— Добудешь шкуру, тут же летишь в отпуск — раз! В мае продлю тебе контракт — два! Присваиваю тебе старшего прапорщика и повышаю в должности — три!.. А погоду я обещаю. Сводки я уже смотрел. Завтра снова зима. Мороз и снег тебе гарантирую.
Это были его последние слова, после которых он четко развернулся через левое плечо и почти строевым протопал по пустому коридору барака на выход.
Делать нечего. Просьба командира в армии приравнивается к приказу. «А может, действительно, на свежем воздухе — полегчает?»..
Уже вечером всё, подготовив к охоте и собрав рюкзак, Василий сходил к другу-старшине за лайкой — Угрюмом. Этот пес оправдывал свою кличку. Сильный, злобный и независимый, он и хозяину-то не очень подчинялся. Но в охоте на зверя был очень хорош. Угрюм знал, что Василий берет его только на медведя, а потому всегда ходил с ним в тайгу с желанием.
Ночью Василий несколько раз вставал и подходил к окну. Полковник не обманул, ветер ослабел и подул уже с севера, морозец подсушил землю, а к утру посыпал с неба меленький снежок…
Встали они с псом очень рано и из дому вышли в полную темноту. Как и каждый охотник тем, более, медвежатник, Василий был страшно суеверен. Сейчас он очень боялся встретить на пути женщину. Ведь тогда удачи не видать. Но, ни женщина, ни черная кошка им не попались. А вот бачки, которые везли им навстречу на салазках бойцы, оказались доверху наполнены водой, а это уже к удаче!
Идти было легко, хотя и немного скользко. Снегоступы придется надевать только в низинах, где снега всегда много и он рыхлый. До места охоты можно было добраться только пешим. Василий обычно доходил до него за полтора дня. Приходилось преодолеть не одну сопку. И хотя вся дорога была нелегкой, самым трудным был последний участок пути, когда нужно было продираться, через буреломы и валежник, поднимаясь вверх по высохшему руслу петляющего безымянного ручья, который про себя Василий называл Медвежьим. Этот, медвежий угол, Василий держал в секрете. Нашел он его случайно, когда забрел сюда, еще плохо зная здешнюю тайгу. Тогда, блуждая, он чуть не провалился в древний шурф, коих много потом обнаружил у истоков этого ручья. Их вырыли лет сто назад, а может, и раньше, старатели, искавшие здесь самоцветы. Многие шурфы сохранились и были довольно глубоки. Их-то и облюбовали ленивые медведи. Чуть подработают на свой лад, и берлога готова. Не было потом зимы, чтобы Василий не находил в этих местах одну, а то и две занятые мишками зимние квартиры.
Василий шел по привычному маршруту, не замечая красоты преображающейся с рассветом тайги. Даже вырвавшиеся из-под снегоступов с характерным урчаньем рябчики не вывели его из полной погруженности в себя. Впрочем, и Угрюм на них не среагировал. Его интересовал только крупный зверь.
Сейчас Василий думал о прожитых тридцати годах и пытался подвести кое-какие итоги. Началась его жизнь, вроде бы, с хорошей приметы — родился в рубашке. Хотя мать и рассказывала, что он чуть не задохнулся от этого. Расти ему пришлось безотцовщиной. Отец бросил их с матерью, когда Василий был еще крохой. Жить было трудно. Мать часто болела, и ему рано пришлось познать труд. Но сейчас он считал, что все в его судьбе сложилось как надо, ведь многое умел, и в армии ему было всегда легче, чем остальным. Правда, в детстве у него не было никогда велосипеда, не до него. Каждая копейка в доме ценилась и береглась. Но зато теперь он знал цену заработанному рублю. И любил больше складывать деньги, чем тратить…
Охотник машинально после спуска преодолевал подъем, а мысли все ворошили прошлое. Мечта о велосипеде, с возрастом переросла в мечту об автомобиле. Любовь к технике была у него в крови. Но попробуй, купи его в деревне, если ты работаешь не в конторе. Может быть, и эта мечта осталась бы мечтой, если б ему вдруг не повезло. Призвали его на срочную службу в армию — за границу, в Польшу. Там он узнал, что военные в загранке получают две зарплаты: одну в Польше, другая копилась в Союзе. Он очень старался служить, очень. И его усердие заметили и оставили на сверхсрочную, по контракту. Появилась возможность честно заработать на машину. Василия послали в Союз, откуда, окончив курсы прапорщиков, он снова вернулся в Польшу, но ненадолго. На родине начались большие перемены. Войска из-за границы стали уводить. И он попал на далекую сибирскую точку. Хорошо хоть северный коэффициент шел. С каждой зарплаты Василий треть посылал матери, она складывала деньги на сберкнижку, но когда сумма была уже приличной, они все «сгорели» в одночасье, как, впрочем, и вклады всех граждан страны. Рубль сокрушительно упал, сбереженья обесценились. Погоревал Василий и взялся копить снова, наказав строго мамаше, чтобы деньги складывала уже дома. Но пришла пора женитьбы, а значит, и трат. Пора-то, собственно, настала давно, но Василий держался. Держался именно из-за денег. Терпел до двадцати пяти лет. Но терпение иссякло — сколько можно молодому здоровому мужику без женщины, ведь на точке они в страшном дефиците…
Тут ход его мысли прервал злобный лай Угрюма. Они уже спускались с сопки по довольно пологому склону, а снизу, метрах в ста, поднимался к ним навстречу охотник из аборигенов. Об этом нетрудно было догадаться по меховой одежде из оленьих шкур. Он мог быть и хант, и манси, и якут. Но для Василия они все были «шатунами», он их недолюбливал, считая алкашами и бездельниками. Василий остановился и сплюнул в снег. Встречу с таким бродягой он считал дурной приметой. Даже на лыжню их наткнуться… Они будто удачу его на свою сторону перетягивали. Да и дело понятное, тайга — их дом родной. А дома, как говорится… В душе же, конечно, и местные недолюбливали всех пришлых чужаков: геологов, нефтяников, военных, нагло и бесцеремонно хозяйничающих в их лесах.
