Чем ближе подходил к концу спектакль, тем чаще Сергей Иванович забывал свой текст. Суфлёрша, старуха по театральной кличке «Три — Д», Дулина Дарья Дмитриевна, из кожи лезла, чтобы помочь своему начальнику. Шептала так, что её слышно было и зрителям на последнем ряду. Но из-за неудачных зубных протезов её дикция была таковой, что разобрать что-то и рядом ничего было нельзя. Никудышкин в сердцах, проходя мимо, даже топал перед суфлёрской раковиной, чтобы там заткнулись, но Дулина с ещё большим рвением пыталась выручить его и только путала нечленораздельными звуками и других актёров. Иван Сергеевич не чаял, когда и этот позор закончится. И прекратится его унижение длиною вот уже в полгода! Ведь нигде и никогда он ещё не чувствовал себя так погано, как в проклятом «Фокусе». Особенно сегодня, когда, невесть, что бубня и строя дурацкие гримасы, приходилось скакать и кривляться на сцене самому перед зажравшимися буржуями. Он уже определённо знал, определённо решил, окончательно и бесповоротно, что, как только опустится последний занавес, он помчится в ближайший магазин, возьмёт литр водки и напьётся до чёртиков! Иначе. Иначе он просто задушит кого-нибудь! И, в первую очередь, кого-то, из подвернувшихся Фокусманш! Или нет, сначала — суфлёршу! Он давно больше думал о водке, чем о спектакле, и боялся лишь одного: что после окончания предпоследнего действия не выдержит и убежит в магазин и не вернётся на спектакль. Жить так, как жил он эти шесть месяцев без водки и сигарет, не было больше мочи. Силы просто закончились. А дура жена надеется вместе с Яшкой Фокусманчиком, что он закодируется снова. Нате — выкусите! Да гори — синим огнём, этот проклятый «Фокус»! И должность! И вообще такая никчемная и пошлая жизнь!..
А в это самое время, когда предпоследнее действие спектакля уже заканчивалось, анашистская братия собралась в кандейке электрика, чтобы раскумарить последний на сегодня, вечерний косячок. Рабочие не знали, что на сцене сегодня присутствует — сам режжисёр, а потому, совершенно не заботились о конспирации. Вася набивал «трубку мира» сам. Парню взгрустнулось вследствие ностальгических чувств по лагерной жизни, навеянных радио «Шансон», которое он целыми днями слушал, а посему захотелось забить особенный косяк. Васёк, надо сказать, и без ностальгии, когда сам заправлял папироску, пропорции между табаком и анашой сдвигал всегда в сторону последней. Однако сейчас забил, ну, просто атомный косяк! Друзья не успели толком оценить старания Мунштукова, трубка мира не замкнула ещё и первый круг, как вдруг!.. Словно из-под земли, прямо в центре честной копании, вырос собственной персоной – режиссёр! Обстолбек, как раз только затянулся, причём сделал это от души, но выпустить дым не успел, хотя косяк спрятать за спину сумел вовремя.
Лиловый от злости Никудышкин, не давая никому рта раскрыть, накинулся на рабочих с яростной руганью. Не зная, кто сегодня ответственный за занавес, он метался в круге, будто лев в клетке, брызгая поочерёдно каждому в лицо слюной, при этом поясняя, какие все они остолопы, кретины и сволочи. Артисты уже целых десять минут несут со сцены отсебятину, так как не могут покинуть её, из-за какого-то — идиота, забывшего вовремя опустить занавес. А ещё ведь и декорации надо заменить! Пока он орал, Обстолбек, не смея выпустить дым, менялся в лице. И без того косые глаза его вообще прилипли к переносице, щёки раздулись до предела и побелели, на лбу от напряжения выступила испарина. Бедняга чувствовал, что, ещё немного, и дым, независимо от него, сам начнёт просачиваться из организма и, быть может, даже через уши. Когда, наконец, наоравшись, режиссёр заметил разительные перемены в лице бедного киргиза, то, сначала сделал паузу, а потом спросил у его товарищей: