Утро летнего дня на юге России… Отдельный разведывательный батальон при танковой дивизии построен для развода на крошечном миниплацу. Подразделения еле умещались на нем, тесно прижавшись к батальонному клубу, и друг к другу. Суббота. Обычно этот день посвящался уходом за техникой и хозяйственным работам. Ведь армия — это огромное хозяйство, за которым следит, пожалуй, самый хозяйственный глаз на свете — глаз военного.
Батальон небольшой, вместе с офицерами и прапорщиками чуть более трехсот человек. Командир батальона ходит от роты к роте, от взвода к взводу и отдает распоряжения. За ним, как тень, стараясь не отстать ни на шаг, замполит. Это второй человек в части после комбата по власти и первый — по массе тела. Ему трудновато поспевать за поджарым майором, а после четких команд и указаний того, как правило, и добавить нечего. А так хотелось, чтобы не только офицеры, но и солдаты, почаще слышали его голос. И если бы уж не боялись, как комбата, так хотя бы помнили о его существовании. Командир батальона знал в лицо и по фамилии каждого подчиненного вплоть до рядового. У своих офицеров и прапорщиков знал, как зовут жен и даже детей.
Память у комбата была феноменальная. Он помнил, где, в какой каптёрке, на какой полке, и в каком ящике какие лежат гвозди, гайки и шурупы, где валяется очень необходимая именно сейчас доска, сколько на данный момент в батальоне лопат, ломов и носилок. Этим он постоянно всех удивлял, и к этому никак не могли привыкнуть его сослуживцы. А о доскональном знании техники, оружия и всех воинских уставов и говорить нечего…
Чтобы поставить в тупик нерадивого офицера, он мог спросить его:
— А что написано на седьмой странице Устава гарнизонной и караульной службы?
И сам, показывая пример, мог слово в слово, буква в букву, процитировать любую строчку из любого воинского устава.
Это был подтянутый, высокий, статный мужчина с волевым лицом и с очень зычным, сильным голосом. По одному голосу уже можно было предположить в нем огромную внутреннюю силу. Дослужился он до майора и должности комбата благодаря упорству, характеру и личным способностям (он окончил только курсы младших офицеров, в Высшем военном училище учиться ему не пришлось). А по плечу ему была бы и академия. Это была прямая и сильная натура. Человек, который постоянно работал над собой и работал очень много — вообще. Того же он требовал и от подчиненных, напрасно полагая, что все должны и способны служить так же. Подражать его примеру и захотели бы — смогли немногие. Разные способности и разное отношение к службе порождали непонимание и постоянные конфликты между ним и его подчиненными. Может, в глубине души большинство его и уважали, но в повседневной работе просто боялись. Ибо был он очень строг, как к солдатам, так и к офицерам, спрашивая со всех, как с самого себя. Сколько бы раз на день не заходил комбат в помещения рот, его приветствовали дневальные, самым громким и почти истеричным: «Сми-р-но-о!».
Те, кому повезло больше — и они находились дальше от входа в казарму, сразу прыгали в окна (если, конечно, это был первый этаж). И спасались бегством вместе: и солдаты, и младшие офицеры, забывая про всякую там субординацию. Перед комбатом все были равны: все бездельники и тунеядцы! И каждому он быстро находил работу.
Хуже всего было, когда он успевал подать знак дневальному, чтобы тот молчал. Или когда он сам влезал в окно. Вот тогда он собирал обильный урожай нарушителей воинской дисциплины. Тогда его громовой, гневный голос заставлял дребезжать стекла в окнах. Провинившийся же от его крика был просто парализован. Тем, кто попадал под горячую руку комбата, в ту минуту сочувствовали даже враги.
Наказывал командир на всю катушку. Особенно дембелей, боясь, видно, что скоро они ускользнут из-под его власти.