Прошло уже несколько минут, потрясение не проходило, а нарастало, словно снежный ком. Руки и ноги у Василия все больше дрожали и слабели. Он присел на бревно и, озираясь по сторонам, приложил к губам спасительную фляжку, абсолютно не замечая жжения чистого спирта.
— Да на… Да на хрена мне… всё это на-на-до?! — спросил он себя самого возмущенно и даже чуть заикаясь. — Ради че-че-го? Р-р-ради кого?!
Быстро что-то решив для себя, он спрятал фляжку, завязал покрепче рюкзак и спустился по своему следу опять вниз, в противоположную сторону следов медведицы.
«Чихал я на это дело! И на эту метаморфозину мохнатую! Ну, ее к бесу вместе со шкурой! Раз тринадцатый в этом деле замешан, добром не кончится. Люди не дураки, они годами всё примечали, отсюда приметы и пошли… Ноги надо уносить подобру-поздорову. Кто-нибудь, только — не я! Кто подурней или, может, кому жить надоело, тот, пусть и прётся, за этой бестией, но только — не я… Не я!»…
Он уверенно направился в сторону военного городка. А по пути решил заскочить за мясом пестуна.
Боже, какими никчемными теперь казались ему, все жизненные проблемы! Забыв об усталости, он резво шагал домой, уже не ища следов под ногами, а бодро и весело крутил головою по сторонам. «Как красива все-таки тайга зимой! Какой чистый и бодрящий воздух! Как здорово просто жить! Какой я все-таки счастливый и везучий мужик!..» — Наслаждался Василий свободой и беззеботностью.
Как и рассчитывал, к вечеру уже подходил к «медвежьему углу». «Конечно, лучше бы засветло, — рассуждал Василий, — но и ночью горячий, ароматный, наивкуснейший кусок медвежатины мимо рта я никак не пронесу».
Пройти мимо «могилы» своего лохматого товарища Василий не мог. Сняв шапку, он, молча, постоял рядом с ямой, уже засыпаемой снегом, и искренне пожалел пса. Ведь была у него мысль: если отправят на дембель весной, уговорить хозяина продать ему Угрюма. А теперь смертушка стала хозяйкой этого пса. Василий вздохнул с сожалением и полез под злополучную лесину, где погибла собака. И тут… то ли рюкзаком задел сучок, то ли от мороза какой сам где-то рядом треснул, но Василия этот резкий щелчок насторожил. Он надолго замер, прислушиваясь к заполненной темнотой тайге. «Может, пестун очухался? Может, он и не убит вовсе, а лежит теперь замерзающий, раненый, издыхающий, в своей предсмертной засаде ожидая какого-нибудь бродягу, чтобы выместить на нем всю свою звериную злобу?.. Фу! Глупость какая!» — прогнал нелепицу Василий. И хотел уже сделать шаг вперед, как услышал глухое и… явно медвежье рычание! Потом громкий, злобный рев! А затем сухой треск не то толстой ветки, не то… кости?.. Волосы зашевелились на голове охотника и от этих звуков, и от страшной догадки. «Так ведь это ж она! Проклятая медведица. Снова пути наши сошлись. Это ж она дочуру свою старшую… пожирает!..» Теперь было слышно и громкое сопение зверя, и чавканье. «Жрет, да еще и причмокивает! Скот, он и есть скот! Поедает мертвую дитятю, чтобы выжил еще не родившийся детеныш. Да только напрасно, смерть обоих неизбежна. Скоро грянут настоящие морозы… А ведь вот так же она могла и меня сегодня грызть!» Мысли охотника, прервал очень раздраженный и оглушительный рев медведицы. Мерзлое мясо, видно, не очень поддавалось даже ее мощным челюстям.
Василий потихоньку попятился прочь. Тихо и почти не дыша, он добрался до дерева, за которым стоял несколько дней назад. Может, шумнул он, а может и предательский ветерок донес до зверя его запах, но стояла теперь полнейшая тишина, не рыка не чавканья, только стук его сердца… как будто все ему только что пригрезилось. «Черт! Может, учуев меня, эта зверюга теперь крадется ко мне?! Что делать?!» Он явно уже паниковал и не нашел ничего лучше, как выстрелить дуплетом в воздух. Быстро перезарядив ружье, он весь превратился вслух. Но, ни треска веток, ни тяжелых шагов убегающего зверя не слышал. Зато через некоторое время на довольно значительном расстоянии раздался злобный рев доведенного до последней степени ярости зверя. Медведица ревела громко и долго. Ясно было, что рев этот был адресован именно Василию. В ее рыке он угадывал обещание о скором отмщении за все ее беды. Как будто звериный инстинкт подсказывал ей неизбежность такой развязки и придавал ее реву силу и уверенность. Уверенность в том, что она, прежде чем замёрзнуть и пропасть в этой стылой тайге, все равно напьется горячей кровушки охотника… Василий представил, как страшная зверюга таскает по тайге его изуродованное тело, обагряя снег кровью.
К глазам его чуть было не подкатили слезы от жалости к себе. Но уже через мгновение чувство слабости было сметено гневом.
— Вот тебе! – Выскочив из-за дерева, с неприличным жестом, крикнул ей в ответ Василий. — Выкуси, скотина! Не схавать тебе меня! Это я приду сюда весной! И найду по запаху твой труп! Ты замерзнешь! Подохнешь с голоду, тварь! Но до меня не доберёшься! За мной будет верх! Потому что ты скот! А я человек! Слышишь?! Человек!..
Через минуту Василий уже удивленно спрашивал себя: «Что это со мной? Зачем я орал сейчас угрозы зверю? Или мы уже начали понимать друг друга? Нет, скорее всего, у меня просто крыша поехала. Драть отсюда надо быстрее, пока не одичал совсем в тайге».
Но по тайге ночью не ходят. По своим следам он вернулся до большой поляны и в центре ее разжег огромный костер. Спать было опять нельзя. Ужинать пришлось собачьей жратвой и, естественно, без всякого спирта…
Странно, но сразу после глубокой ночи пред взором Василием предстал вдруг сверкающий солнцем день. Он глянул на часы — они стояли, показывая третий час ночи, в то время как по солнышку было не меньше одиннадцати пополудни. «Уснул, как не опытный салага! Ё-мое! Продрых почти всю ночь да еще полдня прихватил! И как ещё не сожрали?! Везёт дураку!» Он быстро огляделся вокруг. Слава Богу, все спокойно. Хотел было вскочить, размяться, потереть лицо снегом, как делал всегда по утрам, но ничего не вышло. Тело ломило, бил озноб, в висках стучало. «Неужели заболел? Нет, скорее, это просто переутомление».