После того, как раз десять приложился к взведенному ружью, целясь в черную дыру на вершинке сугроба, достал наконец взрывпакет. Поджег короткий запальный шнур и очень удачно бросил. Пакет зарылся в снег рядом с отдушиной. Угрюм в нетерпении разгребал под собой лапами, грозно рыча в сторону сугроба.
Раздался взрыв! В воздух взметнулись клубы снежной пыли, и из нее, как всегда неожиданно, выкатился медведь, нырнул под лесину и скрылся в буреломе. Все произошло так быстро, что Василий даже не успел поймать его на мушку. Удаляющийся лай говорил о том, что Угрюм преследует косолапого. Василий ловко нырнул под ту же лесину, что и медведь, потом еще под одну, затем пришлось перелезть через несколько огромных поваленных стволов, было скользко, он спешил, царапался и цеплялся одеждой. Но лай собаки был все ближе. Значит Угрюм прижал медведя к тупику и не дает уходить. Вскоре Василий увидел зверя. Он действительно прижался к завалу спиной и, как-то нехотя и лениво, отмахивался от разъяренной лайки. Медведь был молодой, некрупный, и пес позволял себе довольно близко подскакивать к мишке, пытаясь укусить его. Завидев же Василия, он осмелел еще больше и напористей повел свои атаки. Произвести точный выстрел в почти неподвижную мишень с близкого расстояния было несложно. Медведь плавно повалился в сторону Угрюма, зарылся в снег мордой, гребанул несколько раз лапами и затих. Его торчащие уши говорили о том, что он мертв. Василий перезарядил ружье и подошел к зверю, соблюдая все-таки меры предосторожности. Но все в порядке — одиннадцатый медведь взят. Пуля попала в грудь и, возможно, задела сердце. А сон оказался ничего не стоящей чепухой. Пес дал волю своим чувствам и, со злобой и урчаньем, потрепал мишку за задние лапы. Молодая медведица обладала далеко не лучшей шубой. Ей, видно, доставалось от сородичей. На шкуре были плеши и рубцы от шрамов. «Жидковата шкурка, — подумал Василий. — Ну, да это уже не мои проблемы. Ведь дареному коню, как говорится»…
Шкуру надо было снимать, пока зверь не остыл. Василий уже взялся было за нож, как вдруг услышал визг Угрюма. Не лай, а именно визг! Только сейчас он заметил, что собаки нет рядом. Следы Угрюма вели обратно к берлоге. «Угрюм! Угрюм!» — позвал Василий… Тишина. Ни звука… Снова у Василия тревожно забилось сердце. С ружьем наизготовку он бросился к берлоге. Прямо на выходе из бурелома, под первой нависшей лесиной, он и обнаружил пса. Вернее, его изуродованный труп в алом снегу. По следам Василий прочитал все происшедшее. Как только они с Угрюмом скрылись в буреломе, преследуя молодую медведицу, из берлоги вышла еще одна — матерая и очень крупная. Она изучила следы охотников, обошла дерево, за которым стоял Василий, и даже вставала на задние лапы, обнюхивая висевший на дереве рюкзак. Услышав выстрел, она не бросилась сразу наутек, а наоборот, пошла на звук. Угрюм, заподозрив что-то, летел назад без всякой предосторожности. Медведица первой увидела его и, подкараулив на выходе, подмяла его лапой и в одно мгновение разорвала ему глотку своими мощными челюстями. Услышав голос человека, она бросилась прочь огромными махами вниз по ручью.
«Ну, сука! Ну, метаморфозка проклятая! — ударил со злостью по дереву Василий. — Не уйдешь теперь! За Угрюма обязательно шкуру с тебя спущу!» Он бросился по горячим следам в погоню. Долго медведица по ручью уходить не пожелала. Раздражали, видно, следы охотников. Она сошла с них и ударилась в густой ельник по правому берегу. В этот ельник и с собакой соваться было бы опасно. «Надо поостыть, — подумал Василий, — да и рюкзак впопыхах на дереве оставил». Он решил вернуться и спокойно составить план действий.
Возвращаясь обратно, ругал себя за промашку. Первым из берлоги выскочил пестун. Можно было предположить, что в берлоге осталась ее мамаша. Медведица ведь залегает иногда с молодой самкой с прошлогоднего выводка, оставляя ее нянькой для своих будущих медвежат. Но разве он знал, что выскочила самка, а не самец? Нет. Его вины в происшедшем не было. Просто вмешался, как это часто бывает на охоте, «Его Величество Случай»…
Поднятый с берлоги, медведь уже не ложится второй раз. Он становится шатуном. И теперь, хочешь, не хочешь, надо идти за этим двенадцатым. Долг каждого охотника — уничтожить шатуна, который, не будучи приспособлен к жизни в зимнем лесу, становится опасным для людей.
