И она не ошиблась. Доказательством этому было то, хотя в это и трудно поверить, что Меджнун не тронул её в их первую ночь. Не тронул потому, что Фатина попросила его об этом. Они пролежали на одной постели, не сомкнув глаз всю ночь — взахлёб, рассказывая друг другу о себе. И из этих рассказов поняли оба, насколько близки, насколько родственны их души. И как им не хватало в жизни друг друга. Меджнун уснул первым, со счастливой улыбкой на лице, хотя самое большое, что он сумел позволить себе, это взять её крохотную ручку — в свою и изредка ласково поглаживать её. С первыми лучами солнца Фатина стала внимательно вглядываться в лицо Меджнуна. Лицо человека, которого она уже любила! Незаметно для себя уснула и она, уронив лёгонькую головку на грудь мужу. Меджнун тоже, когда проснулся, заглядывал в её личико, изучая его, и, не удержавшись, стал гладить волосы Фатины, а потом поцеловал её крохотную ручку, а затем и каждый пальчик. И тут девушка не выдержала и стала тоже нежно целовать его, а потом, заглянув в последний раз испытывающе в глаза, будто бы проверяя — не ошиблась ли она в нём, улыбнулась и стала сама освобождать себя от одежды…
Из спальни новоиспечённые супруги вышли только после полудня, держась, как дети, за руки. Меджнун был — на седьмом небе! Он стал настоящим мужчиной. Ели молодые всё подряд и с большим аппетитом. Смеялись и дурачились, кормя друг друга из рук. Хотя матери не всё нравилось в поведении молодожёнов, она приказала дочерям воздержаться от колкостей и косых взглядов. У неё самой в груди боролись теперь два чувства. Первое: то, что Меджнуну, кажется, повезло с девушкой и что он счастлив. И она, как мать конечно же рада за него. А другое: чувство ревности. Ведь таким ласковым и обходительным с матерью он не был. И никогда не награждал таким любящим взором.
Недолго дали наслаждаться без оглядки своим счастьем молодым родные Меджнуна. Уже вскоре их вернули к прозе жизни. И если Меджнуну не слишком прибыло хлопот, то его молодую супругу женщины нагрузили по полной программе. Видя это, Меджнун всячески пытался облегчить её долю, помогая Фатине и заступаясь за неё. Мать то и дело отводила в сторону и отчитывала его:
- Ты избалуешь, ты испортишь себе жену! Зачем ты делаешьеё работу? Ты что, баба, что ли? Зачем взялся таскать за неё воду?
- Но, мама?! — оправдывался сын. — Разве может она донестиведро? Посмотри на неё, это ведь трясогузка, а вовсе не лошадь.
- А сёстры твои, выходит, лошади?! Не может носить по ведру,пусть таскает бидончиком!
- Но она панически боится собак, ты же знаешь, какие псы у насбегают по Зейве. А для них она чужая, к ней они ещё не привыкли.
Мать махала на него рукой и отзывала в сторонку Фатину.
- Зачем ты позволяешь мужу помогать тебе? Ведь он мужчина.Хочешь, чтоб над ним смеялся весь аул?
- Я ему говорила, он не слушает.
- А зачем жалуешься на собак?
- Простите меня, больше не буду, — по-детски просила пощадыФатина. — Я буду очень, очень, очень стараться. Я стану ему хорошей женой. Ему никогда не будет стыдно за меня!
И матери Меджнуна становилось жалко эту по существу ещё девочку. «Эти двое, — думала женщина, — два сапога — пара. Уже могут иметь детей, но сами никогда не повзрослеют. Потому что оба — не от мира сего».
Зато её дочери не имели ни малейшей жалости к своей снохе.
- Мама, — жаловались они ей, — Меджнун женился на лентяйке и неумехе. Она всё делает из-под палки, плохо и очень медленно.И ходит за водой в туфлях, чтоб понравиться мужчинам. Прикажией в калошах ходить, как мы. А то Меджнун у нас святой, он смотриттолько в небо, а что под носом у него, не видит.
