Виктор. (Утирая рот рукавом, в тон Тезке.) Не-а. Я нормальный мужик. Спроси у любого кавказца, что есть месть? И он тебе скажет, что… месть – это не только возвращение долга. Месть это… еще и огромнейшее удовольствие! Правда, эта бывшая, неприступная студентка вскоре очень озадачила меня, заявив, что… беременна! Мы оба где-то с ней зевнули. Я свозил ее на консультацию к доверенному врачу…, и тот подтвердил, что она не врет и, что аборт уже делать поздно. Сначала я хотел ее вышвырнуть вон! Но потом передумал. Рожала она у меня дома, под присмотром того же эскулапа. Родила мальчика. Кстати на нее в пору беременности находили просветления. Она чуть ни на коленях ползала предо мной, уговаривая больше не давать ей героин, даже, если она очень…, очень будет просить его. (Иронично и зло.) Но я же, не мог смотреть на ее ломку, на ужасные мучения (Отхлебывая из бутылки, сокрушенно качая головой и вздыхая.) Я наоборот давал ей наркотик по первой же просьбе. Когда она родила, я на пальцах объяснил ей, что ребенок этот может быть — в дальнейшем… только идиотом! Ибо мать-дура всю беременность травила не только себя, но и плод! Прежде, чем заполучить свою очередную дозу, я заставил ее отвезти ребенка к порогу детского приюта, а потом подписать еще и документы, делающими меня хозяином ее квартиры. Ведь на один её героин, я сколько — бобла потратил. (Испытывающее смотрит на Тезку.) Ну? А, что на это… скажешь?
Тезка. (Как ни в чем небывало.) А, что? Всё вполне разумно. Деньги жалко. Их хотелось вернуть. Квартирка бы её, все-равно пропала. Логично.
Виктор. (Сквозь зубы, корчась от боли и держась за живот.) Да? Логично?! Вот поэтому-то логику я и считаю фригидной сукой. Логика всегда холодна и бесчувственна.
Тезка. А ты? Сам? Разве не такой?
Виктор. И я! Был! Таковым — холодным, безчувственным и безжалостным! Но потом… во мне что-то щелкнуло…. Сейчас, по крайней мере, я уже не тот. Раз решился, наконец-то, наказать себя! Однако слушай — дальше. Сейчас еще интереснее будет…. С того самого дня, как пацана она подбросила в приют, ко мне в гости зачастил ее папенька. То бишь — Леха! Бит! (Глядя на Тезку, как тот замер в недоумении). Во сне, конечно. Не на яву, глюки не причём. Каждую ночь он являлся — пред мои очи: о двух руках и о двух ногах но, как и его бюст — в черной бронзе! Помнишь, как Командор у Пушкина? Вот точь в точь и у меня такая же ситуация с ним сложилась. Именно тогда я понял, что к классике надо относиться серьезно. Только начну засыпать, тут же слышу его тяжеленные шаги! Бум-бум-бум! Потом дверь со скрипом открывается… и он! Собственной персоной! Во весь проем! Многотонный монолит! Гудит, как колокол. Басом: «Идем со мной!». Страшно — жуть! Я не мог спать. Один ведь в квартире! Эта дура — Лизка куда-то свинтила от меня. И я не искал ее. Я был занят теперь только этой проблемой. Раздразнил бронзу на свою голову. Кто бы рассказал – не поверил бы. Спать стал только днем, днем он не приходил во снах, а жить я… ночью приспособился (Посмеиваясь.) Перешел на ночной образ жизни. Как ондатра! Я потерял покой. Кусок не лез в глотку. Алкоголь не брал. Даже к сэксу охладел.
Тезка. (С ехидством.) Вот тут и решился, наверное, наложить на себя рученьки?
Виктор. (С укоризной.) Нет, братан — спешишь! (Прикладывается к бутылке.) Нашлась вскоре эта чуда-юда. Сама приползла наркоманка. Я ее естественно стал прогонять: не до нее уже. Да и наигрался я с Лизкой, надоела до чертиков. Однако она так умоляла оставить ее, так унижалась! Змеей ползала предо мной на брюхе, целовала штанины, клянчила дозу…. Что нашло на меня, не знаю. Может, папеньке ее за ночные мучения свои еще немного захотел досадить. Короче…. Черти, наверное, подтолкнули меня идиота-извращенца снова увалиться с ней в постель!… Ну, ни как! (Бьет ладонью себя по коленке.) Ни как я не мог предположить…, что именно в этот последний раз заражусь от нее… (Срывается на истеричный крик.) СПИДом! (Вскакивает и ходит, взад-вперед стеная и хватаясь за голову.)
Тезка. (В испуге) СПИД?! Ты произнес это слово? Мне не послышалось?!
Виктор. Да! Да! Не послышалось! Именно поэтому я и не подал тебе руки при знакомстве! Конечно, от рукопожатия его не подцепишь, но у тебя сложилось бы потом обо мне превратное мнение…. Ведь я-то уже понял, что стану изливать тебе душу. И, что придется рассказать и… об этой болезни тоже….
Тезка. А, разве… после таких грехов, вынутых… с самого дна души и выставленных напоказ… тебя еще может интересовать о себе чьё-то мнение?
Виктор. Выходит, что может! И я жажду его от тебя услышать. (Садится и пьет из бутылки).
Тезка (Недоуменно пожимая плечами). Хорошо… ты его услышишь…, как только закончишь свое повествование.
Виктор. После той роковой ночи. Эта сучка опять пропала… и уже навсегда. По-моему она и вернулась ко мне, чтобы только заразить. Больше я ее не видел и ничего о ней не слышал. Я остался один. Совершенно один.
Тезка. Ну, а к памятнику ее отца… ходил?
Виктор (Уныло). Да. Но всё изменилось в точности — до наоборот. Теперь памятник смеялся надо мной.
Тезка (Удивленно). Ка-как это?!
Виктор (Разводя руки и пожимая плечами). Вот так! Он теперь… смотрел на меня… и… довольно щерился, как будто знал, что дочь его заразила меня смертельным недугом и тем самым отомстила мне и за себя, и за его внука, и за него самого….
Тезка. Да! А как сын? Ты что-нибудь узнавал о нем? Он действительно… больной? Отстает в развитии? И… тоже вичинфицированный?
Виктор. Я только знаю: у какого приюта она его оставила. (Покачиваясь и держась одной рукой за живот.)
Тезка. А кошмары во сне? Продолжаются?
Виктор. Бронзовый Бит приходит по-прежнему по ночам… (Вздыхая.) но и во снах теперь… только довольно хохочет.
Тезка. (Удивленно.) Надо же?! Ха-ха-ха!
Виктор. (Показывая на Тезку пальцем.) Ага, вот-вот! Так же, как ты сейчас ржешь надо мной. Мне стало невыносимо жить от всего этого! И прежде всего, конечно…, от осознания скорой и неминуемой смерти. Я стал быстро сдавать, все самые поганые болячки стали цепляться ко мне, а мои знакомые «айболиты» именно скорый конец мне и пророчили в последнее время… вся требуха гниёт, не выпить, толком не поесть… организм понесло в разнос, максимум через три месяца… врачи предсказали каюк. Да, и от всей той гадости, тоже стало нестерпимо, что творил за всю свою жизнь, о которой не дает забыть… этот проклятый… голос совести… этот судья… с рождения внедренный в нас имплонтант, абсолютно чуждый человеческой природе, которая рвется всегда к животному, порочному, а эта зануда — совесть пытается нас удержать на коротком поводке: (Гримасничая.) «Стой! Куда?! Обратно! Ты же человек! И тебе так поступать негоже!»
Тезка. Выходит все-таки, именно болезнь и приоткрыла тебе глаза на себя? И подтолкнула к самоубийству?
Виктор. (Нервничая.) Да, нет же! Нет! Я ведь говорил уже… свою никчемность и гнусность, я знал всегда. А когда презираешь себя, жизнь превращается в тяжелое бремя. Болезни, просто погнали отпущенное мне время галопом! Вот и надо было спешить с реализацией решения, которое подсознательно зрело во мне уже давно…. И вот я здесь. И рад, что успею сделать хоть один поступок, за который не будет стыдно. Уберу себя, как мусор с лица этой планеты, собственными руками.
Тезка. А, как же капитал, недвижимость?
Виктор. (Загадочно.) О-о?! Вот тут я остался верен себе. Половину всего, что на территории Хладокомбината я завещал главарю одной криминальной банды, вторую — другой, а эти две группировки давно враждуют между собой. (Довольно улыбаясь.) Они и не предполагают пока, какую бомбу подложил я под них.
Тезка. Ну, так они же и без тебя, говоришь, уже враждуют.
Виктор. Э, нет. Прежде в их вражде не было места для моей роли. А теперь в городе будут говорить: «Как здорово он стравил этих отморозков». И я буду рад, что благодаря мне они быстрее покрошат друг друга и этого хлама тоже станет несколько меньше. Сукины дети! Выродки! Ладно б, просто барыг грабили, а сколько судеб они покалечили наркотиками!.. И я Лизку может, не сгубил, если б не они. (Сверкает молния и гремит гром уже в непосредственной близости.) О? На меня капнуло!