Вернувшись к Угрюму, Василий похоронил его, то есть просто свалил его тело в берлогу. Надел рюкзак и поспешил к ельнику, чтобы обойти его и продолжать преследование не мешкая: ведь, если пойдет снег, он потеряет шатуна. Подойдя к ельнику, он с изумлением обнаружил по следам, что медведица вышла из него в том же месте, где и зашла, и даже прошла несколько метров по следам Василия, а потом перебралась на левый берег ручья и ушла по распадку. «Да, — подумал Василий. — С этой будет непросто. Слишком умна и коварна»…
Василий был родом с Новгородчины. В их лесах тоже водится медведь. И с детства он слышал немало историй, баек и поверий, связанных с этим интересным зверем. Уходя по малину, например, бабы из новгородских сел всегда старались уговорить идти с собой беременную женщину. Зачем вроде? А затем, что с беременной медведь не трогает, а сразу же уносит ноги из малинника. Как он определяет ее присутствие и почему это так действует на косолапого, пока остается тайной. Или вот, случай с медвежатами. Два села, рядом расположенные, Овсянки и Лужково, стада свои пасли на одних лугах. Пастух из Овсянок нашел в лесу двух малых медвежат и притащил в село. А оттуда их в город определили. Так медведица потом давай мстить Овсянкам — стала коров их задирать. И ни разу не ошиблась, ни одной коровы из Лужков не задрала. Как она это определяла, тоже непонятно.
Василий шел по следу шатуна, зная, что крепчающий мороз играет ему на руку. Ведь лапы зверя не приспособлены к низким температурам, и резвость его должна скоро поубавиться. Лишь бы снег не пошел. Ближе к вечеру, когда стало еще холоднее, Василий все чаще находил остановки медведицы. По следам было видно, что она дерет свои замерзающие лапы, оставляя клоки шерсти и капли крови на снегу. Она подолгу задерживалась, вглядываясь назад, но убедившись, что погоня не отстает, снова продолжала бег. До самой темноты Василию так и не удалось увидеть ее хотя бы издали. За день он страшно проголодался и устал. Зная свою прекрасную физическую подготовку, он подумал, что другой бы давно уже не выдержал бешеной погони и бросил эту затею. Но ему отступать было нельзя. С пестуна уже, при всем желании, не снять примерзшую шкуру. А с пустыми руками возвращаться никак невозможно. Как объяснить, где тогда Угрюм? Два без пользы загубленных медведя для рачительного Василия было слишком много. И потом, большая шкура этого двенадцатого медведя открывала перспективы на будущее, в котором зияли пока одни вопросы.
Ночевать Василий решил посреди большой поляны. Не до комфорта. Главное, чтобы обзор был. Кто знает эту дуру, что у нее на уме? Ему пришлось немало потрудиться, чтобы свалить несколько елей. В темноте это делать ой как неудобно: ветки колются, иголки при каждом ударе топора сыплются сверху и забираются под одежду, да и неприятно возиться в кромешной темноте среди густых елок. Василию иногда казалось, что он ощущает на себе тяжелый звериный взгляд…
На еловом лапнике лежать было довольно мягко и удобно. От тепла костра потянуло сразу в сон. «А что же станет, когда я поем? Вообще тогда буду дрыхнуть, как пожарная лошадь? Как плохо все-таки без собаки! Остался я без часового и разведки, если на дела военные перевести».
Опять забулькала в банке тушенка. И это «буль-буль» снова напомнило о спирте. Но если уж вчера надо было сдержаться, то сегодня — тем более. Ужин опять был под чай. И хотя тот был крепким и черным, как деготь, Василий провалился в сон, будто в яму. Мало того, и во сне, который увидел, тоже в яме оказался. Виделось ему продолжение вчерашнего сна. Снова он в берлоге длиннолапого очутился. Только знал он теперь, что длиннолапый — огромная медведица. Не успел он испугаться и что-либо сообразить, как услышал страшный рев. И тут же из темноты к нему две лампочки зеленые приближаться стали. Это глаза зверюги так светились. Она шла к нему на задних лапах и была такого роста, что нож охотничий, который держал в руке Василий, показался ему зубочисткой. Глазищи зеленые приближались, рев нарастал и будто прижал Василия к земле. Но самое страшное было впереди. Сквозь рев этот ужасный стало прослушиваться еще и жуткое верещание чье-то, поскуливающее подвывание, но наполненное такой злобой, что мороз пробегал не только по коже, но и по всем кажется нервным окончаниям. На уровне живота медведицы зажглись неожиданно еще два огонька. Тут и наступил самый жуткий момент. Резанула Василия догадка, что это и есть роковой, тринадцатый медведь! Медвежонок в утробе матери, который еще не рожден, но уже полон злобы и ненависти к человеку, пришедшему убить его мать, а значит, и его. Такого страха Василий перенести не мог, и в ужасе проснулся!..
Ружье с его колен сползло в снег, костер почти прогорел, тело его трясло не то от холода, не то от страха. Он хотел было подбросить бысренько еловых лап в костер, да быстренько не получилось: отлежал правую руку. Когда огонь все-таки вспыхнул с новой силой и треском, Василий услышал вдруг недовольный короткий рык и удаляющиеся тяжелые шаги по скрипучему снегу. Он опрометью схватил ружье и выстрелил дуплетом в темноту на этот шум. После оглушительного грома в ночном лесу снова воцарилась тишина.
До рассвета Василий больше не уснул. Он торопил время, чтобы скорее осмотреть следы, надеясь увидеть кровь. Ведь бывает — везет по дурочке, может, зацепил ее случайно?