Зина. А я читала….
Ганс. (Перебивая.) Не знаю, как в Россия…. Но в Австрия это существо есть!
Подлюкин. А я, как коммунист, заявляю….
Степан. (Перебивая.) Может, у них и есть… одно существо! А мой брат ботаник, в наших «Задолбаевских угодьях», их до хрена видал!
Подлюкин. (Настороженно.) Так у тебя есть брат ботаник?!
Степан. (Испуганно.) Нет. Нету. Оговорился…
Зина. Ой, Гансик! Расскажи, пожалуйста, про Снежного австрийского человека! Это так интересно!
Степан. Подставляйте уши, счас он навешает вам опять лапши. (Наливает и пьет один.)
Ганс. Это очень давний историй, очень давний. Когда лесной озеро, невдалеке от наш городок, еще назывался «Озером девственниц». В нем купались исключительно девственниц. Тогда в старину они еще были. И… кхэ-кхэ… купались они всегда в этот озер исключительно голые…. такой был тогда обычай.
Вареник. (Облизнувшись.) Якысь… красывый обычай.
Степан со злостью глядя на Ганса, наливает и пьет, хмелея на глазах.
Зина. Не перебивайте, пожалуйста! Рассказывай, Гансик, рассказывай. Мы все во внимании!
Ганс. В один из такой день, когда в озер, как всегда, купались городские девственниц, вдоль его берег прогуливался, как всегда, местный пожилой пастор. И, как всегда, девушки об этом не знали. Но в тот роковой день пастор так увлекся любованием… кхэ-кхэ… девственной красота и чистота… этот озер и природа вокруг, что не услышал шаги позади себя, а только вдруг ощутил на своё плечо очень тяжелый, волосатый нечеловеческий рука! Когда он оглянулся, то увидеть страшная образина с ехидный улыбка на морда! И эта звероподобная харя вдруг, на чистейший австрийский язык, посмел святейшей особе сказать следующей: «Тебе не надоело подсматривать за молоденький девчонки, старый хрыч?!» От возмущенья за клевету святой отец бросился в воду, с громким криком: «Спасите!» Девушки, увидев пастора и волосатый великан, бросились в город, в чем мать родила! Прибежав на площадь, они до самого вечера рассказывали горожанам о страшном приключении, случившемся с ними. Описывали необычайно — огромные рука, нога и остальной члены этот лесной созданий. Только поздно ночью, когда стало уже очень холодно быть голышом, все девственниц разошлись по домам.
Вареник. Как жаль, что мэня нэ було тогда в вашем городи.
Подлюкин. И меня… на этой площади….
Степан. И меня вместе с вами….
Зина. А что же пастор?
Ганс. Прихожане обнаружили его через два дня, уже сухим и невредимым, высоко подвешенным за капюшон сутаны на сук дерева. Оказывается, это дерзкое существо, по имени Йети, пригрозило старому пастору, вешая его на дерево. Что, на первый раз, оно его просто высушит. А если повторится подобное… то сделает с ним… кое-что и похуже. В общем, пастор так напугался, что оставил кирху и стал банщиком в общественной городской баня. С тех пор озеро стало называться «Озером Йети». И купаться стали туда бегать уже замужние женщины наш городок. А потом и со вся австрия. И, почему-то, по ночам… и, тоже — голые… и до сего дня…
Зина. (С интересом.) А ты расскажешь, Гансик, как найти это озеро?
Степан. Брехня всё это!
Подлюкин. Нет… пастор с голыми девками, это — ладно. Бабы по ночам в лес шастают — это и у нас бывает. А вот Снежные человеки, извините, — не верю! Это бред. А ну-ка проверим, в своём ли ты уме, Ганс Христианович. Угадай загадку детскую. Кто весной и летом…
Вареник. (Перебивая.)Одным зэлэным цвитом?
Ганс. Так ясно и ребёнку! Доллар – конечно! (Запальчиво.) И не надо устраивать тест для мой здоровый мозг! У меня есть вещественный доказательств! Вот! (Лезет в карман пиджака и достает конверт.)
Зина. (Победоносно глядя на всех.) Вот — так вот! Покажи им, Гансик! Покажи!
Ганс. (Доставая что-то из конверта.) Вот! Вот клок шерсти со спины снежного человека! (Зина закрывает руками лицо.)
Подлюкин. (Машет руками.) Спрячь! Убери! Убери эту вонь! (Закрывает нос.)
Ганс. (С довольным видом, убирая конверт в карман.) Ганс Христиан никогда не рассказывает сказка. Это наша семейная реликвия! Ведь тот пастор был — из наш древний род – Антресоль!
Вареник. (Шепчет Подлюкину.) Сдается мни, ще цей клок не со спины, а по ниже… И загадульку вин ни вугадал…
Степан. (Ставя опустошенный им только что очередной стакан.) Подумаешь?! Клок волос! У моего брата целая шкура имеется! Он их разводить будет на ферме в нашем заповеднике.
Вареник. Опять про какого-то брата бреше! Значит, знова вже напывся! Да як бистро? Стары дрожжи видать помоглы.
Подлюкин. (Заинтересованно.) В каком, говоришь, Степан, заповеднике? Чей брат?
Степан. (Вызывающе.) Да хотя б, и мой! Двоюродный! С партии «национал-зеленых»! Что, съел?! Скоро он тебя вот так вот! (Делает на стуле движение корпусом, от которого чуть не падает.) Возьмет и подвинет с твоего кресла!
Вареник. Что-что?!
Подлюкин, Делает рукой знак Варенику, чтобы тот не вмешивался.
Степан. Из «Задолбаево» он забацает заповедник, а меня сделает министром, по этим самым… ну, как их? (Смотрит на Зину.) Ну, чем мы ночью с тобой занимались?.. А! Сношениям! Во как!
Подлюкин. Так твой брат, выходит, и есть тот учитель ботаники, что….
Степан. (Наливая себе, ехидно.) М-да… он самый! (Выпивает и, икнув, грозит всем поочередно пальцем.) Он вам всем!.. Всем покажет «кузькину мать»! (Все притихли.) Он у меня, знаете, какой крутой?! Усища – во! (Показывает непонятные жесты.) Чубище – от! Кулачища – во! И оба!.. (Смотрит на свои вытянутые кулаки.) Оба в зеленых перчатках! И весь он, зеленый-презеленый! До мозга костей! Даже… даже лыжи, и те зеленые!.. И даже в бане…. Ежели его раздеть, все равно весь зеле….
Вареник. (Хлопая по столу.) Хватит нас пугать! Мы и не такое бачилылы… в бани!..
Зина. (Заинтересованно.) Дальше, дальше, Рыжик, рассказывай, рассказывай. Что там у него зеленое в бани?
Степан. (Вставая.) Я пью за моего брата! За его победу на выборах! (Выпивает полный стакан.)
Вареник. (Глядя на Подлюкина, многозначительно.) О, це новость?!
Подлюкин. (Наливая еще один полный стакан и подавая его Степану.) Давай-давай, тяни, Степа. За вашу победу…. (В зал, тихо.) Захлебнетесь теперь у меня оба!
Степан. (Полюкину.) Вот так, молодец, Петрович, привыкай. Будешь у меня… за офис… офис… офисыанта! (Берет стакан из рук Подлюкина и выпивает. Ноги у него подкашиваются. Заплетающимся языком.) Ты лысый (Показывает на Вареника.) будешь у меня – банщик. Зинка – гувер… рувер… натка… А фашист — безработный… Так что… в «Задолбаево» я – полный хозяин! (Бьет себя в грудь и, от этого удара, отскакивает от стола.) Я! (Бьет себя в грудь еще и падает на пол. Поднимает голову в последний раз.) Я – хозяин! (Роняет голову и засыпает мертвецким сном.)
Вареник. (Качая головой и цокая языком.) Якысь змыюку ты, Ваня, на груды пригрел?!
Подлюкин. (Зло.) Пристелил бы обоих этих братов-гаденышей!
Ганс. (Испуганно.) Убить найн! Это есть криминал! Грех! Аморально!
Подлюкин. (Угрожающе.) Чего-чего?! Чья бы корова мычала?! Скажи лучше, за что ты Изольду свою топором зарубил?
Вареник. (В зал.) Гляди-ко, Пытрович, по трохи стал вчирашне вспоминаты.
Зина. Да хватит вам ругаться, мальчики!
Вареник. О це, вирно! Мы ж не в думе! Мы ж на вохоти! Давайты, спиваемо! (Слезает с табурета, но к лавке, где стоит гармонь, пробирается, почему-то, на корточках «гусиным шагом».)
Подлюкин. (Глядя на него) Смотри-ка! Точно, обезножил с медовухи….
Вареник играет на гармошке и запевает свою любимую – «Распрягайте, хлопци, коней…» Все подхватывают и поют целый куплет.
Зина. (К Гансу.) Гансик, пойдем танцевать. Я ведь – балерина, танец – моя стихия! (Они слезают с табуретов и, тоже, оказываются на корточках.)
Подлюкин пускается в пляс, но может только вприсядку.
Зина. (Пытаясь танцевать с Гансом.) Ой, как неудобно танцевать с такими ногами. Как же теперь выпрямить их?!
Ганс. Я думаю, помог бы хороший шок.
Зина. Да откуда, в этой глуши, взять шок? Тем более — хороший?
Открывается дверь и вбегает Мамед.
