом иль носками… – начал он сразу с упреков. – К другим на свиданку за тысячу верст приезжают. А меня даже, когда рядышком сидел, никто не навестил.
Лариса молча прошла мимо отца в комнату и стала переодеваться за дверцей шифоньера. Проходя рядом, она сразу почувствовала знакомый ненавистный запах, а заметив еще, что стала выше его, с презреньем сморщилась. Такое поведение дочери еще больше разозлило отца.
– Да, подросла ты. Повзрослела, созрела… Товар хоть куда. Аппетитная телка. Небось, уже с парнями валандаешься вовсю? Ха-ха.
– Придурок! – выглянув из-за дверцы, внятно произнесла Лариса. – Был им! И помрешь им!
– Это так ты отца встречаешь?! После шести лет?! «Придурок»?! Да меня все уважали в зоне. По имени и отчеству звали. Что ты в людях понимаешь?.. «Помрешь», – передразнил он дочь. – Пока не собираюсь. Еще неизвестно, кого Бог первым-то приберет. Тетку я вон твою уже чуть до инфаркта не довел. Да! И сапогом ей под зад приложился. Потому что это она тебя ненавидеть отца научила.
Лариса обвела комнату взглядом. Тетиных вещей не было. Значит, действительно выгнал.
– Она больная, дурак! Ей нервничать нельзя.
– Я гляжу, язык у тебя вострый стал. Смотри. Напьюсь – притуплю! Пьяный я не такой сдержанный. Тетку пожалела. Больная она. А я не больной? – Он притворно закашлялся, держась рукой за грудь. – У меня тубик в закрытой форме. Еще годик посидел и, может быть, каюк. Мне питаться теперь надо хорошо. Отца бы лучше пожалела. Я че в жизни видел-то? Один только деликатес пробовал – сало. И то уж забыл, когда ел. Это вы тут груди наедали, а я гнил там ни за что, ни про что. – Голос его сорвался, лицо искривилось, потекло и зашмыгало, стало еще больше отталкивающим.
– А где Чапа? – вдруг вспомнила о собаке Лариса.
Отец перестал плакать так же внезапно, как и начал. Его лицо снова растянулось в ехидной улыбке.
– Это кобель, што ль? А-а?! Напугалась?
– Где собака, спрашиваю?!
– Да жив твой кабысдох… Пока жив. Я поссать его выпустил. Но если будешь своего Чапу больше отца почитать. Я его…
– Только попробуй! Только сделай ему что-нибудь! – приближаясь к отцу, пригрозила Лариса.
– Ну, что будет? Что? – ехидно строя рожи, дразнил ее отец.
Лариса не выдержала и замахнулась на него. Он же, не испугавшись, наоборот сам проворно подскочил к ней и сильно, снизу, ударил в лицо. Из носа дочери хлынула кровь, она вскрикнула, закрыв лицо руками, но отцу было этого мало. Он повалил ее на пол, прижал лицо к полу и, заломив больно руку за спину, уселся на нее верхом.
– Но, лошадка! Ха-ха-ха. Будешь еще на папку бросаться-лягаться?! Я не таких в зоне объезжал, силенок у меня на тебя хватит еще. – Он ударил, издеваясь, ладонью Ларису по заднему месту. – А наперед еще хуже будет! – пообещал он дочери, вставая с нее с победоносным видом.
А Лариса еще долго лежала на полу, рыдая от обиды и бессилия…
На следующее утро, открыв на звонок дверь, Томка увидела на пороге бледную Ларису.
– Едем в церковь, – были первые ее слова…
Несмотря на воскресенье, в церкви было малолюдно. Но служба независимо от этого шла по своим законам, чинно, не спеша, с песнопениями.
Шустрая Томка быстро узнала, где купить свечи и куда их ставят за упокой. Она подала одну свечу Ларисе.
– Я купила: потолще которые и подороже. Чтоб побыстрее наши мучения закончились.
