— Не такой уж этот зверюга и страшный, девушка. Я их каждую зиму отстреливаю.
С тем же восхищением и трепетом взгляд, его будущая жены перевела тут же на Василия. И таковым он у неё, кажется, оставался до последнего дня. Она действительно в двадцать лет казалась абсолютным ребенком. Ребенком, к тому же который до самозабвения обожает… цирк. И если в зоопарке Василию еще был какой-то интерес бывать, то в цирке он скучал даже тогда, когда весь зал надрывался от хохота, глядя на клоунов. Василию же было абсолютно не смешно глазеть на явно нетрезвых крашеных мужиков, которые картавили и кривлялись на арене. «А ведь, небось, в армии оба отслужили?» — осуждающе думал он них. Только буфет его в этом заведении и выручал. Три портвейна или стакан коньяка в перерыве помогали отсидеть второе отделение. Два отпуска он провел из-за жены, буквально в цирке. Дома же ему приходилось, чуть ли не все делать за Анжелу. Картошина в ее руках казалась огромной и чистилась так долго, что легче было приготовить всё самому. Постирать и отжать какую-нибудь из его вещей, для нее было уже проблематично — не хватало сил. Белье повесить на улице — до веревок не доставала. В магазин же зимой он сам ее не пускал, боялся, что в их лютые морозы она закоченеет по дороге. Зато… Зато, как мужчина… он всегда ее хотел. Она была очень нежна. Василий буквально «улетал» от ее ласк. От ее маленьких нежных ладошек, поглаживающих его атлетическую, волосатую грудь, от детских пальчиков, трогающих его лицо, поцелуев пухленьких прохладных губ. Она обожала любовные игры. Но самый главный для мужчины момент, саму кульминацию, чему все ласки предшествуют, она не переносила. Всеми правдами и неправдами избегала. То у нее голова или что-то там ещё болит, то устала, или ей просто сейчас нельзя и всё. А то возьмёт и просто расплачется. Короче — дитя, с которым Василий промучился почти два года. Она понимала, что, то, чего она давала мужу, было гораздо меньше, чем ему требовалось. И, в конце концов, как-то, уехав навестить маму на родине, не вернулась, а прислала письмо: «Прости, Вася, но устал ты со мной. Не хочу я больше тебя мучить. Да и цирка в тайге нет. Фамилию оставлю пока твою, на добрую память о тебе»…
Вот и вся любовь. Может, снова замужем теперь? А может, и в цирке работает, как мечтала? Жаль, если фамилию все-таки сменила, ведь как классно звучало бы: «Знаменитая Анжела Запихайло!»
Вздохнув с сожалением, Василий выплеснул остатки чая в костер. «Ну вот, я уже и чаю напился и даже не заметил этого. Значит, половина пути пройдена и надо снова идти, чтобы до темноты добраться до заветного ручья». Василий впервые за день глянул на небо. Оно стало высоким и равномерно серым. В лесу было абсолютно безветренно. Снег из мелкого перешел в крупные хлопья, и красиво и плавно опускался на землю и на высоченные ели, тянувшиеся из низины вверх. Охотник вдохнул полной грудью чистый, бодрящий воздух и впервые за многие дни произнес: «Хорошо!». Но тут, же сам задал себе вопрос: «А чего ж хорошего?» Ведь впереди — одни проблемы. И самая ближайшая — это шкура. Ведь она пока на живом медведе. Его одиннадцатый медведь. А на тринадцатого и министр обороны, не смог бы его заставить идти. Ведь ни один из десяти медведей, убитых им, не отдал шкуру добровольно. А, сколько охотников поплатилось своей жизнью, уходя на этого зверя? Самым опасным и роковым считается у медвежатников — тринадцатый по счету. Ну, а если повезло с ним, то уж восемнадцатый обязательно задерет. Ведь помимо огромной силы медведь обладает и мощным интеллектом, не зря его аборигены лесным человеком называют. И убить себя за просто так, он позволяет не всегда.
Василий сам был как-то свидетелем, когда нашли в тайге труп пропавшего охотника. Встреча с медведем была для него неожиданной потому, что в стволах его ружья была дробь. Первым выстрелом он не причинил медведю никакого вреда, а только разъярил его. Второй, уже с близкого расстояния, мог поразить зверя, но ружье дало осечку. Медведь подцепил когтистой лапой кожу на затылке человека и стянул скальп с головы ему на лицо. А потом смертельным ударом лапы перебил позвоночник охотнику, чем облегчил его страдания. И в честь одержанной победы и в устрашение людям выел у него внутренности… А так как медведь любит мясо с душком, он утаскивает порой свои жертвы к воде и зарывает во влажный берег. А через несколько дней устраивает свой ужасный пир. От этих мыслей и воспоминаний у Василия мурашки побежали по коже. Хотя и на одиннадцатого пошел Василий, а не на тринадцатого на душе повисло недоброе предчувствие. Да и откуда знать косолапому, что он всего лишь одиннадцатый, а не тринадцатый, к примеру?..
К ручью подошел Василий как по расписанию. До темноты оставалось времени — только к ночлегу приготовиться. Дров вокруг было море, и Василий скоро натаскал хвороста и лесин, которых с лихвой хватит до утра. Ночевку он делал всегда в одной очень удобной ложбине, не продуваемой ветром ни с какой стороны. Прапорщик разгреб снег и на мягкую подстилку из листьев, набросал еловых лап, а на них уже расстелил походный легкий матрац с поролоном внутри. Перед собой развел костер и стал готовить ужин для себя и собаки. Угрюму варил кашу с салом, а для себя пристроил к огню банку с тушенкой. Пока собачья пшёнка густо забулькала и зачмокала в котелке, костер обступила со всех сторон тьма. Кто ночевал в лесу, знает, как ночь преображает его. В розовых дрожащих отсветах огня видны лишь ближние ряды деревьев, которые, то подскакивают к костру, то удаляются от него. В зимнем таежном лесу стоит абсолютная тишина. Небо видно лишь небольшим куполом, сжатым голыми кронами деревьев. Человеку в такой обстановке кажется, что он один во всем свете. Весь цивилизованный и урбанизированный мир становится далеким и нереальным. Зато другой, невидимый и кажущийся маловероятным при дневном свете, мир мистики, духов и враждебных сил тьмы, подступает к человеку, пробуждая в нем неуверенность и страх. Это, наверняка испытывает каждый, хотя и не каждый в том сознается. Присутствие рядом живой души разбавляет страх, живые души тянутся друг к другу. «Как хорошо, что рядом Угрюм», — подумал Василий. «Как хорошо, что рядом Василий», — думал, наверное, Угрюм…
Сняв котелок, охотник разбавил густую кашу снегом, заодно охлаждая ее. И вскоре пёс аппетитно зачавкал, с благодарностью кося на Василия умными глазами. Как и любого мужика, спирт во фляжке, мирно лежащей в рюкзаке, очень искушал Василия. Ну как не выпить с устатку, да голодному, да у костра с бурлящей благоухающей банкой тушенки? Очень хотелось, но… Завтра ожидала встреча с опасным противником, а потому даже малая доза алкоголя могла ослабить реакцию в самый ответственный момент, и тогда неизвестно, чья шкура кому достанется. Пришлось поужинать, прихлебывая только чайком. Покурив после еды, Василий подложил еще пару бревен в костер, хотя и так было жарко, и попытался уснуть. Но ему не спалось, как будто перед боем. Сердце тревожно стучало в груди, и время от времени он тяжело вздыхал. То ли побег жены продолжал мучить его, когда он вроде даже и не думал о ней. То ли это проклятый медведь, которого он, может, и не встретит даже, так разволновал его? Василий терялся в догадках, но знал точно, что такого с ним никогда не было. Ведь на его счету уже десяток медведей. Да и по берлоге охота несложная. Все козыри на руках у человека. Медведь дремлет в неведенье, когда охотник и место для стрельбы уже выбрал, и снег вокруг утоптал, и курки взвел. Да и натыкается косолапый, покидая берлогу, не на охотника, а на разъяренную лайку, полностью отвлекающую все его внимание на себя. Пока же зверь с ней разбирается, охотник может вложить в косолапого несколько смертельных зарядов. Чаще хватает и одного. У Василия в большинстве случаев так и было. Другое дело, если медведь стреляный и не спешит выходить из берлоги, а сначала оценит обстановку и, определив, от кого исходит наибольшая опасность, молниеносно выскакивает из укрытия, бросаясь именно на охотника! Вот это уже действительно страшно, промах равноценен смерти!..
