Баба Вера. (Машет в сторону окна рукой.) Да соседка это – Лукерья. Любительница подслушивать, да подсматривать. Тем более, меж нами с ней и забора-то нет.
Зина. А что ж вы не сделаете, мама?
Баба Вера. А зачем? До этого ведь клада у нас и тайн никаких ни от кого не было.
В дом врывается красная от возбуждения Лукерья и, не здороваясь, подбоченясь сразу наступает на Акопа. На шее у нее болтаются выброшенные Евгенией бусы.
Лукерья. (Громко и гневно.) Нет! Вы посмотрите только на этого гостя с юга! (Передразнивая Акопа) Акоп нащупал! Акоп откопал! Акоп почистил! Акопу больше всех!.. Ты вот расскажи лучше всем, почему ты именно ночью клад откапывать решил?! И почему, когда откопал, не в дом этот, сундук потащил, а на плечо и через кладбище, в сторону — новой шоссейки подался! Так и упер бы клад, если б не Лукерья! Я ведь не такая, как эти порядочные старики! Как только лицо кавказской национальности объявилось в нашем селе, я спать перестала. Я сразу подумала: «А чевой-то в нашей глуши ему спонадобилось?! Ведь у нас и рынка-то даже нет!..» И затеяла за ним слежку! Круглыми сутками. В ту ночь я вела наблюдение из свово нужника! Видать было плохо – луны нет. Комары кусают! Живого места на мне не оставили, до сих пор чешусь, как шелудивая! Однако высидела! Как на кладбище он подался, я выскочила, догнала и за шкирятник его — хвать! Так у него с испугу истерика даже случилась, он сундук бросил и на четвереньках по кладбищу меж крестов от меня улепетывать стал, и по-армянски что-то скулил! Кое-как поверил, что я не кладбищенский призрак, а соседка бабы Веры.
Акоп. (Возмущенно.) Зачем врешь, женщина?! Все не так было. Во-первых, я лицо не кавказской, а закавказской национальности. Где Армения? Карта посмотри, да?! Во-вторых, когда ящик с золотом откопал, сильно разволновался. Вот ночью направление и потерял, сама говоришь видать плохо без луны было. Потом ты направление показала, я сориентировался и сюда сундук принёс.
Лукерья. (Сложа руки на груди, язвительно.) Да-да-да. Как же?! Если б моя воля, я бы тебе никакой доли вообще не дала!.. А вот со мной граждане – земляки. (Обводя всех воинственным взглядом). Вам поделиться придется! Не видать бы вам всем сундука, как своих ушей, если бы — не я!
Акоп. Э, Слушай, сумасшедшая женщина?! Как так? Акопу ничего не дать?! И ты здесь вообще причём? А?!
Евгения. (Возмущенно) Нет! Вы смотрите-ка на эту обнаглевшую! Сколько нашлось любителей… на эту… как ее? Дед?!
Дед Демьян. Дерьмовщинку!
Евгения. Во-во, на дармовщинку! Никто не просил тебя в туалете сидеть! Да и сидела ты там всю ночь может по своей нужде! А не о нас переживая!
Лукерья. (Подбоченясь.) Чего-чего?! Ты что думаешь, Женька?! Что если ты конторская, так тебе можно простых труженников оскорблять?! И людей их законного имущества лишать?! Думаешь, если я одинокая, незамужняя и бездетная, так меня и обделить можно?! Да у меня брат – лесник, у него ружье! И если я ему про клад расскажу, и про то, как ты нас с ним обделила! Он!.. Он!.. Да ты знаешь, какой он дурак! Не хуже твоего мужа! Только твой — тихий, а он — дикий!
Евгения. Твой брат, может, и дурак, и дикий! И самое место ему в лесу, а про Макара моего не смей так говорить!
Макар. Это вы о ком, Евгеш?
Лукерья. Конечно дурак, раз верит, что вы с председателем каждый август на повышение квалификации в Сочи вдвоем летаете! А младшенький ваш — вылитый ведь Агдам Мафусаилович! Об этом всё село судачит!
Евгения. Дура! (Бежит к мужу, обнимает и целует его в голову). Макарчик мой! Знай! Что бы о тебе не говорили, я все равно тебя только любила, и любить буду!