Молодых в храме не было, одни старухи, а потому Томке с Ларой казалось, что все смотрят именно на них. Ларисе же мерещилось, что и с икон и со стен лики смотрят на них строго и осуждающе. Если б не Томка, Лариса все-таки не решилась на такое. Она бы давно в страхе убежала отсюда. Томка же подвела подругу к нужной подсвечнице у поминального стола. Здесь сильно пахло ладаном. Именно этот запах вдруг напомнил Ларисе тот далекий момент из ее детства, когда в первый и последний раз она причащалась. Но странным показалось то, что сейчас ей этот запах очень не понравился. От него ее бросало в жар и не хватало воздуха. И еще было несоответствие с детским впечатлением о церкви: несмотря на зажженные свечи, было темно. Окна находились высоко и казались маленькими. Цвета внутри храма преобладали золотисто-коричневые.
– Ларка, – толкнула подругу Томка, – хорош спать, зажигай и ставь. Дело сделаем и бегом отсюда, пока из знакомых кто не увидел. Ну? Давай, говори.
– Что говорить?
– Ставлю свечку за упокой раба такого-то. Имя отца. Давай одновременно, чтоб все честно. А то я знаю тебя. Я скажу, а ты передумаешь. Ну? Три-четыре.
Они произнесли одновременно заклинание. Томка, глядя на подругу и внимательно прислушиваясь к ее словам. А Лариса не слышала ни Томку, ни себя. Она была будто во сне. Будто в каком-то дурмане. Почувствовала только, что Томка уже тянет ее к выходу. Но Ларисе не хотелось так быстро уходить из церкви. Она оглянулась и увидела, как часть людей выстраивается в небольшую очередь для Святого Причастия. Помня из детства то прекрасное ощущение счастья, она вдруг захотела испытать все снова. Она вырвала свою руку у Томки и решительно направилась к ожидающим Святых Тайн.
– Ты куда, Ларка?
– Я хочу опять попробовать. Это очень вкусно, Том. Народу же немного.
Томка с ворчаньем встала рядом, то и дело, озираясь по сторонам.
– Ларка, они же все с одной ложки хлебают. Ты че, после этих старух тоже будешь?
– А ты?
– Я не дура, заразу всякую подхватывать.
– Понимаешь, Том, и я б не стала, но так хочется вспомнить детство.
– Раба Божья? – глядя на Ларису, вопросительно произнес священник.
– Лариса. – Она открыла рот, увидев ложечку, подаваемую ей.
Но вдруг ложечка остановилась.
– А ты, дочь моя, грехи свои исповедовала?
– Нет, – машинально ответила Лариса.
– Тогда причащаться ты не можешь. Прочти правила причащения, выполни их и тогда приходи. – И повернулся к следующей женщине. – Раба Божья?
– Ну и обойдемся без вашего вермута, – вступилась за подругу Томка. – Пошли, Лар, нас здесь не поняли.
Лара вышла из храма, будто побитая. С одной стороны, она винила себя за то плохое, может, даже ужасное, что она совершила здесь вместе с подругой, но с другой стороны, она злилась на священника, что не дал ей испытать то, что она так хотела. Когда ведь еще попадешь в церковь? Зло все-таки взяло верх над чувством вины.
– Действительно, Том. Вино бордовое какое-то, может, действительно вермут. А в детстве почему-то нежно-розовым показалось.
– Так раньше они кагор давали. А сейчас жадничают, самим, видно, не хватает. Попы ж все пьяницы. Похмелятся и пудрят мозги старухам.
– А с молодыми-то у них не больно, получается, правда, Том.
– Правда, Лар. Не жалей ни о чем. Главное, чтоб не зря промотались в такую даль. Чтоб все вышло, как загадали, да побыстрее.
Дома Ларису ожидал снова неприятный сюрприз. Вся мебель в комнате и даже на кухне была переставлена, нелепо, глупо и неудобно.
– Ты что натворил? Кто просил тебя все передвигать?
– А захотел и передвинул. Пока я хозяин! Ты еще ни одну вещь не купила.
– Ты, что ль, нажил? Мама все покупала.
– Много ты знаешь, на чьи деньги она покупала, сопля! Хватит, по-вашему, теперь, по-моему маленько поживем.
– Ну и живи тогда один, как хочешь! – И она бросилась собирать свои вещи, то и дело, вытирая бегущие беспрестанно слезы.
