В молодости, когда он только просыпался и медленно отходил ото сна, он вспоминал, что в этой реальной жизни у него горб, и ему сразу становилось плохо на душе. На сердце повисала тяжесть, не покидавшая его весь день. Лицо принимало тоскливое выражение, которое стало его постоянной маской.
Видел он и горбатые пары, но это смотрелось страшно. Два горба для одной семьи слишком много, считал он… Время шло. Ушла горбатая молодость, подступала горбатая старость.
Теперь он просыпался с мыслью, что в реальной жизни придется обязательно умереть. И приходила с этой мыслью все чаще и чаще досада, как будто что-то так и не сделано или сделано что-то совсем не то. Да просто, наверное, была прожита абсолютно никчемная, ненужная жизнь?..
Люди же вокруг него решали иные проблемы. Как ему казалось, совершенно легковесные и вовсе не трудные, всегда вполне разрешимые. Его соседи через стенку получили наконец-то отдельную квартиру и, счастливые, простившись со всеми, уехали начинать новую жизнь. Живущие в коммуналках считают, что настоящая и полноценная жизнь может быть только в собственной изолированной квартире.
В освободившуюся комнату переехала из барака, то есть тоже улучшила свои жилищные условия, женщина, недавно ставшая пенсионеркой. Звали ее Анной Михайловной. Имела она довольно неприглядную внешность. Очень худая, совершенно плоскогрудая, с необычайно длинными руками, с жидкими белесыми волосами, обрамляющими вертлявую, птичью головку. Маленькое, какое-то слепое личико.
Глаза без бровей и ресниц, посаженные глубоко, безостановочно бегали, стараясь не встречаться с взглядами других. Перекошенный рот не то улыбается, не то насмехается. Ее появление насторожило горбуна. Внутри у него что-то екнуло и заныло от темного предчувствия.
Когда же она увидела впервые горбатого соседа, ее рот явно изобразил насмешку. Они, никогда не знавшие, не видевшие друг друга, не сказав друг другу еще ни слова, почувствовали, что между ними что-то должно произойти…
Новая жиличка легко перезнакомилась с соседями, быстренько обо всех все разузнала. Поначалу сумела нацепить на себя личину добропорядочной женщины, но лишь на время, потому что в коммуналках любая личина быстро спадает, не выдерживая экстремальных условий общежития. О ее собственной судьбе, жильцы этой квартиры узнали от нее самой. Что вышла когда-то замуж неудачно — за пьяницу, который пропивал вещи, бил ее, потом сел. И пропал где-то в тюрьмах. Что в одиночку растила от него дочь, что и той не повезло в жизни, и мыкается она теперь тоже по баракам и не видать ей, похоже, как и матери, счастья. Что ушла на пенсию с вредной работы, которая забрала у нее здоровье, и мучают ее головные боли, и нервы теперь ни к черту. И что ей почти ничего нельзя есть: ни жирное, ни острое, ни мясное. Готовить она почти не готовила, но на кухне торчала постоянно. Могла любого молчуна разговорить, влезть в душу и дать кучу мудрых советов. Всякая работа в ее руках горела. Убиралась она чисто и часто даже не в свое дежурство. Энергии ей было не занимать.
Но было в ней что-то такое, присущее некоторым типам людей, что будь они хоть золотые, хоть наиумнейшие и наикрасивейшие, не лежит к ним душа у окружающих — и все! Соседи терпели ее — не больше, как, впрочем, суждено терпеть в коммуналках любого соседа…
Однажды поздно вечером после хорошего радио спектакля горбуну не спалось, и он решил как всегда попить чайку, но вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Машинально повернулся, и глаза его уперлись в замочную скважину. Тут же раздался торопливый стук в дверь. Так как гости бывали у него редко, то каждый стук заставал его врасплох. Не успел он что-либо ответить, как дверь чуть приоткрылась и в проем осторожно вползла Анна Михайловна.
— Не спишь? – не то прошептала, не то прошипела она.
Горбун глядел на соседку с изумлением, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он был ошарашен: Анна Михайловна стояла в одной ночной сорочке… босиком! Немолодое, тщедушное тело проступало сквозь тонкую ткань. Она была подшофе и еще поставила начатую бутылку водки на стол. Села без приглашения напротив хозяина на табурет и с ехидной улыбкой спросила непослушным языком:
— Чаи гоняешь? Сразу видно, что за мужик… Не из тех, ли ты кто не курит, и не пьет, и баб… не щупает? Ну, чего рот раззявил? Муха залетит! Стаканы-то есть у тебя или нет? К нему в гости женщина пришла, а он — ноль внимания.
Пока ошарашаный хозяин, послушно доставал стаканы, лямка сорочки сползла у гостьи с плеча. И это снова заставило его замереть.
— Ну, чё уставился? — пьяно икнула женщина.
Икнув еще раз и еще, она показала рукой, чтобы он быстрее налил водки. Горбун плеснул в стакан, и соседка залпом, громко причмокивая, выпила, крякнула, занюхала поправляемой лямкой сорочки, схватила бутылку и сама налила ему.
- Пей!
- Подождите, Анна Михайловна, — засуетился хозяин, — мне что-то и не очень хочется… в такое-то время…
- Мне, может, тоже не хочется, — прервала она его, — однако пью… И ты пей!
- Вставать ведь, Анна Михайловна, рано.
- Всем вставать рано, — настойчиво и зло процедила она.
Поняв, что сопротивляться бесполезно, горбун согласился:
- Хорошо Анна Михайловна, но я хотя бы закуску достану из холодильника.
- Ха, — усмехнулась она. — Гости, значит, без закуски, а хозяин с закуской пить будет. От, молодец!
- Извините, Анна Михайловна, не успел сообразить.
- А вот пей, как я, без закуски, чтоб соображал.
- Да я не умею так, — упрямился горбун.
— Учись! Давай-давай, — и спокойно, и равнодушно глядя ему в плечо, пригрозила: — А то за шиворот вылью!