Переодев дома мужа в сухое и накормив горячим, Фатина уложила его спать. Утром он, благодаря её заботам, встал, как огурчик. Голова не болела, и настроение у него было отличное. Однако оно тут же испортилось, потому что его любимая жёнушка, встать с постели не смогла. У неё был жар и озноб одновременно. В доме не оказалось ни одной годной таблетки, всё или не те, или настолько пожелтевшие от времени, что их и принимать-то было опасно.
- Нечего особо беспокоиться, — резюмировали золовки. — Всеиногда болеют, однако же, выздоравливают.
Свекровь пробовала лечить невестку народными средствами: травкой и мёдом, а также горчичниками, отчего к вечеру Фатине немного полегчало. Однако настроение у больной было пессимистичным.
- Я умру, наверное, Меджнунчик, — тихо проговорила онамужу, не отходившему от неё ни на шаг. — А я так хотела когда-нибудь порадовать тебя сыном.
- Не смей так говорить. Слышишь?! Не смей, — не приказным,а скорее, просящим тоном перебил её муж. — Ведь у тебя всего лишьпростуда. Прости! Прости меня, дорогая! — вдруг пылко заговорил сотчаянием в голосе муж. — Это я! Я во всём виноват, не уберёг тебя!Мне надо было отпустить тебя в дом, а не заставлять мокнуть поддождём.
- Нет, дорогой, ты ни в чём не виноват, — гладила руку мужасвоей горячей, как кипяток, рукой Фатина, успокаивая его. — Таковобычай.
- К шайтану такие обычаи, раз они столь бесчеловечны и тупы!Магомед был прав! Мы живём в светском государстве, но по исламским законам!
- Милый, — будто не слыша мужа, проговорила Фатина, — настал момент, когда я обязана открыть тебе свою тайну.
- Тайну? — удивился Меджнун. — Разве у тебя есть от меня ещётайны?
- Только одна, любимый.
- А…Она плохая? Если так — не говори! Скажешь, когда выздоровеешь. Если захочешь, конечно.
- Я хочу сейчас, Меджнунчик. Она хорошая, для меня. Но незнаю, как ты… хотя нет, конечно же, знаю — знаю, ты не осудишьменя.
- Нет-нет! Конечно же, никогда! И ни за что, дорогая! Ведь ятак люблю тебя!
- Моя мама — армянка.
- Ну и что?! Я давно это знаю. Тетя Зарина сразу же сообщилаоб этом моей матери.
- Папа с мамой полюбили друг друга ещё в СССР, когда этобыло совсем неважно. – Продолжила Фатина. — Потом, когда началась война в Карабахе истали приходить оттуда похоронки, мама не могла даже показатьсяна улице. Женщины её обзывали, а мальчишки кидались камнями.Люди аула даже с папой перестали разговаривать. Чтобы исправитьположение, он добровольцем отправился в Карабах и там погиб.После этого и папина родня ополчилась на маму. Дядя выгнал еёиз дома со словами: «Езжай к своим армянам, у нас тебе делать нечего!». Выгнал в том, что было на ней. Меня родные отца, ей не отдали. Мама сумела добраться до родины. Вскоре пришло письмо изРоссии, наверное, только так могло оно дойти из Армении в Заргавудо тёти Зарины. Мама писала, что мы обязательно с ней увидимсяи чтобы я не забывала молиться о нашей встрече. Больше писем отнеё не приходило. Теперь самое главное, Меджнун. Вскоре, как яродилась, папа с мамой поехали в гости к маминым родителям в Армению, где дедушка по секрету от папы меня окрестил.
- И это вся твоя тайна? — улыбнулся Меджнун.
- Да. Меня крестили Юлией. И поэтому дома мама часто называла меня Джульеттой. Папа знал, кто такая шекспировская Джульетта и не обращал на это внимания, а иногда и сам повторял замамой это имя, обращаясь ко мне. Поэтому я и говорила, что будулюбить тебя, как Джульетта. То есть, как я сама. Когда нам сталожить плохо из-за ссоры армян с азербайджанцами, мама сталаочень набожной. Она мне стала рассказывать о — Нашем Боге, Которого у нас называют Иисусом, а у вас — Иссой.
