Подлюкин. Смотри, Зинка, тоже чего обидного не ляпни! Это только мне можно.
Зина. В Австрии нет привидений! Они только в Англии, потому что там туман и старинные замки.
Ганс. У меня тоже есть старинный родовой замок. И в нем тоже живет привидений! (Со слезой в голосе.) Теперь даже две… штука….
Подлюкин. (Скептически.) Пустое фантазерство!
Вареник. Брэхня!..
Степан. Вот, заливает Фриц!
Ганс. Попрошу!.. Попрошу верить мне, господа! (Достает из кармана фотографии.) Мои вещественные доказательства. (Зина и другие, берут и удивленно разглядывают.) Дома у меня целый альбом подобный снимки.
Вареник. Фью?! Якысь-то два зэлених пятна.
Зина. На всех фотографиях что-то, просто бесформенно-зеленое. Только разных оттенков этого цвета.
Ганс. Вам трудно разглядеть. Вы не знали эти люди. А это – мои родные призрак. Вот на этот фото, справа, — мой пра-пра-предок – Тристан XIII-й. Сейчас ему было бы лет пятьсот. Умер насильственной смертью. Слева, моя первая… (Со слезой в голосе.) Моя любимая жена – Изольда. Она почила тридцать лет назад. А вот на этот фото (дрожащим голосом) Это жирное зеленое пятно. Это… это… Тристан и Изольда… эти два призрака… слились в любовном объятии! Я… я страшно ревную… свою Изольду! (Утыкается в грудь Зине и рыдает.)
Подлюкин. Ну вот, довели человека.
Вареник. Дайте ему выпыть. Пусть вуспокоится. Стоит из-за, какого-то Дристана плакать?
Степан. (Сует Гансу стакан.) Давай, тяни. Расхныкался, как баба.
Ганс. (Шмыгая носом.) Только со всеми. Только с вами, господа.
Подлюкин. Предлагаю! (Встает с поднятым стаканом и снова стучит по графину.) Помянуть Изольду… э-э…. Как, по батюшке-то?
Ганс. Эсэсовну!
Подлюкин. Эсэсовну, почившую от…
Ганс. Несчастный случай.
Подлюкин. От несчастного случая. Пусть земля ей тоже будет пухом. (Все выпивают. Подлюкин садится.)
Степан. (Ласково и пододвигая тарелку с грибами.) Рыжиками, Антресолевич, рыжиками… (Ганс подчиняется и ест их).
Зина. А как она погибла, Ганс Христианович?
Подлюкин. Не мотай нервы австрияку! Хочешь, чтоб и он? Тут прямо почил?
Ганс. Не сейчас, Зиночка. Не сейчас. (Горько вздыхает и вытирает глаза платком.)
Вареник. Гэй, хлопци! Хватит грустыты! Спиваемо лучши, як добре людыни робуть в такой гарний компании! (Хватает гармошку с лавки и, громко и весело, запевает под ее аккомпанемент.) «Раз-два-три калына! Чернявая дывчина… в саду ягоду рвала!..
Все подхватывают, хлопая в такт песне и весело притопывая.
Мамед. (Встает из-за стола и, морщась от громкого пения, подходит к краю сцены. Пока остальные поют, говорит в сторону зала.) Вот, орут! Шайтан-майтан! Папа правильна говорит: «Не пей водка, сынок. Совсем дурак станешь. Голова джигиту для другого нада. (Достает из-за пазухи трубку и кисет.) Папа хороший табак мне в дорога дал. Целый мешок, однако. (Набивает и раскуривает трубку.) Папа сыну добра желает. Плохой конопля не даст. (Затягивается и замирает с наслажденьем. Потом, шумно, еще и еще затягивается.) У-у-у! Запах родина! Башка хорошо кружит. Натощак, потому что. Плов на столе – йок! Джигит голодный ходи. Тута кругом одна савинына. Если б не анаша, с голода б давно сдох, как собака. (Выпускает дым кольцами и замирает, закрыв глаза, в неестественной позе.)
За столом поют уже: «Купыла мама коныка, а конык без ногы…»
Зина. Мамедик, идем к нам! У нас весело!
Мамед. (Не своим, а каким-то потусторонним голосом.) Слышу. Слышу, тебе Зульфия. Но не пойду. Моя тебе не любыт. Папа тебе по-всякому любыт. А калым я платы? Да?!
Степан. Айда, Мамед! Хватит курить!
Мамед. Слышу… слышу, Ахмед-пед. Мой белый, теплый верблюжонок. К тебе в объятия моя всегда рада. (Семенит пошатываясь, с вытянутыми вперед руками, сначала в одну сторону, потом в другую. Пока не упирается в печку.) Наконец, наконец, мы вместе, мой белый, теплый Ахмед-пед. (Обнимает печку, растопырив руки, подняв одну ногу на скамеечку возле печки.) Наша любов вечна, мой дарогой Ахмед-педик! (Затягивается в последний раз и замирает в этой позе, закрыв глаза, прижавшись щекой к печке, с трубкой во рту.)
За столом звучит «Черемшина»: «Вечером в садочку, в тихом закуточку, жде, дивчина, жде…»
Зина. Объявляю белый танец! (Подбегает к Степану и тащит его танцевать. Они кружат в танце «а ля вальс». Степан пошатывается.) Вы прекрасно вальсируете, Степан. У вас такая сексуальная борода! И такие сильные руки! (Сама опускает руку Степана ниже своей талии.) И такие смелые руки! А под каким знаком вы родились, дикий симпатяга?
Степан. (С гордостью.) Я овéн!
Зина. (Кокетливо.) Ах, какое совпадение?! А я родилась в год овечки! Что же теперь сделает дикий овен со своей беззащитной, слабой и на все готовой овечкой? (Обнимает его за шею.)
Степан. (Не понимая и таких откровенных намеков, хвастливо.) А еще я и импóтент!
Зина. (Жеманно.) Не поняла. Кто?
Степан. (Гордо.) Импóтент!
Зина. То есть… (Удивленно.) Импотéнт?! Ударенье на последнем слоге?
Степан. Может, и так?
Зина. Ах, так значит?! (Перестает танцевать.) Ну, тогда нам незачем и продолжать танец, дядя… Стёпа. Пойдемте за стол. Хотя… мне искренне жаль… вашу бесполезно висящую бороду (Трогает, уже брезгливо, бороду Степана.).
Они идут к столу, но Зина заворачивает, сначала, к Мамеду.
Зина. Вам плохо, Мамедик?
Мамед. (Не открывая глаз.) Нэ… нам с Ахмед-педиком… оченна харошо.
Зина. (Оглядываясь вокруг, крайне изумленно.) С кем, с кем?!
Мамед. С моим любымым, белым верблюжонком.
Зина. (Отходя от Мамеда. В зал.) Какие странные сегодня мужчины… (Подходит к столу.)
Степан. (Успев уже выпить полный стакан, заплетающимся языком, глядя на Зину и вставая.) Давайте, выпьем за Зину! За такую замечательную… балерину и… и ещё, овцу — Зину!
Зина. (Возмущенно.) А, может, за Степана-барана?
Все смеются. Зина садится опять рядом с Гансом.
Степан. Попрошу не путать овнá с бараном!
Зина. Да я не про импóтентов.
Степан. А-а-а. Ну, это другое дело. (Выпивает один. Все смотрят, как его еще более пошатывает, он задевает посуду, опрокидывает на стол графин)
Подлюкин. Может, хватит тебе, Степан?! Раз ты уже и юмора не понимаешь.
Степан. (Заплетающимся языком.) Попрошу мне не указывать! Я тут хозяин!
Подлюкин. (Зло.) Так ты думаешь? Что ты – на самом деле здесь хозяин?!
Степан не отвечает, садится и назло пьет еще.
Зина. (Переводя разговор.) Я вот подумала сейчас, зачем это Изольда к вам из потустороннего мира является. А? Ганс Христианович?
Подлюкин. Ну, вот! Еще одна нервотрёпщица! (Выпивает с раздражением.)
Ганс. (Плаксиво) Изольда появляется всегда внезапно, то, как неясное зеленоватое пятно, а то так четко, как вот вы теперь. Она, почему-то, всегда протягивает мне топор и говорит, каждый раз одно и то же: «Возьми, Ганс! И сделай это снова».
Зина. Странно… а как она всё-таки погибла?
Ганс. Вы не поверите! Как-то летом, она решила ночью наколоть дров, чтобы затопить камин. Помню, было так душно. Я уже уснул. Слуги были почему-то в отпуске. В замке мы находились одни. А наутро… я нашел ее с отрубленной головой. Полицейские сошлись во мнении, что она… свела, таким образом, счеты с жизнью…
Зина. Какой ужас!
Подлюки переглядывается с Вареником и тот присвистывает от услышанного.
Ганс. Ужас еще и в том, что у меня нет до сих пор наследника. А я ведь так люблю детей. Другие же мои жены убегали всегда после первая же ночь, проведенная в моя спальня.
Зина. Из-за призраков?
Ганс.(Сокрушённо.) Из-за того, что я – им-по-тéнт.
Зина. (В зал.) Надо же, еще один?!
Степан. (Вставая, пьяно и грозно.) Ну, ты! Фриц Фашистович! Ты ври, да не завирайся! Какой ты, к черту, импóтент?! Может, ты еще и овéн?! Здесь только один импóтент! (Стуча по столу.) И один настоящий овéн!
Подлюкин. Я приказываю тебе, не пей больше, Степан!
Степан. А ты, кто такой?!
Вареник. (Возмущенно.) Так нажраться, щеб своего… благодетеля не вузнаваты?!
Степан. (К Варенику.) А ты заткнись, халуй! Жрешь мое и пьешь мое! Так и не выступай!
Зина. (Ласково.) Успокойтесь, Степочка. Да пейте, сколько угодно. (Делает знак остальным, чтоб не вмешивались.) Делайте, что хотите. Ведь вы здесь – хозяин.
Степан. (Гордо.) Вот так-то! Слышите? (Тыча в стлорону Зины пальцем.) Эта овца верно мекает.
Подлюкин. (Ласково.) Точно. Выпей еще, Степа. (Подносит ему полный стакан.) Покажи нам пример, как хозяин, да будем снова сказки о привидениях слушать, от Ганса Христиановича.
Степан выпивает. Икает. Покачиваясь, грозит всем пальцем и, вдруг, падает на пол. Всхрапнув, забывается в усмерть пьяном сне, широко раскинв руки.
Подлюкин. Вот, гад не благодарный! Завтра я ему покажу!.. Заснул егерем среди уважаемых людей. А завтра проснется в стаде! Снова пастухом, среди скотов!
Вареник. (Саркастически, в зал.) Гарно ты брешешь господин Подлюкин. Знаемо мы тебэ. Навутро, ны помнышь, и як тоби зовуть… ни то, чтоб чёго….
Зина. (Ласково.) Ганс Христианович, а вы еще раз попробовать жениться… не хотите?
Ганс. (Не слушая ее, со слезами в голосе.) И зачем я такой несчастный?! Деньги – ничто!
Вареник. Вирно, Антрисолич. Сало — усё! Сало ишь, и будэ у тебэ, и в штанах усё упорядки, як у жеребца! Слухайти люды, а давайте вще спиваемо!
Подлюкин. (Вдруг бьет по столу и, грозно.) Хватит петь… мы не на сцене, а на охоте чёрт возьми! Стрелять хочу! Мамед, оружие! Где Мамед?! Ружье мне! (Оглядываясь на Мамеда.) О! Уже торчит джигит? Как слива в ягодицах! Весь в папеньку! Анашист! Курилка с Ферганкой долины! Никита, всем ружья!
Ганс. (Испуганно.) Иван Петрович. Но я… Найн! Я не хочу взят… оружие! Я с некоротых пор… пацифист. Я не хочу….
Вареник. (В зал). Понятно дило. На хрена ему ружьё, когда вин и топориком не плохо орудуе…
Подлюкин. (Недовольно.) Странный вы народец – иностранцы. На охоте… и вдруг ты… стрелять видите ли не хочешь. Ну а, что же ты хочешь… гражданин банкир? Озвучте пожвлуйста!
Ганс. (Стеснительно озираясь на Зину, вполголоса.) Я хочу… очень хочу… как это, по-русски? В — сортир, я хочу. Вот!
Вареник. Хэ?! Велика проблима. Выйшел на крыльцо, брызнул в сниг, и усих дилов. Ха-ха! На вохоти, усё упрощенно.
Ганс. Найн! После эти проклятый грибы… с крыльца брызнуть… абсолютно найн! (Выразительно крутит головой.) Не воз-мож-но….
Подлюкин. Зинка, проводи до сортира этого… мягко говоря… иностранца. Ха-ха!