Баба Вера. (Осуждающе.) Ну и поганый же язык у тебя, Лукерья.
Лукерья. Язык обыкновенный, бабский! Среднестатистический. Пусть не задается!
Дед Демьян. (Подходит к Лукерье с протянутой рукой и, как и у всех гостей, жалобно просит.) Наку. Наку.
Лукерья. Наку? Счас. (Роется в фартуке и достает кукиш.) На-ка вот, выкуси! Получишь ты теперь наку от меня! Как же?! Опосля того, что с огородом моим сделал!
Баба Вера. Так не его это грех, Лукерья. (Оборачивается к дочерям.) Это мы с отцом виноваты. Поставили его по весне огород вскопать. К вечеру он уж заканчивал, хотели ужинать звать его, да тут, как назло, коровке нашей телиться преспичило. А роды-то сложные были, провозились до утра. О нем-то тогда только и вспомнили. Не остановил же деда никто. Ну, а он, как с нашим огородом-то покончил, на Лукерьин перекинулся. И перекопал все! Начисто!
Лукерья. Под нуль все сработал! Мотоблок хренов! Редиску. Только посадила. Чеснок, укроп, петрушку, клубнику ремонтантную! (Слезно.) Все цветы любимые. Луковицы по почте выписывала. Все уничтожил, злодей! За один только этот урон, обязаны мне от клада долю отстегнуть!
Зина. А что? Я считаю, это справедливо. Акоп откопал. Лукерья… м-м-м… как бы инкассировала.
Евгения. (Перебивая.) Какая ты добренькая, я посмотрю. Я на твоем месте вообще бы в это дело не совалась, потому, что тебе-то, никакие доли уж точно не нужны. Зачем тебе еще наше золото?! Ну, скажи? На тебе его и так больше, чем в сундуке. Тебе первый муж оставил прекрасную квартиру, второй, разводясь, подарил кабриолет. От третьего ты, уходя, забрала все шубы и драгоценности, коими он, с дуру, успел тебя осыпать. И детей ты не завела.
Эрнст. (К Евгении, вставая.) Извините. Просто, как профессионал, хочу заявить. В том, что бывшие мужья оставляли вашей сестре перечисленные выше ценности и недвижимое имущество, вовсе не является противозаконным. Ведь они делали это по своей воле. Зинаида даже не прибегала в этом вопросе к суду. Ведь я прав, Зина?
Зина. Совершенно верно. Я ни о чем их не просила.
Эрнст. Скажу даже больше. Я и сам был трижды женат, и мои жены, уходя от меня навсегда, не взяли с собой ни копейки, и ни одной даже своей вещи. И, тем не менее, я чист перед совестью и законом.
Все слушали с раскрытыми ртами, а женщины переглядывались от столь странных вещей, услышанных от Эрнста.
Евгения. Что-то мне не очень верится в такую… неестественную… протсо патологическую женскую благотворительность.
Зина. А мне кажется, они просто очень любили Эрнста. А такую возвышенную любовь, которая неизмеримо выше низменной меркантильности, мещанкам, конечно, никогда не понять!
Евгения. Это я мещанка?!
Эрнст. (Перебивая Евгению.) С вашего разрешения, я поясню! Все три жены обожали меня. Но… все-таки покинув навсегда…
Лукерья. (Перебивая, всплескивая руками, умиленно.) Как романтично! Будто в бразильском сериале!..
Баба Вера. (Перебивая Лукерью). А ты объясни нам, наперво, милок. Как такое может быть? Я век прожила, а такого не видала, чтобы бабы?! Всё мужу оставляли добровольно.
Е в г е н и я. Да! Можно разве обожать своего… (Брезгливо.) Извините за это слово — мужа… до такого безумия?!
Эрнст. Дело в том. (Потупив виновато взгляд.) Дело в том, (Со слезой в голосе), что я просто… трижды вдовец…
Баба Вера. (Испуганно, как и все женщины, кроме Зины, и крестясь.) Ба-а?!.. Ой!.. (И, пятясь от него, садится на табурет, держась за сердце, испуганно смотрит на Эрнста.)
Эрнст. Да-да, дорогие мои. (Прохаживаясь в возбуждении по комнате.) Волей безжалостного рока и стеченьем странных, трагических обстоятельств я лишился трех любимых мною и любящих меня жен. Моя первая жена умерла от приступа странной аллергии, которой никогда, вообще-то, не страдала. Вторая скоропостижно скончалась, непонятно чем отравившись. Третья утонула в бассейне, при загадочных обстоятельствах. Она ведь была тренером по плаванью. И самое страшное в том, что во всех трех случаях я находился рядом… да-да, господа! Именно рядом, с ними! И, тем не менее, не смог бедняжкам помочь! В последнем случае я так увлечённо читал газету, сидя в кресле качалке у кромки бассейна, что и не заметил, как бедолога пошла ко дну. Наверное, молча, раз я не слышал крика о помощи.
Баба Вера. (Опять хватаясь за сердце, кричит в сторону Зины.) Дочка! (Зина бежит к ней. Тихо.) Ты давно вдовца-то знаешь?
В это время Эрнст продолжает прохаживаться в волнении по горнице, заламывая руки, а другие женщины шарахаются от него в испуге. Затем он идет к ведру с водой и пьет из ковша воду так же, как Дед Демьян, полоская сначала шумно горло.
Зина. Мы знакомы три дня, мама.
Баба Вера. И что тебе о нем вообще известно?
Зина. Ну? Что он большой поклонник моего таланта. Известный адвокат. И, кажется, любит меня… раз просит моей руки…
Баба Вера. (В страхе.) Руки?!. Ты же слышала?! Он и первых трех своих баб любил… однако ж… загубил!
Юля. (Вбегает в горницу запыхавшись. Громко.) Здрасте всем! (Удивленно.) Ой, тетя Зина приехала?!
Зина. Какая я тебе тетя, Юлечка? Просто Зина. Мой возраст вполне позволяет тебе так меня называть.
Юля. Баб Вер, а Жорка не приехал еще?
Баба Вера. Да нет пока, Юлечка. Приехал бы, наверное, к тебе, в первую очередь бы, забежал? Ждем вот, с минуты на минуту.
Юля. (Разочарованно.) Нет уж, баб Вер, если на автобусе не приехал, так теперь только завтра, наверное, заявится. Я че прибежала-то еще? Там быки чью-то красную машину к пруду потолкали.
Все: Как?! Где?!
Эрнст, кинув ковш, бросается вон. Акоп за ним. Макар тоже порывается броситься вон, но Евгения с силой усаживает его на место.
Евгения. (Тихо к нему.) Ты-то куда скотник?! В — чистом ведь! Без тебя справятся, торреро ты наш неугомонный!
Юля. Ну, я побегу? (Кивая на дверь) Грузину с дядькой в парике помогу быков отогнать!
Зина. (Кричит ей вслед.) Этого дядьку зовут — Эрнст. (Возмущенно.) Вот — деревня! Буквально создана для нашего Жоры. И парик ведь разглядела – глазастая!
Макар. (Глядя в окно, выходящее во двор) Бычары-то, наверное, к нижнему пруду машину покатили. Он ближе и глубже. Помнишь, Евгеш, сколько раз они наш «Запорожец» угоняли. Пока я его не перекрасил из красного цвета, в — зеленый. Теперь об него только почешутся иногда, да на капот навалят, но это уже мелочи.
Евгения. Не раздражай меня, а помолчи лучше!
Макар. Так я дома и так всегда молчу… и только со скотом, почитай на ферме и разгованиваю.(Обращаясь к деду Демьянну). С людьми-то тоже охота покалякать. А вот в верхнем пруде мелко, ты ж знаешь, дед. В нем бы жена адвокатова не утонула б, никак. Мы, с нашим участковым Мекиным, вдоль и поперек его излазили. Да. Каждую субботу ведь с ним бреднем браконьерим. Карасей — мне, а раков — ему. Он их начальству своему отвозит. Начальство в бане с его раками мыться любит. Если б не раки, давно б его из участковых поперли. Так Мекин сам говорит.
Евгения. Послушать нечего. Вот муженьком Господь наградил. (В полголоса, обращаясь к залу.) Хоть бы быки раздолбали их «Опель» к чертовой матери! А то и он Зинке достанется. Хотя… с таким маньяком-вдовцом может и ему… достанется её кабриолет…
Входят Эрнст и Акоп, запыхавшиеся. Вытирают пот со лба. Эрнст умывается, а Акоп рассказывает.
Акоп. Еле отбили! Хорошо, Юля помогла. Скоты, только капот раскурочили.
Э р н с т. И два колеса проткнули.
Евгения. (С досадой в зал.) Эх, жаль, что не все четыре!
Акоп. Но быки ведь могут вернуться.
Зина. Мама, надо срочно чем-то накрыть машину.
Баба Вера. А у меня этот есть в сенях… как его? Дед?
Дед Демьян. Дерьмонтин.
Баба Вера. Дермонтином накрыть пойдет?
Эрнст. Пойдет.
Баба Вера. (Эрнсту.) Вы отдыхайте. Мы с дедом сами справимся. Дед, пошли.
Баба Вера и Дед Демьян выходят вдвоем.
Акоп. Пока я машину толкал, мне вот какая умная мысль пришла. Чтобы не было раздору и все по справедливости, надо делить клад на равные доли именно в их денежном эквиваленте.
Эрнст. Рационально.
Акоп. Давайте посчитаем сначала, сколько у нас долей. А оценщик-специалист на золото и драгоценные камни у меня в Ереване есть. (Загибает пальцы.) И так: я – первая доля.
Евгения. Я — вторая.
Зина. Я – третья и Феня, — младшая сестра, она пока в пути — четвертая.
Евгения. (Со вздохом.) Жорик – пятая доля.
Лукерья. Меня, голубчики, не забудьте. Мы с братом — шестая.
Акоп. О вас с лесником, женщина, речь вообще пока не идет.
Лукерья. (Грозно.) Чего ты там бормочешь, загорелый ты наш?! Понаехали, понимаешь! И командуют еще тут! На чужой территории-то?!
Евгения. Акоп прав! И так уже слишком много долей получается!
Зина. Такой вопрос, Лукерлья, без папы нам не решить — сама понимаешь.
Акоп. Но, пока папы нет, кое-что мы решить все-таки должны.
Входят Дед Демьян и Баба Вера. Дед Демьян лезет сразу на свою печку.
Баба Вера. Всё. Накрыли по самые колеса, теперь можно не беспокоиться.
Эрнст. Спасибо. Завтра займусь ремонтом автомобиля. (Вздыхая.) Жаль вот, от быков, у меня машина не застрахована.
Акоп. Ну, так продолжим, господа. Что я имею в виду, говоря, что вполне можем решить кое-что и сейчас. Так как в истории с кладом именно я являюсь, так сказать, причиной всех наших будущих благ, считаю по этому, что кроме такой же доли, как и у всех, в качестве премиальных, так сказать, мне причитается тара. То есть сам сундук… старый, гнилой… заберу его, так и быть, себе. Довожу просто до сведения, чтобы не было потом недоразумений.
Лукерья. (Ехидно улыбаясь и качая головой, в полголоса, обращаясь в зал.) Вот, хитрозадый. А?! Ну, прям, как наш председатель – Агдам Муфасаилович. От южного солнца, все они, чтоль такие?!
Зина. А давайте, полюбуемся хотя бы визуально на этот сундук! Страсть, как любопытство разбирает!
Акоп. Ну что ж? Визуально, так сказать, полюбоваться сундуком можем и сейчас. (Командным голосом.) Макар, за мной!
Скрываются за печкой и, вскоре они, кряхтя, ставят сундук, завернутый в тряпку, на стол.
Макар. Тяжелый!
Акоп. (Улыбаясь.) Всем хватит. (Поймав взгляд Лукерьи, посерьезнев, добавляет.) Имею в виду, конечно — только законных претендентов на это золото.
Евгения. Я слышала даже, как позвякивают монеты внутри сундучка.
Акоп. Такой звук могут издавать только царские червонцы – уж я в этом разбираюсь – поверьте! (Развязывает узел, и перед всеми предстает довольно красивый, с украшениями, старинный кованый сундук примерно 1м х 0,5м х 0,5м. Акоп гладит и целует его.)
Макар. И мне показалось, что звенит что-то очень знакомое…