Вареник. То и сказав. Опять усэ сходытся. Лыжи зэлэны. Костум зэлэный на ним, зэлэны перчатки. И потом, вы самы! Не водын раз при свидэтэлях, Иван Пытровыч, угрожалы, что застрелилы б его, если б попался вам… так ще никто же не повирит, что случайно вы в него попалы?!
Подлюкин. (Вскакивает, хватает Вареника за грудки и, в гневе, трясет его.) А ты ведь рад, галушка! Что в свидетели пойдешь, а меня за политическое убийство приговорят?! Ты вместо меня пойдешь на выборы и в мое кресло?! Конкурентов-то теперь нет! Думаешь, съел меня, хохол проклятый?! Думаешь, подсидел?! Вот! (Показывает кукиш.) Рано меня хоронишь! Мне терять теперь нечего! Трупом больше, трупом меньше! (Загадочно и страшно оскалившись, брезгливо отталкивает зама от себя.)
Вареник. (Испугано машет руками.) Что вы? Что вы? Иван Пытровыч? Я не пойду в свидетеля! Я нычего нэ бачил. Нэ слышул1 Я завсэгда з вамы!
Подлюкин. А у тебя и нет другого выхода. (Ехидно.) Стреляли вместе. Без свидетелей. Кто именно убил, трудно доказуемо. (Вареник косится на ружье.) Не волнуйся. Отпечатков на нем моих уже нет.
Вареник. А куды ж воны подывалыся?
Подлюкин. (Ехидно.) Я их обтер. Меня в районе давно знают. У меня везде свои люди, а в прокуратуре однокашник. Я думаю, веры будет больше мне, а не — тебе, Вареник!
Вареник. Что ж нам робыть, Иван Пытровыч?
Подлюкин. (Подходя к Варенику, уже с доброй улыбкой, и поглаживая его голову.) Будем думать, Никита. Будем думать. Иван Петрович всегда выходил из воды сухим! Не зря же я в своё время закончил Высшую школу КПСС! (Целует его в череп.) Но и ты, напрягай извилину свою единственную, из которой у тебя чуб растет.
Входит Зина.
Зина. Ганс Христианович так ловко орудует топором. Он баньку сам растопил. Ну, а как Мамед… сапоги свои снял… оставаться там было невозможно. Потому и вернулась.
Подлюкин. (Садясь за стол.) Присаживайтесь оба. Совет буду держать. (Вздыхает.) С теми, так сказать, кого мне Бог послал. На тебя, Зинка, я надеюсь. Ты сумеешь на следствии язык за зубами держать.
Зина. (Испугано.) На каком еще следствии?! Иван Петрович?!
Вареник. (Нервничая.) Як на каким?! Труп е?.. Е! Значит, и следствие будэ!
Зина. (В панике прикусив палец.) Так труп, все-таки, есть?!
Вареник. А як жеж?! Иван Пытровыч учера прыстрылыв, як собаку, брата Стэпанова! Он жеж у нас снайпыр. Второй вистрел був лишь контрольным.
Зина. (В зал.) Значит, Иван Петрович убил брата, Рыжика. И именно его призрак бродит теперь неприкаянный по окрестностям.
Подлюкин. (Бьет фуражкой Адольфа об пол. Грозно к Варенику.) Да не Иван Петрович, а вместе с тобой, мы стреляли! И неизвестно ещё, кого мы там… пристрелили…
Вареник. Да усе давно извэстно! Це брат Стэпанов. Вись же в зэлэном! Як плесынь! Як вы спланирували, так все и було, замочил сопэрника, и крисло губернатора тыбэ не менуе.
Подлюкин. (Зло.) Ой, не нравится мне твой настрой, Никита! Ой, не нравится! Мы вот возьмем, с Зинаидой… да все на тебя и свалим! Да! Она в свидетели пойдет. Не веришь? Скажи ему, Зин. (Вареник в страхе падает на колени и, простирая руки, то к Зине, то к Подлюкину.)
Вареник. (Крестясь.) Верую, Иван Пытровыч! Верую! А потому, прошу не губыты! За рады всего Святого! Заклынаю вас! Родиной! Полтавщиной! Усей самостыйной Вукраиной заклынаю! Всим Эс…эн…гэ! Нэ губыты!
Подлюкин. Ладно-ладно, вставай. Пошутил я… пока. Но учти. Мы все повязаны одной веревочкой. Я один в тюрьму не пойду… а, может даже и один… в тюрьму не пойду. Понимайте, как хотите… наш богатый… великий русский язык. А проще говоря… могу обоих вас засадить. Вы оба у меня вот где! (Показывает кулак.)
