Один заезжий водитель, услыхав, как-то от местных, что рядом с Зейвой такое гиблое место, от которого все должны держаться подальше, решил показать свою храбрость и демонстративно остановил грузовик прямо под Змеиной горой. Мало того, он стал лазить там, среди кустарника и меж камней, но, ни одной змеи так и не повстречал. Вернулся в Зейву и посмеялся над тёмными людьми. Вечером того же дня, приехав к себе и загнав машину во двор, он пошёл в дом, как ни в чём не бывало, забыв уже о своём подвиге. А из кузова машины тем временем выполз огромный курамар и напугал до смерти его мать, которая никак не ожидала в самом центре города наступить на змею! Женщина скончалась на месте от разрыва сердца. Может, это и легенда, коих много: красивых, а порою и ужасных живёт в каждом ауле. Но легенда не означает ведь всегда обязательно вымысел.
С утра до вечера то первое лето в Зейве Меджнун проводил в лесу, который, скорее, походил на райский сад. Всё изобилие восточного базара, которое он наблюдал, посещая с отцом бакинские рынки и за которое надо было платить деньги, тут росло совершенно задаром. Только протяни руку или не поленись влезть на дерево. Здесь произрастали самые разные фруктовые деревья: и груши, и абрикосы, и гранаты, и мандарины, и хурма, и многие сорта ореха. И, наконец, наиболее полюбившееся Меджнуну дерево — тут. Его сладкие, сочные, душистые плоды, похожие на огромную малину, пришлись ему особенно по душе. По детской наивности, он недоумевал тогда: «Ну, ладно, бакинцы ходят на работу ради денег, чтобы потом пойти на рынок и купить на них, что им нужно. Но зачем жителям Зейвы работать ради денег в колхозе, когда можно приходить в лес и за бесплатно брать всё, что нужно?..». Однако здешние крестьяне, мало того что трудились каждый день на государственных плантациях лука и полях кукурузы, они ещё работали и дома, не покладая рук. В основном это, конечно, прежде всего, относилось к женщинам. Они таскали с реки и озера воду на себе, поили и кормили — скотину, стирали и готовили, ходили за хворостом в лес, поливали сад и копались в огороде и ещё успевали рожать и няньчиться с детьми. Мужчины же, особенно аксакалы-пенсионеры, обычно просто руководили ими. Сами же, изредка распилив какое-нибудь бревно или прибив доску, всегда ждали только полдня, чтобы собраться на излюбленном в ауле месте у почты, сообща покурить с земляками и поговорить о важных мужских делах. Некоторые, получив тут же корреспонденцию, углублялись в чтение, а потом обсуждали прочитанное вслух. Наобщавшись, расходились по домам обедать, потом отдыхали, а вечером снова собирались там же. Иногда по выходным дням Зейву посещал киномеханик. Тогда прямо на открытом воздухе вешали экран-простыню и крутили кино, которое смотрели одни мужчины. Мальчишки прятались с обратной стороны простыни и смотрели кино наоборот. И, если вдруг на всю округу раздавалось дружное мужское ржание, то это точно с экрана показали голую ногу женщины, а может быть, даже и грудь! Хоть и изредка, но такая нечаянная эротика проскальзывала в советских фильмах на радость мужчинам Зейвы, да и мальчишкам — тоже.
Так проходили в этом ауле дни, недели и годы. Похожие, как близнецы, спокойной чередой сменяя друг друга, не нарушая ничем мирного, монотонного движения времени. Люди забывали порою, не только какой день недели или число, но и какой год вообще они живут на этом свете. Наверное, потому в аулах, подобных Зейве, они жили очень подолгу.
У Меджнуна тоже в то первое лето дни в Зейве были довольно однообразны, но он от этого нисколько не страдал, его всё устраивало в такой жизни. И он безмятежно наслаждался ею, хотя и в то счастливое время случались порою некоторые потрясения. Два пренеприятнейших случая произошли с ним тогда. Как это часто бывает: те, кем мы восхищаемся, и преподносят коварные сюрпризы и разочарование.
Буйволы дяди Ашота обычно паслись сами по себе в окрестностях деревни. И однажды, скрываясь от полуденного солнца, они зашли в тенистый лес и расположились на отдых невдалеке от дерева, на котором полудремал, полугрезил Меджнун только что в буквальном смысле объевшийся груш. Искренне обрадовавшись нежданно-негаданно объявившимся крупнорогатым собратьям, он решил, во что бы то ни стало пообщаться с ними. Подобрав на земле падалицу поприличнее, Меджнун со странной для него отвагой выдвинулся к жующим беспрестанно жвачку животным. Остановившись неподалёку, он стал подкидывать им под ноги своё угощение, на которое буйволы не обращали никакого внимания. Наивному мальчику было невдомёк, что если бы они действительно хотели груш, то могли бы сами, без чьей-либо помощи полакомиться ими. Меджнун сбегал за новой порцией падалицы и стал, крадучись, приближаться к самому здоровенному бугаю, протягивая к его морде медовую, переспевшую грушу. Когда бык, уступая настойчивости Меджнуна, изъявил желание, наконец, хотя бы понюхать предлагаемое угощение, смелость молодого джигита куда-то подевалась, рука его разжалась, и плод упал на землю. Нагибаться за ним сытый буйвол не захотел, а повернулся боком, показывая сим, что рандеву закончено. Меджнун решил тогда добиться расположения старшего брата лаской. Осторожно подкравшись к задней части тела животного, которая, в отличие от головы с огромными рогами, не казалась ему столь опасной, он нежно погладил буйвола по крупу. Уставший от полуденных слепней и мух скот воспринял это прикосновение за очередную посадку на его тело назойливого насекомого и так врезал хвостом по уху Меджнуна, что у того зазвенело в голове и искры брызнули из глаз. Он еле-еле устоял на ногах. У мальчика хлынули слёзы, больше от обиды, нежели от боли. «Так-то брат ответил на мой душевный порыв!» В нём вмиг вспыхнула южная кровь, он схватил валявшийся дрын и, что есть силы огрел им по хребту неблагодарное животное. Буйвол тоже был не северных кровей, тем более, и ему эти довольно чувствительные побои показались вовсе не заслуженными, и с ловкостью, непонятной для — этакой туши, он развернулся и бросился на обидчика. С ещё большей лёгкостью и ловкостью Меджнун, будто на крыльях, взлетел на свою излюбленную грушу и с ужасом стал взирать оттуда на налитые кровью глаза взбешённого скота. Бык в ярости рыл копытом под его деревом землю, скоблил рогами ствол вековой груши, очищая её от коры, толкал головой так, что в три обхвата дерево сотрясалось, роняя на скота, сотни своих плодов. Буйвол задирал голову и мычал низким басом, посылая угрозы зарвавшемуся мальчишке, который посмел его ударить. Его, которого и тигр-то старается обходить в джунглях стороной. Не скоро он успокоился и отошёл от груши. А потрясённый Меджнун пришёл в тот раз домой очень поздно, гораздо позднее буйволов. Но даже после этого случая нельзя сказать, чтобы добрый Меджнун стал ненавидеть этих животных, хотя восхищаться ими стал всё-таки меньше.
Подобный же случай произошёл у него с Абреком. Так звали самого огромного местного волкодава. Как-то, завтракая, Меджнун вышел с гроздью винограда и куском только что испечённого лаваша на улицу и увидел, как мимо пробегал этот самый пёс. Обрадовавшись знакомому и очень уважаемому им кобелю и пребывая в прекрасном расположении духа, Меджнун крикнул ему: