Всё! С этого момента он стал ощущать себя только лошадью. Лошадью – в буквальном смысле этого слова. Он разучился говорить и понимать человеческую речь. Он только хрипел и ржал. Причём так точно и громко, что лошади отзывались на его ржание издалека. Он почти не ходил пешком, а только бегал, вернее, скакал: то рысцою, то галопом – подражая лошадям. Тряс головой, таращил и косил глаз, надувал ноздри, бил по земле ступнёй, словно копытом. Все делал, как настоящий конь. А по прошествии лет и лицом стал похож на коня. Нос был вытянутый и приплюснутый у самой губы, ноздри выделялись, губы стали большими и толстыми, он мог их вытягивать очень далеко, особенно, когда брал хлеб из чужих рук.
Собственно, хлеб и яблоки, да огурцы, стали его основной пищей, которой кормили его земляки. Пил он только воду, руками не пользовался вовсе: они ему стали ни к чему. Он держал их впереди, согнув в локтях и прижав к груди. Ни словом, ни жестом общаться с ним было невозможно. Если лошадь, хоть что-то понимала, то он не понимал ничего. Поначалу, конечно, было очень страшно и странно видеть такого односельчанина. Но село постепенно привыкло к нему и такому. Вреда ведь от дурачка не было. Носится просто некое существо по лугам без забот. Ржёт лошадью, съест сухарь, если дадут, попьёт воды хоть откуда, и никаких с ним хлопот. Может, проскачет несколько раз за лето по огороду или бахчам, так от этого убытки не большие. Предпочитал-то он всё-таки дороги. Хоть вроде и совсем лишился этот человек рассудка, однако, если присмотреться, то и ему что-то нравилось больше, а что-то и нет.
Например, скакать по дороге, где лежит толстым слоем лёгкая пыль, ему наверное, очень нравилось, потому что в таких местах он скакал по нескольку раз подряд – взад и вперёд. Поднимая пыль всё выше и выше, он ржал уже иначе, чем обычно, как-то коротко и довольно, громко фыркал и мотал головой – чувствовалось, что это ему — по душе. То же самое, похоже он испытывал, когда скакал вдоль кромки берега, по воде, улыбки на лице дурачка не было, он разучился улыбаться, вместо неё Конь, как-то по-особенному вытаращивал глаза, нижнюю губу вытягивал дальше обычного, и опять было понятно – ему сейчас хорошо!
По — прежнему его тянуло к лошадям. Завидев запряженную телегу, Конь – тут как тут, смотрит на лошадь, таращит свои безумные глаза, и угадывается, что глядит он на этих животных всё-таки с каким-то восхищением и уважением. А лошади на него всегда смотрели свысока, с подобием усмешки: «мол, чего уставился? Под ноги лучше гляди, дурачина!» Если ехать было далеко, а Конь не отставал, то извозчик, чтобы отогнать его, применял порою и кнут. Иначе дурачок мог заблудиться, а кому он нужен-то, кроме своих – батрацких? Кнута Конь боялся, и подчиняясь, боли и страху, отставал от телеги и убегал обратно, к селу.
Что интересно – здешние собаки дурачка вообще не замечали. Как будто знали, что не человек это и не скот, а так, тень какая-то. Тень-то она вроде бы и есть, а вроде бы её и нет. Не бегали за ним и не лаяли. А вот слепни, те явно принимали его за того, за кого он сам себя считал. Всегда роем носились за ним. Сядет слепень дурачку под лопатку, ну, кажется, сейчас вонзит жало — ан нет, не успел! У дурачка, как у настоящего коня, мышцы вдруг начинают дрожать и дёргаться, так что не тут-то было. На другое место перелетит – то же самое. Молодец, Конь! Научился, приспособился! И смех с ним, и грех!..
Эх, немец! Эх, фриц! Может быть, ты жив до сих пор? И, наверняка, о смерти уже подумываешь, во многом каешься, о многом сожалеешь, ходишь, небось, в кирху исповедоваться, но ведь не знаешь, что самый большой твой грех носится с самой войны с лошадиным ржанием по окрестностям русского села — Батрацкое. Простит ли тебя Бог? Ему только ведомо… но простил бы ты себя сам и смог бы жить потом, если б хоть раз видел это странное существо поздней осенью, под открытым небом на калде для скота – в одиночестве! Потому, что скотина вся в закрытых помещениях – холодно, а он стоит под дождём вперемешку со снегом, на ледяном ветру, мокрый до нитки, дрожа всем телом, уткнувшись лбом в столб, фыркает и встряхивает головой, разбрызгивая воду с волос. Топчется босыми ногами в луже с раскисшим навозом и страдает, не понимая при этом ничего…
Наверняка, сейчас, увидев такое, ты бы пал пред ним ниц, и рыдал от сострадания к несчастному и страха за участь души своей… не ведает, очень часто не ведает человек, во что выльется тот или иной грех его…