Через минуту Фатина скользила по двору уже в большущих калошах. Скользила, чтобы они с неё не слетели. То, что она делала всё медленно, был явный поклёп. Фатина, наоборот, была очень юркой и проворной, а теперь, летая по двору в большущих калошах, она ещё сильнее походила на трясогузку, и это умиляло Меджнуна, и он влюблялся в жену всё больше. Впрочем, как и она в него. Уходя за водой или хворостом, они с удовольствием и надолго пропадали с глаз своих домочадцев. Меджнум знакомил Фатину со своим любимым лесом. Угощал её самыми вкусными плодами с самых любимых им деревьев. Ведь никто не знал лес лучше, чем он. И, естественно, они то и дело целовались. За этим занятием и застал их однажды чабан-Али. Он был поражён тем, что к собственной жене можно так нежно относиться и целовать её, не стесняясь при этом даже её самой! Что возомнит она о себе?! Разве такое возможно для мусульманина? Ведь женщина — это же сосуд мерзости! Как можно целовать этот сосуд? «А ещё считают меня дураком, — размышлял он. — Есть, оказывается, и подурнее!» Он, так разволновался увиденным, что тут же разнёс эту новость по аулу. Дошли вскорости эти сплетни и до матери Меджнуна, которой пришлось прочитать отдельно каждому молодожёну по длинной-предлинной осуждающей нравоучительной лекции.
Зато ночью молодые были полностью предоставлены самим себе. И любили, и ласкали друг друга, как им хотелось. А между любовными утехами читали книги. И это доказывало, наверное, догадку матери, что они — не от мира сего. Если сегодня Фатина читала мужу «Ромео и Джульетту» — её любимое произведение, то следующей ночью муж читал Фатине «Меджнуна и Лэйлу». И над той и другой книгой в грустных местах они плакали оба. Перед сном, целуя мужа, каждый раз Фатина говорила:
- Я благодарю Бога, что Он дал мне в мужья тебя.
- А я благодарю Его, что мне Он дал тебя, — отвечал ейМеджнун.
- Мы ведь никогда не расстанемся, Меджнунчик?
- Мы будем вместе вечно. – Успокаивал Фатину муж.
- Я буду любить тебя, как Джульетта! — жарко шептала Фатина.
- Тогда я должен любить тебя, как Ромео? — спрашивал муж.
- Нет, — загадочно улыбаясь, отвечала ему жёнушка. — Любименя, как Меджнун!
Если бы кто-то видел наедине эту пару своими глазами, наверное, сказал бы, что такой любви не бывает. Что эти двое какие-то особенные. Действительно, не такие как все.
В декабре, в сезон холодных беспрерывных дождей шайтан принёс в дом Меджнуна нежданного гостя, всё того же милиционера из Заргавы — племянника муллы. Гостя такого ранга нужно было встречать, как полагается. Тем более, за хозяевами был должок — он ведь помог продать «Волгу». Без этой помощи не было бы и свадьбы — на которую, кстати, и его приглашали, но почему-то он на ней не появился. Меджнун пригласил милиционера в дом поужинать, но тот отказался.
- В доме душно. И есть я не хочу. Давай лучше посидим в вашейлетней беседке, у тебя же там крыша не течёт. А? Ха-ха-ха, — рассмеялся милиционер непонятно чему, потому, наверное, что простобыл навеселе. От него разило спиртным, хотя и был он сам за рулёмсвоей «девятки».
В беседке он выставил на стол бутылку коньяка и скомандовал:
- Давай рюмки, Меджнун! У нас будет мужской разговор.
Меджнун вскочил и хотел уж было, исполнить поручение, но милиционер, поймав его за локоть, силой усадил за стол и, погрозив пальцем, опять рассмеялся.
- Э, нет дорогой! Почему сам? Или ты ещё не женат? Или она утебя больна? А? Ха-ха-ха! Боишься, сглажу твою красавицу? Ах, — ты,плут! Ха-ха-ха!
Меджнун, краснея от комплимента милиционера, назвавшего его жену красавицей, с удовольствием крикнул в сторону дома.
- Эй, Фатина! Принеси нам рюмки!.. Пожалуйста.
Фатина не заставила долго себя ждать. Подгоняемая шипящими золовками, она вскоре появилась, неся мужчинам на подносе вазу с фруктами и маленькие рюмки. Потом, на секунду юркнув в дом, снова выскочила, прикрывая голову, от всё более расходящегося дождя, какой-то дерюжкой. Она скромно улыбалась своей белозубой, наивной, детской улыбкой, в кое-какой одежонке, в большущих калошах на босу ногу, замерев между беседкой и домом, ожидая словно послушный денщик, дальнейших приказаний своего генерала. Меджнуну было несколько неудобно перед гостем за столь простецкий вид своей супруги и он злился на сестёр за то, что те даже зонтика для неё пожалели. Милиционера простота нисколько не смущала, он вперился в девушку опытным мужским взглядом, который, как рентген, просвечивал любую одежду на женщине, выявляя главное. В миниатюрной девушке он ничего особенного не находил, кроме единственных преимуществ — её юности и чистых глаз, кои с возрастом мужчины ценят больше всего остального.
- У тебя хороший вкус, Меджнун, — похвалил, не то хозяина, нето его жену племянник муллы и предложил: — А давай-ка выпьемпервую рюмку за ваше семейное счастье. Ведь я на свадьбе вашейне был.
- Мы приглашали, — попробовал оправдываться Меджнун, ногость махнул на него рукой и указал на рюмки. Когда они пустымивернули их на стол, милиционер продолжил свою мысль. — А не был я на твоём тое только потому, что был на нём мойзлейший враг — Ахмед-Оглы. Да! У него большие связи и большаяродня. Но у меня ещё большие связи и ещё большая родня! В егороду, так себе — людишки, только на нём, вернее, на его хитрости всё и держится. Он путается, у нас под ногами. Скоро выборы главы администрации района. Как только этот ублюдок узнал, что я выдвинул свою кандидатуру, он поспешил сделать то же самое. Битва будет у нас не на жизнь, а на смерть! Мне будет дорог каждый голос! Ты-то, понятное дело, проголосуешь за меня. Ведь так?
- Так, — спокойно согласился Меджнун, абсолютно безразличный к политике, тем более, он ещё ни разу и не голосовал.
- Молодец! — хлопнул его благодарно по плечу милиционер. —Но мне этого мало. Твоя мать и сёстры должны проделать то жесамое. Потом этот ваш дурак чабан-Али, который, хоть и дурак, носемья-то у него большая. Мне и его хотелось бы перетащить с твоейпомощью на свою сторону. Поговори с ним. Пусть забудет обиды.Скажи ему, что я разрешу, в случае моей победы, ему одному пастисвоих баранов у нас в горах. Бывшую почту я отниму у Ахмеда-Оглыи мы откроем, ну, например, аптеку. Ведь в Зейве нужна аптека. Всёэто вложи ему в уши. А уж он разнесёт по всему аулу.
Гость то и дело подливал в рюмки коньяк, не слушая нытьё хозяина о том, что больше двух рюмок он не пьёт. Бедный Меджнун заедал коньяк горстями винограда и всё не мог перебить его терпкий обжигающий вкус, сам же хозяин напиток вообще не закусывал. Между тем, дождь лил, как из ведра, и бедная Фатина, промокшая насквозь, то и дело шмыгала носом и дрожала, но старалась улыбаться, притоптывая в раскисшей жиже и продолжая ожидать приказаний. Но подвыпившие мужчины, кажется, вовсе забыли о ней. Самой уйти в дом было нельзя. Не позволял обычай. Милиционера же, как назло, тянуло всё говорить и говорить.
- Знаешь, откуда у Ахмеда-Оглы деньги? Весь его капитал приплыл из Нагорного Карабаха. У него там один дядя генерал, другой полковник — зам по тылу. Они за деньги от армян организуютотступления. Да-да! Выторгуют у них армяне кусок территории: отсих до сих. И наши горе-вояки: от сих до сих и отступают. И в Бакукое-кому от этого перепадает. Вот так весь Карабах и профукали этипредатели нации. А Ахмед-Оглы — их доверенное лицо, коммерческий директор, допущенный к их капиталу.
О происхождении денег своего клана милиционер дипломатично умолчал. Не меньше часа он беседовал с ничего не понимающим ни в политике, ни в бизнесе, ни вообще ещё в жизни Меджнуном, пока коньяк, наконец, не закончился. С ним закончились и темы для разговора. Провожал гостя до машины, Меджнун, уже еле передвигал ноги, и двор кружил перед его глазами, словно карусель. Когда милиционер, пожав крепко руку хозяину, укатил, наконец, восвояси, только тогда Фатина подскочила к мужу и, положив его руку себе на плечо, повела в дом. Меджнун впервые в жизни такой пьяный просил прощения непослушным языком у жены за своё неприглядное состояние и клялся больше никогда не пить. А Фатина только смеялась над ним, таким забавным. Когда, поскользнувшись, они растянулись оба в луже у порога дома и расхохотались, любой бы сделал вывод, что эта парочка действительно никогда не повзрослеет.