– А бежать-то тебе и некуда, дорогуша, – крикнул вслед ей отец. – Вернешься, как миленькая…
Тетя встретила племянницу больше с испугом, чем с радостью. Казалось, что все, что рассказала Лариса, трогает ее, поскольку постольку. Она пила пилюли, заваривала какие-то травы. И, в конце концов, обратилась к Ларисе с просьбой.
– Ларочка, пожалуйста, больше ничего не рассказывай. Ты еще молодая, у тебя нервы крепкие, здоровье хорошее. Так пожалей свою тетю. У меня все надорвано. Я устала от ваших проблем, они у вас никогда не кончатся. Но что ж делать-то теперь? Я тебя вырастила, сделала, что могла. Ну, отец — крест твой на всю, видно, жизнь. Придется терпеть, Лара. Не знаю. Придумай сама, что-нибудь. Я не советчик теперь, я больной человек. Я устала и хочу пожить одна.
Лара взяла свою сумку и пошла к выходу. Остаток дня она бродила недалеко от своего двора, подходя иногда к подъезду и заглядывая в свои окна. Несколько раз она уже бралась за ручку двери, но гордость мешала, не хотелось, чтоб вышло по его, по-отцовски. В глубине души она, конечно, понимала, что он прав. В том смысле, что бежать некуда и не к кому. В свои без малого семнадцать она бесправное, бессильное существо… Неожиданно для себя она подошла к Томкиному дому.
«А чем не выход? – подумала Лариса. – Ведь Томка сама не раз у нас ночевала. Не должна ее мама быть против».
Томка встретила подругу с радостью.
– О! Какие люди! Ты че зареванная? Ба, да с пожитками? Проходь смело, я одна.
Томка с матерью жила в двухкомнатной квартире. Одна комната была лично ее. «Так здорово, – думала всегда Лариса. – Захлопнула свою дверь и отрешилась от всего мира. Хоть бы на время…»
– На-ка, дорогая. Прими дозу. Тебе успокоиться надо, – подала подруга полный стакан вина. – Вино глуховое – «Портвейн пятнадцатый». Я как знала, взяла большую бутылку. Пей смело до дна. Вот молодец. А за это держи свою любимую «Кара-Кумку» на закуску. Курить будешь? Ну и зря. А я закурю. Ну, как, полегчало? То-то. Винцо помогает, по себе знаю.
– Том, а как же мать? Придет, а накурено.
– Плюнь. Я чихала теперь на нее. Ну, ты давай, быстрей приходи в себя и рассказывай. Я, конечно, уже поняла – дело в пахане. Ты облегчай душу, а я буду анализировать, как Шерлок Холмс.
Пуская кольца из сигаретного дыма, Томка выслушала грустный рассказ подруги молча, ни разу не перебивая даже вопросом. А когда Лариса закончила, со вздохом произнесла.
– Дело твое ясное, что дело оно темное… Жаль, что железной дороги рядом нет.
– Почему?
– Да я напоила б его и на рельсы положила. Никто б и разбираться потом не стал, и маманьку бы мою с ним заодно…
– Завидую я, Томка, смелости твоей, ты такая решительная, – после некоторой паузы ответила Лара.
– Была б решительная, – приблизила Томка лицо к Ларисе и заговорщицки, вполголоса продолжила, – давно бы уже на что-нибудь решилась. А не надеялась, как дура, на какие-то свечки.
Ларисе опять стало страшно с подругой. Коридорная дверь открылась, и они услышали из прихожей голос матери.
– Ты дома, Том?
– А ты что, пальто на вешалке не видишь?
– Вижу. У нас что, еще и гости?
– Не у вас, а у меня.
Через некоторое время дверь в Томкину комнату открылась и в нее заглянула ее мать.
– Здравствуй, Ларочка.
– Здрасте.
– Вы что, курите, что ли?
– Ты только это хотела спросить? – огрызнулась Томка.
– Не только. Просто темно уже, Лара домой не забоится идти?
– Не твое дело. Мы сами разберемся, а темно – не значит поздно. О животике своем лучше беспокойся.
– А почему это ты с матерью так разговариваешь? Да еще при посторонних?
– Нет. Другая бы, если не понравилось, давно бы уже дверь закрыла. А эта все пристает.
– Ну, подожди! – хлопнула дверью Томкина мать. И понесла что-то ругательное на Томку, но та включила магнитофон и заглушила ее.