Мамед. Дядя Ваня-ака! Там трупа в сугробы! Зелёного человек… застрылылы!
Все, с испуганными возгласами, вскакивают с корточек на ноги.
Мамед. Совсем зелёный рука из снег торчит!
Подлюкин. (Машет то одной, то другой рукой на Мамеда.) Ты… ты… что?! Опять обкурился, басурман проклятый?!
Мамед. (Обиженно.) Моя сегодня еще не курыл. (Застенчиво ковыряя ногти.) Моя в огород думат ходыл. Об эта рука споткнулся, чут не упал.
Вареник. Да вин со вчирашнего вще кайфуить! Конопляно подбрушье Россыи!
Подлюкин. (К Мамеду.) Толком… толком скажи, что и как?!
Мамед. Я пошел… подумал… подумал долго, много. И решил машина наша посмотрет. Подхожу… Гиляжу, «Мерседеса» вся в дырочка просверлена! Как дурушлак! И стеклы разбыты. Я напугался, побежал к вам, и об этот проклятый рука, в зеленый перчатка, споткнулся. Упал в снэг, трупа этот пощупал сначала, а потом побежал суда!
Вареник. Вот это пострелялы мы вчира….
Подлюкин. (Зло, Варенику.) Молчи, дурак! (К Мамеду.) А почему думаешь, что его застрелили?
Мамед. Рука в перчатка прострэлен, дирка насквоз на ладонь. Моя догодался… стирылялы! И в человек… и в «Мерседеса».
Подлюкин. (В истерике.) Молчать! Приказываю молчать! (Подлюкина начинает бить нервная дрожь. Он трезвеет на глазах.)
Вареник. (Крутит в задумчивости ус. В зал: «Во це снайпыр… и чиловика, и свий белый «Джип» дуплетом ухайдакал.)
Подлюкин. (Взяв себя в руки. Официально.) Никита Тарасович, сходите с водителем, осмотрите место происшествия и доложите мне лично!
Вареник. (Вытянувшись.) Слухаюсь! (Выходят вместе с Мамедом.)
Ганс. (К Зине.) Зина, этот молодой человек так плохо говорит по-русски. Я ничего не понял, что он сказал? У кого просверлена дырка?
Подлюкин. (Услыхав.) Зинка! (Показывает ей кулак, чтоб молчала. Обращается к Гансу.) Этот вьюноша – наркоман! Мало ли ему что померещится! (К Зине.) Уведи его вообще… в баню! Вчера ее должны были натопить. (К Гансу, ехидно.) Вы были, Ганс Христианович, в русской бане?
Ганс. Найн.
Подлюкин. Ну и хорошо! Думаю, тогда вам будет там интересно… в компании с голой балериной-референтом.
Зина. А она не остыла, Иван Петрович? Я не простужусь?
Подлюкин. (Гневно.) А мне плевать!.. Остыла?! Растопите поновой!
Зина. (Испуганно беря Ганса под руку.) Пойдемте, Ганс, в бане вам будет и интересней, и безопасней. (Выходят из избы.)
Подлюкин. (Бросается к ружью с тряпкой и спешно обтирает ружье от отпечатков своих пальцев, бубня.) На всякий случай. Предосторожность не помешает.
Входят Мамед и Вареник. В руках у последнего лыжи зеленого цвета. Вареник, непринужденно посвистывая, ставит лыжи рядом с дверью.
Подлюкин. (Властно.) Мамед! Пошел в баню! (Мамед покорно выходит.)
Подлюкин. (К Варенику.) Ну?! Не томи! И перестань свистеть! (Показывая на лыжи.) Что это?
Вареник. Це лыжи валялысь у «Мерседеса».
Подлюкин. Почему? А, ладно, плевать на лыжи! Про труп! Про труп докладывай! Есть он, или нет?!
Вареник. (Опять очень спокойно.) Як жеж нит? Вин — е. (Назидательно) Когда вочень вумни люды и метки килерá стрыляют в пьяным выде в свий «Мерседес» заместо сугроба, и в добру людыну замисто зеленой сосны… а потим вще загадуют дурацки загадульки….
Подлюкин. (Пятится назад и брякается на табурет. Обхватывая голову руками, стонет в отчаянии. После небольшой паузы устремляет гневный взгляд на Вареника.) Ты ж меня с потрохами сдашь! Галушка хренова! Я наперед ведь всё уже знаю!
Вареник. А як жеш ни сдаты, Иван Пытровыч? Це ж — ваших рук дило. Усе сходытся. Труп твердый, як камынь. Я щупав. Значит, со вчирашниго вичиру в огороде мерзне. И снигом всиго занисло. (Крестится трижды.) Царствие Нэбэснэ напрасно убиенному… брату Стэпанову….
Подлюкин. Что?! Что ты сказал?!