Поравнявшись с кухней, он поздоровался с соседями. Обычно его тут же спрашивали, как там на улице с погодой, и сейчас он уже ждал вопроса, чтобы порадовать хорошим, безветренним, деньком. Но на этот раз почему-то никто, ни о чем не спросил. Тогда он сам стал рассказывать о легком морозце и тихом, мягком денёчке. Рассказал и, не заметив ничего странного, пошел к себе. Только заметив на голове у Анны Михайловны повязку, подумал: «Наверное, головушка у гулёны болит после вчерашнего и не помнит наверное какую чушь-то вчера несла».
— Видите, какой масляный, какой довольный, как кот, который мясо чужое съел… — зло прошипела Анна Михайловна, когда горбун зашёл к себе.
Пусть бы даже это была правда, что у мужчины побывала ночью женщина, здесь ничего невероятного нет, все естественно. Но когда по ночам встречаются горбатые, веселятся, а потом вместе еще и спят… Это вызвало, все-таки у соседей какой-то внутренний протест.
Покидали кухню все с неприятным осадком и с нехорошими мыслями… Первый шаг Анны Михайловны в развёрнутой кампании против горбуна был сделан. Голова ее кружилась от избытка идей: «Нужно воровать потихоньку у всех с кухни — крупу, лук, муку, сахар, все подряд… И валить на его подругу, потому что на него сразу, может, и не подумают. Мол, приводит днем ее, когда нет никого, и она тут командует. Ножи, вилки чужие к нему в стол на кухне надо подбросить… Чайник чей-нибудь сжечь, как будто горбатые пользовались да забыли с плиты снять, душ оставить грязным, в туалете напачкать. Короче, гадить, гадить и гадить».
Анна Михайловна потирала руки и хвалила умную башку свою, называя ее даже ленинской – высшая похвала ее, чьего либо интеллекта, чаще своего собственного. Ведь столько стоящих мыслей за одно утро! Она ходила возбужденная по комнате: взад и вперед, почесывая голову под повязкой, забыв совершенно про ее ненадобность.
По расчетам Анны Михайловны, после ее атак, горбун должен сдаться довольно скоро.
Чего только она не предпринимала: ставила в его кухонный стол свои пустые бутылки из-под водки, а затем показывала их соседям. Мол, пьет с подругой, а то, что вечером трезвый, так за день можно десять раз проспаться. В дежурство горбуна, после его уборки, наводила грязь перед приходом соседей с работы. Заваливала ведро мусором. И люди видели, что убираться их соседу стало в тягость. Рассказывала, как эта не существующая в природе горбатая подружка уже чувствует себя здесь хозяйкой и говорит, что скоро они распишутся и тогда она переедет сюда, у них ей видите ли понравилось.
Когда стали пропадать продукты с кухни и стеклотара, Анна Михайловна подсказала, что водка-то подорожала и, видно, им уже на неё хватает. Но «не пойман — не вор».
Пока же соседи только перестали с горбуном здороваться. Но уже поговаривали меж собой о заявлении участковому. Поручили сделать это Анне Михайловне, ведь та весь день дома. Но от этого предложения Анне Михайловне чуть дурно не стало: милицию она органически не переносила, уж больно неважные отношения всегда были у нее с этой организацией. Взяла самоотвод предположив, что лучше Вере Ивановне это сделать, потому, что та мол самая грамотная в квартире. Вера Ивановна не отказалась, но предупредила, что поговорит с соседом сначала сама.
Все согласились, но на разговор с горбуном, предложили взять ей в помощь Степана — на всякий случай. От поддержки Степана Вера Ивановна отмежевалась: для коммунальных разборок он неопытен и горяч. А вот Анна Михайловна для этого разговора очень даже пригодится. На том и порешили…
Горбун же, в свою очередь, стал замечать перемену в отношении соседей к нему: из обычно нейтрального, они стали переходить в холодные, если не сказать больше. То на приветствие не ответят, то резко замолкают при его появлении и шепчутся за спиной. И все эти перемены произошли в какие-то считанные дни и непонятно почему… Одна Анна Михайловна, напротив, была с ним вежлива и любезна. Он часто видел ее днем под хмельком. «Увлечение-то, видно, у нее серьезное», — думал дворник и даже переживал, не сказала бы она «под этим делом» чего лишнего кому, не затеяла бы ссоры какой. Тогда можно надолго распрощаться со спокойной жизнью в этой квартире. Ведь тяжкие, жесткие условия коммунальной квартиры, только и ждут, кто первый чиркнет спичкой, чтобы взорвать ненормально спокойную обстановку в подобном жилище.
Горбун очень боялся этих взрывов — скандалов, когда вражда даже меж двух соседей втягивает постепенно всех жильцов квартиры в эту войну. Каждому постепенно приходится потом держаться какого-то определенного лагеря. Особенно было страшно горбуну, когда ругались женщины: визг, грохот посуды, хлопанье дверьми, угрозы и необузданный мат, сплетни и откровения, после которых ничего другого не оставалось, как броситься с кулаками друг на друга! А потом ведь приходилось жить под одной крышей, и не потому, что прощали друг друга, а потому, что не было другого выбора.