Когда же Василий, наконец, уснул, то сон, который он увидел, тоже был о медвежьей охоте. Нашел будто он в сновидении своем берлогу, как всегда, дерево присмотрел, за которым встать, и начал снег уже утаптывать. Как вдруг раздался визг собачий! Обернулся и увидел, как огромная лапа медвежья в берлогу Угрюма загребла. Что делать?! Куда стрелять?! Вдруг лапа эта снова высовывается и к Василию уже тянется! Прицелился Василий и ждет, когда же сам медведь покажется. Лапа уж рядом, а медведя все нет. Понял во сне Василий, что медведь этот не обычный, а такой вот длиннолапый. Взял тогда, да и выстрелил в нее. А она только дернулась и быстрее к нему потянулась. Удивился Василий, что дробь почему-то в стволах у него. Со второго хотел с близи садануть, но осечка вышла. А лапа уже над его головой когти выпустила. Отскочил, от нее увертываясь, Василий, да вдруг в яму какую-то провалился. Яма просторная и вонючая. И сопение рядом чье-то. Понял Василий, что в берлогу он к длиннолапому провалился, и от этой догадки ужасной, и оттого, что ружья в руках уже не оказалось, тут же и проснулся.
Наверное, он кричал во сне, потому как Угрюм подбежал к нему и сделал комичную, вопросительную морду. «Фу, — тяжело выдохнул Василий, держась за бухающее сердце. — К чему этот сон? Да уж явно не к добру», — ответил тут же сам себе.
А пса успокоил:
— Ничего-ничего, Угрюм, мы еще попробуем печенку этого длиннолапого.
Угрюм, наверное, поверил обещанию охотника, потому, как тут же улегся на прежнее место, и уронив голову на лапы приготовился ко сну. Василий подложил дров, посмотрел на часы — треть ночи миновала. Улегся поудобнее, повернувшись к огню замерзшей спиной, и снова уснул, но снов уже не увидел.
Утром Василий позавтракал чаем с сухарями. Угрюму тоже достался только крупный сухарь. Заморив червячка, охотники двинулись вверх по ручью к медвежьему углу. По пути на огромной ели квокала, искушая Василия, копылуха — самка глухаря. Эта крупная птица в другое время была бы отличным трофеем, но сейчас стрелять нельзя. Медведь спит чутко и далекое может услышать. Снег идти перестал. Небо было ясным, морозец легким.
Через пару часов они почти добрались до первого шурфа. Василий в десятый раз проверил ружье. Посидел на пеньке, отдышался и двинулся дальше. Угрюм узнавал местность и тоже волновался. На этот крайний шурф Василий не очень надеялся, ибо из него никогда еще не поднимал медведя. Был он широк и глубоковат, наверное, для них. За этой яминой начиналось целое нагромождение из поваленного леса. Даже зверю пробраться в нем было нелегко. Это место Василий обычно обходил по крутому берегу в обход. Но что это?! Именно у глубокого шурфа вздыбилась шерсть у пса. Он глухо зарычал в сторону сугроба над ямой и хотел уж гавкнуть, но Василий не дал, ударив его слегка по морде рукавицей. Пес не обиделся, а понял, что нужно соблюдать тишину. Василий заволновался как никогда. Опять проверил патроны в стволах, пули ли там? Ну, конечно же, пули, что же еще, с дробью он не брал. Метрах в двадцати пяти от берлоги, а теперь было ясно, что это она, охотник выбрал дерево, из-за которого удобно будет стрелять. Притаптывая снег вокруг него, он старался не вставать к шурфу спиной. Вспомнив сон, на всякий случай походил даже вокруг: «А нет ли рядом какой, другой ямы?».