- У нас он только пророк.
- У христиан — Сын Бога. И Сам Бог, имя Которому — Любовь.
- Любовь?
- Да. Любовь. Так Он — Сам сказал о Себе. Только это я и запомнила из рассказов мамы о нашем Боге. И ещё, что Он очень пострадал от нехороших людей. Но и это-то ведь вовсе немало, Меджнунчик. Разве есть большее, чем слово «Любовь» и его значение? Вот,посмотри. — Она разжала кулачок и Меджнун увидел на её ладонималенький золотой нательный крестик на простом гайтанчике. Нанём чётко был изображён распятый Христос. — Он так любил людей, — продолжала пояснять Джульетта, — что умер из-за любви к нам. А Небесный Отец так любил СвоегоСына, что воскресил Его. С этим крестиком меня крестили, но носить я его не могла. Когда мне было очень плохо, когда я болела илименя обижали в доме дяди, я смотрела украдкой на это распятье имне всегда становилось очень жалко Христа. Ведь ножки и ручки ему пробили гвоздями! Насколько Его страдания больше всех моих, понимала я, и мне становилось легче.
- Ты, такая маленькая и слабенькая, жалела — Самого Бога?! Нет,ты не от мира сего, Джульетта.
- Когда я умру, Меджнунчик.
- Нет-нет! Только ни это! — перебил муж. — Потому что я и самтогда следом за тобой тут же умру!
- Боже, упаси, Меджнунчик! Я этого не хочу!
- Тогда ни слова о смерти. Ведь ты должна ещё встретиться смамой. И родить сына.
- Чтобы ни случилось, Меджнунчик, не расстраивайся. На всёволя Бога, — как будто не слыша мужа, просила со слезами в голосеДжульетта. — Есть такое место, где все хорошие люди, все, кто любили, в конце концов, всё равно встретятся. Мы умираем — не на совсем. Я в это верю! Иначе — не за чем, ни жить на свете, ни любить. Полежисо мной, пожалуйста, — попросила она, улыбаясь. — Чем ты ближеко мне, тем мне лучше и легче.
Однако на следующее утро ей стало ещё хуже. Джульетта металась в бреду и звала в беспамятстве то свою маму, то Меджнуна, который не выпускал её разгорячённую руку из своих ладоней, то призывала Господа.
- Кажется, она обращается вовсе не к Аллаху, — подозрительноприслушиваясь к больной, засомневалась одна из золовок, на чтоМеджнун твёрдо заявил:
- Потому, что она христианка!
- Твоя жена — христианка? — дуэтом возопили в ужасе обесестры.
- Да! – Твёрдо заявил Меджнун. — И зовут её Джульеттой. Когда выздоровеет, я буду зватьеё только так. Ей не придётся теперь скрывать своего имени. Мы всебудем называть её Джульеттой.
- Конечно, дорогой. Но, чтобы выздороветь, ей надо всё-такимолиться Аллаху! — съехидничали сёстры и вышли вон, ещё большеохладев к больной.
- Христианка или мусульманка, она всё равно живая душа и еёнадо спасать, — твёрдо заявила их мать. — Я побегу, сынок, к Ахмеду-Оглы, упаду к нему в ноги, чтобы он съездил в Заргаву, к сестреЗарине, ведь её муж — фельдшер. Он добрый мужчина, не откажетпомочь. Лишь бы оказался дома.