Угрюм молча и по-деловому, обнюхивал «шатуна», который был в два раза меньше Василия ростом, но возраста совершенно неопределенного. Лицо его было круглым, плоским и явно пропитым. Зато все цвело и улыбалось, покрывшись множеством веселых лучиков-морщинок. Наконец, окончив досмотр, пес удовлетворенно вильнул хвостом.
- Холос собак, осен холос, — начал с комплимента охотник. – Лет пясь ему, однако?
- Не знаю. Мне до лампочки, сколько ему лет.
- Ну, здолово, военный, — протянул руку, все так же улыбаясь, абориген.
По бушлату, шапке и ремню Василия, тоже нетрудно было догадаться, кто он.
- Здорово, «шатун», — нехотя протянул руку и Василий.
- Зацем сатун? Сатун миска бывает. Моя Федя зовут.
- А по мне хоть Чингачгук. Все равно вы все «шатуны» и «одеколонщики». Спорим, что к нам в часть идешь одеколон добыть?
- Так, однако, — согласился Федя. — А посём знаес?
- Я все ваши повадки за восемь лет выучил. Только и забот у вас по гарнизонам шататься, «деколон» или «спилт» добывать.
- Засем ругайся? А твоя разве не пиёт?
- Моя пиёт, — передразнил Василий. — Но моя и служба тащит. Пока вы спирт лакаете, армия вас денно и нощно от врагов охраняет.
- От какой вараги хорони? Не знаем, — искренне пожал плечами Федор.
- От мирового империализма! Метаморфоза ты темная! А в городок зря идешь. Одеколона и у командира части уже нет. Вы весь скушали.
- Деколон нет, мозет, спилт есть? Спилт, однако, тозе холосо. Спилт доставай, к братке в гости айда. Братку угосяй — приятный делай. Братком год не видилис.
- Да ты слопаешь все по дороге, до братки своего.
- Мал-мал слопаю, однако. Мал-мал братке принеси, — ни грамма не обижаясь, отвечал Федор. — А у тебя нет, однако, спилт?
- Однако есть, да не про твою честь.
- Засем строгий такой? Засем сыбко невеселый? Селовек в тайга сыбко невеселый ходи — плохо. Селовек грустни — плохо слысы, плохо — види. Плохо — стириляй.
- Покаркай мне!
- Не надо каркай? Так не нада, холосо. — Согласился Федор. — Бери куниса тогда, — он проворно достал из своего мешка шкурку хорошей куницы и протянул Василию: — Куниса бери, спилт давай.
Василий брезгливо потрогал шкурку, помял и, сморщившись, небрежно отдал обратно.
- Мочой, небось, выделывал?
- Засем масёй? Квасцы выделай.
- Ага, квасцы. Ты их в глаза-то видел когда-нибудь? И вообще, додумался: охотнику шкуру предлагать. Да я сам любую себе добуду. Эх ты, Федя-Чингачгук, — постучал выразительно Василий по лбу и, больше не взглянув на охотника, продолжил свой путь.
А Федор долго смотрел ему вслед и не искренне не понимал, почему можно быть таким недовольным в такой прекрасный день, когда у тебя, тем более, спирт есть…
Василий же вновь углубился в анализ своей жизни. Его первая жена, Анжела, как, впрочем, и Ольга, сразу не понравилась матери. «Сынок, — говорила она, — тебе разве такую пигалицу надо? Она же, как подросток. Что ты с ней делать будешь, здоровущий такой?» А Василию очень она нравилась. Была она такой миниатюрной, легкой, стройной, глазастой, как куколка. Он обнять-то ее боялся по-человечески — как бы, не повредить чего.
Познакомился он с ней во время отпуска. В городе. Занесло его каким-то образом в зоопарк. Выпив пива, он ходил между клеток со зверями, что покрупнее, и, как охотник, прикидывал, к примеру, каким калибром какому из них засадить так, чтоб наверняка. У клетки с медведем ее и обнаружил. Она смотрела, не отрываясь, на здоровенного бурого медведя с восхищением и трепетом. Тут он возьми и скажи: