Валей звали его покойную жену. Очень тяжёлую, крупную (гораздо выше дяди Юры), добрую и кроткую по характеру женщину, которую мы все знали и очень уважали. Она неожиданно умерла года два назад от нелепой простуды.
- Давайте помянем, ребята, её доброе имя, её чистую душу, —глядя на рюмку, трогательно произнёс он. — Ей сегодня ведь память.
Мы все привстали и молча выпили за упокой её души. Вытерев усы, дядя Юра взял кусочек пирога, но есть, почему-то не стал. А снова вздохнул и, абсолютно не похожий на себя, начал, под тихое потрескивание костра, свой неожиданный рассказ-исповедь.
- Приснилась она мне, ребята, этой ночью. Молодая и красивая, какой увидел я её в первый раз в литейном цеху. Такая же — весёлая и смешливая. Это уже потом, из-за меня, она стала молчаливой и печального образа женщиной. Не повезло ей в жизни со мной — это факт! Такая уж у меня неугомонная, антисемейная натура. Ещё дед мой в детстве моём, после того, как я наш дом в деревне спалил, когда пороть уж устал меня за «поджиг», посадил напротив и сказал, вытирая собственные слёзы: «Ну, что ты за сорняк такой?! Ну, почему ты только соки из людей тянешь? Только вред от тебя. Да враньё на каждом шагу! Бедные жёны твои. Не одну, наверное, в гроб загонишь. И ведь хороших баб загубишь, поди, подлец! Ибо дуракам таким, завсегда с бабами везёт». Напророчил, выходит. Но разве ж виновен воробей, что он воробьём родился? А гусь — гусём? Разве я виноват, что я — как порох, что кровь во мне до сих пор брагой бурлит?! — Он вскочил, поправил костёр и снова сел. Схватил вторую рюмку и молча, с жадностью выпил. Вытер усы и в запальчивости продолжил:
— А Валюху свою — я завсегда любил! С самого начала и по сей миг! С первого самого взгляда, когда увидел её на электрокаре. Рослую, да — румяную. Лицо круглое, брови дугой, груди, как мячи! Щас таких девок нет. Щас другая какая-то порода пошла — длинноногая, костлявая, лица бледные — не то! Цапли – цаплями, не — чета моей! А когда увидал, как Валюха ящики бросает, будто с опилками они, а не с литьём, то сказал себе: «Ша, Юрбан! Это твоё!». Глаз мне никогда не изменял, не зря ж я наводчиком в артиллерии служил. Девок у меня море было, но, ни от одной сердце не защемило. В каждой чего-то не хватало мне. А в этой всего было с избытком. Вышло у нас с ней всё скоро. Я тянуть не люблю, вы меня знаете — я скорострельный. А она — по доброте своей, не сумела отказать мне, хотя уж наслышана, наверное, была, что я бабник отчаянный. Да. Не умела она людям отказывать и доверяла всем очень. Бывало, сегодня получку отдашь, а завтра мы уже без денег сидим. Одному даст взаймы, другая попросит, если есть хоть рубль в доме, никогда не соврёт, что — нет. Врать вообще не умела, сколько ни учил для пользы хозяйствования.
До и после свадьбы нашей комсомольской я её всё по кинам водил. Любили мы индийские. Оба плакали на них, оба без ума от танцев и песен их были. Дома же друг другом насытиться не могли. Только время это медовое, когда мы были свободны и всюду парой ходили, даже на рыбалку, промчалось быстро. Всё счастливое, оно тоже, видно, скорострельное. Вскоре родила она мне друг за дружкой, дуплетом, Димку с Маринкой. Внимание её всё на них пошло и заскучал я дома. Ну, как мужики скучают. Когда в ушах крик один, перед глазами горшки да пелёнки. И, надо сказать, росли дети мои как-то уж очень медленно. А натура моя неусидчивая. Она на волю рвалась, к перемене событий. Поболтать хотя б с кем, о политике, например.