И у Веры Ивановны был большой опыт в коммунальной жизни. Она-то прекрасно знала, что участковый — это не выход. На ее памяти было много примеров, когда люди ухитрялись даже засадить неугодного соседа. И разве это решало проблемы? Ведь сосед из тюрьмы возвращался снова сюда, но уже с решимостью мстить и, в конце концов, все кончалось очень плохо. Самое лучшее, считала она, — это попробовать поговорить по душам. Как это делала она в школе с трудными учениками…
В один из дней она позвала Анну Михайловну, а затем постучала к горбуну и попросила его выйти на кухню. Там она предложила ему сесть напротив себя на табурет. Немного помолчав, Старая учительница ласково обратилась к соседу:
- Вот что, голубчик, я хочу вам сказать. Вы, наверное, может, даже и не знаете, что с некоторых пор у нас на кухне буквально у всех стали пропадать продукты.
- Как это?! – Искренне удивился горбун.
- А вот как, — попробовала пояснить Вера Ивановна. — Я и разговор-то этот затеяла в таком узком кругу потому, что все это может вылиться, голубчик, в очень большие неприятности. Да и как им не быть?! Всему ведь должен быть предел. Сами подумайте. Вот у Маши пропал сахар, а он ведь нынче особенно ценен, потому что по талонам. А Степан ведь у нее, как ребенок, он не может без сладкого. У меня со стола исчезла селедка, и трудно было это не заметить, ведь в банке она оставалась только одна. У кого картошка очень быстро кончилась, у кого-то стеклотара из стола испарилась…
- Чудеса! – Задумчиво покачал головой горбун. — А у меня вроде бы пока ничего не пропало.
- Ну, а у вас, я думаю, если что и собираются похитить, так все сразу — оптом!.. — глубокомысленно намекнула Вера Ивановна. Ее намек горбун, конечно же, не понял, да и не мог пока понять.
- Так, Вера Ивановна, никогда ведь такого не было. Ведь мы все за много лет как свои стали. – Продолжал изумляться сосед.
- Теперь, значит, не одни свои, — опять мягко намекнула Вера Ивановна. — Да и водка подорожала, вот, видно, и не хватает некоторым порою средств?
Горбун стал понемногу ее понимать, но по-своему: он потихоньку косил глазом на Анну Михайловну — доходит ли до нее, что разговор-то хотя и с ним происходит, но о ней и для ее, собственно, ушей.
В коридорную дверь постучали. Анна Михайловна сидела ближе всех к двери, поэтому и пошла открывать, там у неё с кем-то завязался разговор. Горбун сразу придвинулся к Вере Ивановне и, конечно, имея в виду новую жиличку, зашептал:
- Вы думаете на нее?
- Ну, во всяком случае, не на вас, вас-то я все-таки знаю давно. – отвечала учительница, имея ввиду при этом его эфемерную горбатую подругу.
- Вы правы, Вера Ивановна, — продолжал доверительно шептать горбун. – Скорее всего, это ее рук дело. Она приходила ко мне ночью, выпивши, да еще с бутылкой, да и после, даже днем я видел, что она под хмельком, не алкоголичка ли часом?
- Вот потому-то я и не советую вам с ней связываться-то, — шептала в свою очередь учительница, подражая горбуну.
-Да я и не собираюсь с ней связываться, зачем мне это нужно?!
- А то соседи уже собираются, — предупредила Вера Ивановна, — донести все участковому.
- Да зачем, же так сразу и участковому? Позор-то, ведь какой. Может, вам, как женщине поговорить с ней с глазу на глаз и прямо? Может сама, за ум возьмется, без участкового? Бросит так делать, да и пить заодно. И ей будет хорошо и нам всем.
- Нет уж, увольте. Это вы попробуйте сами. И потом женщины алкоголички пить, как правило не бросают никогда!
- Ладно, попробую, как нибудь побеседовать с ней по душам – согласился горбун, искренне думая, что предлагают ему поговорить с Анной Михайловной — только не прямо сейчас, мне нужно собраться с мыслями набраться духу, я ведь не ожидал, что так далеко уже все зашло.
- И предупредите ее построже, пожалуйста, и без всяких обиняков, что в случае новых пропаж – заявим обязательно! — Вера Ивановна встала, тем самым показывая, что обозначает в разговоре точку.
Так эти старые соседи и поговорили, абсолютно не поняв друг друга.
Горбун пошел к себе, наивно переживая о судьбе соседки: «Вот до чего пьянка довела, как же она теперь жить-то с нами будет?. А я-то думал, что из-за него соседи такие сердитые стали.
- Ну что? — спросила Анна Михайловна, входя в кухню.
- Он практически сознался, — ответила Вера Ивановна.
- Что воровал?! — чуть не села на пол Анна Михайловна.
- Да нет, — ответила Вера Ивановна. – Он просто не стал отпираться, что приходит к нему женщина, часто выпивши, под хмельком. Но что она ворует, он, похоже, сам узнал только сейчас, от меня. Обещал, как я поняла, серьезно поговорить с ней, просил не заявлять пока в милицию.
Анна Михайловна была в шоке. «Неужели случайно попала в точку? Неужели у него и впрямь кто-то есть? Как же тогда я ее проморгала?! Или у него крыша поехала? И он сознаётся в том, чего и не было никогда? В любом случае надо действовать быстрее. А то комнатенка горбуна и впрямь может уплыть к кому-то другому».