Дома оказались оба. И Ахмед-Оглы не отказал матери Меджнуна — поехал за фельдшером, и муж сестры Зарины без слов согласился ехать в Зейву. Но на полпути случилась беда! Пьяный уже несколько дней милиционер из Заргавы на большой скорости вывернул из-за поворота и, не справившись с управлением, врезался в джип Ахмеда-Оглы! Тяжёлый «Чероки» устоял на дороге, а вот «девятка» племянника муллы полетела в пропасть! После падения на дно ущелья машина загорелась. Водитель в ней, наверняка, уже был мёртв. Ахмед-Оглы, как и его машина, от столкновения не очень пострадал, но фельдшер, сильно ударившись головой, истекал в беспамятстве кровью. Спасать теперь надо было его! Ахмед-Оглы помчался, насколько позволял его джип, в Давичи в районную больницу, где и сам предусмотрительно остался подлечиться, пока всё успокоится и хотя бы немного страсти поулягут по погибшему милиционеру. Ведь его родные, наверняка обвинят во всем водителя «Чероки». К вечеру весть о страшной аварии на горном серпантине донеслась и до Зейвы. Сёстры и мама Меджнуна, уважавшие доброго фельдшера, попавшего в реанимацию, подняли плач и вой и уже забыли про лежавшую пластом и не открывающую глаз, словно спящая красавица, Джульетту.
А ночью она… умерла. Хотя это и обнаружил сам Меджнун, он всё равно долго отказывался верить в её смерть. Что никогда она уже не позовёт его по имени, не встанет с ложа, не улыбнётся ему, не поцелует. Он тряс жену, звал, пробовал открывать ей глаза. Всё было напрасно. Когда, наконец, смирился, что Джульетта покинула этот мир, то плакал совсем немного. И довольно скоро взял себя в руки. Попросил своих женщин подготовить жену к погребению, сам же отправился рыть могилу. И в тот же день Джульетту похоронили, почти как мусульманку, однако на старом, христианском кладбище, где и была приготовлена Меджнуном могила под большим кустом акации. Глубокой ночью, отыскав на берегу озера наиболее красивый и подходящий камень, он с помощью чабана-Али закатил его на арбу, запряжённую ишаком, и привёз на кладбище. Вдвоём мужчины установили камень вертикально, как крест, на могиле Джульетты. А сам крест с помощью зубила и молотка Меджнун выбил в правом верхнем углу камня. Впервые ту ночь он провёл на могиле жены. Меджнун не спал. Он разговаривал с любимой, будто — с живой…
Утром следующего дня к дому Меджнуна прикатил мулла, его привёз один из многочисленных племянников по какому-то очень важному делу к молодому хозяину. Мать Меджнуна вместе с сёстрами, загрузили для муллы в багажник машины мешок муки и очень просили его что-нибудь сделать с Меджнуном, который своим домом теперь избрал христианское кладбище. Мулле очень не понравилось, что жена Меджнуна оказалась не Фатиной, а Джульеттой и тайно исповедовала Христа. Но в его планы пока не входило, журить за что бы то ни было Меджнуна. Он был нужен ему совсем для других целей.
Старик нашел парня, сидящего прямо на земле у большого камня с крестом и что-то бормотавшего под нос, будто он молился. Однако, хотя он и стоял на коленях, лицо его не было обращено к Мекке, а потому мулла громко поздоровался.
- Салям алейкум, дорогой Меджнун!
- Ву алейкум, а салям, — пробубнил в ответ, не поворачиваяголовы, Меджнун. И только потом, как показалось мулле, нехотя встал и повернулся к нему.
- Прими моё соболезнование, — с напускной грустью проговорил старик. — У тебя горе. И у меня тоже горе. Убили ведь моеголюбимого племянника.
Меджнун молчал, потупив взор, и было непонятно, слышит ли он то, что говорит ему мулла.
- Да-да! Именно убили! Не удивляйся, Меджнун! Ахмед-Оглыненавидел моего племянника! А как узнал, что тот опередил его, выдвинув свою кандидатуру на выборах, пришёл, говорят, в ярость ипоклялся убить его.
- Кто говорит? — неожиданно задал вопрос Меджнун.
- Люди говорят, — не растерялся мулла. — И ещё они говорят,что он был пьян с утра, когда поехал за фельдшером. Кстати, из-заэтого шакала, устроившего автокатастрофу, пострадал и фельдшер,твой родственник. И неизвестно ещё, выживет ли он? И твояжена, ведь умерла тоже из-за Ахмеда-Оглы! Ведь её могли спасти, если бы этому безумцу не пришла мысль сбить автомобиль моего племянника в пропасть. Но ничего, Аллах всё видит! Он накажет убийцу рукой справедливого мстителя! И этой рукой возмездия будешь ты, Меджнун!Правоверные во всех наших аулах об этом только и говорят: «Меджнун отомстит! Меджнун так этого не оставит!».
- Кто говорит? — опять задал всё тот же вопрос Меджнун и поднял, наконец, глаза на муллу. Таких уставших и испитых горем глазтому ещё не приходилось видеть. Но старик посчитал, что и это может сыграть ему на руку.
- Кто говорит? — повторил вопрос Меджнун, снова потупиввзгляд в землю.
- И Коран говорит то же! — с нажимом произнёс старик. — Зубза зуб! Кровь за кровь!
- Странно. — Удивлённо произнёс Меджнун.
- Ничего странного, — назидательно продолжал пояснять мулла. — Надо просто чаще заглядывать в священную книгу.
- Странно — то, старик, что, когда твой родственник убил моегобрата, ты учил прощать. Теперь же.
- Не дерзи! — перебил его взбешённый мулла. — Не забывайся!Ты грубишь сейчас не только старшему, но и мулле! Аллах за этопокарает! Учти!.. Если трус, так и скажи прямо! Но не дерзи мулле,я ведь и проклясть могу!
- О, Аллах! — воздев руки к небу, устало и со вздохом произнёсвдруг Меджнун. — Мне очень жаль тебя, если твои слуги так злы итак лицемерны.
- Что?! — вскричал мулла, выкатив в изумлении глаза наМеджнуна. — Ах, вот как?! Ересь иноверки жены твоей, этого сосудамерзости, проникла и в тебя?! Ты такой же безбожник, как твой отеци брат!
- Я не безбожник, мулла, — спокойно отвечал Меджнун. — Япросил Аллаха о выздоровлении и отца, и жены. Он не услышалменя. Теперь мой Бог — Любовь.
- Будь ты проклят, Меджнун, — во веки веков! — Закричал иступленьи старик,воздев к небу руки, — за эти слова! И все Меджнуны заодно вместе стобой! Да покарает тебя небо! Чтоб ты не дожил до следующего дня,сумасшедший! — Повернулся и пошёл прочь, продолжая ворчать ипотрясать посохом. И в это самое время сверкнула молния, ударилгром и пошёл дождь. Старик вздрогнул и прибавил шагу, заспешивк машине, чтобы не промокнуть, а Меджнун рассмеялся ему вслед.
Мулла велел снова отвезти его к дому Меджнуна, там он сам выгрузил мешок с мукой и бросил его наземь под дождь, ничего не поясняя выскочившим женщинам. Он только погрозил им клюкой и крикнул, что проклял Меджнуна и весь его род, и укатил восвояси.
Сёстры завыли от страха, а мать, прикрикнув на них, заставила скорее тащить муку в дом, ведь этот мешок был у них последним. Потом послала их на кладбище отнести брату зонт. Но они принесли его обратно.
- Почему он не взял его? — спросила их мать.
- Он сказал, что он нужен был раньше, теперь же без надобности, и прогнал нас.
- И правильно сделал, — констатировала мать, отнесясь к рассказанному дочерьми, со странным спокойствием.
Наутро Меджнуна нашли мёртвым, лежащим ничком на могиле жены. А на камне с левой стороны, видно, им самим был выбит теперь и второй крест. Значит — он знал, что всё-таки умрёт от любви.
По аулам пополз слух, что парень умер от проклятий муллы, отчего старика стали бояться ещё больше. Мулла же делал вид, что он ничуть не удивлён такому скорому воздействию его проклятий. И узнав, что на шее у Меджнуна был надет маленький золотой крестик, не разрешил хоронить его на мусульманском кладбище. Чабан-Али сказал, что Меджнун сам, когда ещё искали камень на озере, просил похоронить его рядом с женой, что односельчане и сделали. А потом на камне появилась неизвестно кем выбитая надпись на русском языке: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Меджнуне и Джульетте».