Вареник. (Стоя на коленях.) Мы усе понялы, батько! (Кивает, глядя на Зину, подсказывает ей, чтоб делала так же.)
Зина тоже встает на колени, и они хором просят:
Вареник. «Мы уси понылы, батько родний. Нэ губыты нас!»
Зина. «Мы все поняли, отец родной. Не губите нас!»
Подлюкин. Ладно-ладно, дети мои! Подлюкин никогда и никого не предаёт! Это ж у меня… даже на лбу написано. Только слушайтесь меня, и сами ничего без моего ведома, не предпренимайте и не болтайте.
Вареник. (В сторону зала.) Поздно, батько. Варэник вуже звякнул куда надо. Тыльки не поняв вще… правильно, чи ни, вин поступыв?..
Подлюкин. Значит так. Чтобы мы проходили по делу ни как обвиняемые. (Показывая круг между ними.) А как свидетели, мы должны сообща… кого-то, вместо себя, топить! Лучшая кандидатура для этого – Мамед. По-русски плохо шпрехает! Дурак и наркоман. За него никто не вступится. И нам его не жаль!.. Правда, Зина? Я слыхал, ты хочешь пожить в замке? Так мои коттеджи, ничуть не хуже. Сделаешь хорошо свое дело, выбирай любой!
Зина. (В страхе.) Неужели Иван Петрович… я должна… утопить Мамеда?!..
Подлюкин. Не в прямом смысле! Просто напоишь азиата и уговоришь, на любых условиях, пострелять с крыльца. Если надо, для дела, и переспишь с ним. Он постреляет с того вон ружья. (Кивает на ружье в углу.) Оставит свои поганые отпечатки. Мы все и подтвердим, что это он, пьяный!.. Единственный!.. Стрелял вчера, а значит, именно он и является убийцей этого «зеленого» ботаника.
Вареник. А я? Мни щё в награду, Иван Пытровыч, за моё лжесвидетельство?
Подлюкин. А ты «Джип» этот заберешь себе. (Кивает на окно.)
Вареник. (Обидчиво.) Ага — Занке замок, а мени «Джип» в дырочку?
Подлюкин. Так она же переспит с Мамедои! А это уже – подвиг!
Вареник. Ах, да, тогда конично… (В зал.) Да за такий котэдж и я бы с ним — переспав…
Плодлюкин. Теперь пошли за Мамедом. А лыжи зеленые лучше вообще сжечь! (Берут графин и стакан со стола, а также лыжи и выходят.)
Степан. (Кричит в страхе, и просыпается. Садится на полу и, протирая глаза. В зал.) Опять все тот же кошмар приснился! Ну, сколько можно?! Как они мне надоели! Рогатые, хвостатые! Мелкие, такие же рыжие, как я! Скалят рыла и плюют в меня. А я отплевываюсь от них. Но их-то много, а я-то – один. Вот, если б, один на один с кем из них? Я б посмотрел тогда! Кто кого переплюнул.
Открывается дверь и, крадучись, входит Адольф. Он весь дрожит от холода, ежится в шинели и шарфе, повязанном, как платок на голову, направляется к печи.
Адольф. (Не поднимая руки, шепчет простуженным голосом.) Хао, брат! (Степан оглядывается.)
Степан. О! Адольф?! Какими судьбами?! (Встает на ноги.)
Адольф. Я только погреться, братишка. (Прижимается к печке.) Пока чужих нет. (Кивает на дверь.)
Степан. А где все? (Наливает из другого графина в два стакана.)
Адольф. В бане. Я за ними из-за сарая следил. Как ушли последние трое, я в окно глянул. Ты – один. Ну, я и зашел. Невмоготу больше было, холод терпеть. Машина без окон. Вся дырявая. Сплошной сквозняк. Продрог в ней ночью до нитки.
Степан. Ты про какую машину толкуешь, Адольф? (Идет к окну.) Случайно, не про ту? (Указывает в окно.)
Адольф. Именно про нее, брат. Белый «Мерседес». Весь, как решето.
Степан. (Задумчиво почесывая бороду.) Хм?.. Это что ж? Стреляли, что ль, они по нему, пока я дрых?! Их, богатых, не поймешь. Пошли, выпьем, Адольф, а то у меня башка, совсем не варит. Да и тебе, для сугреву, полезно. (Идет к столу.) Иль ты всё еще не употребляешь?
Адольф. (Тоже направляясь к столу.) Какой там?! Вчера же из-за тебя сорвался. С этими ведь еще пил… со Снежными человеками…
Степан. (Протягивая стакан Адольфу.) Тяни, братишка. (Чокнувшись, выпивают и, некоторое время, молчат, жуя капусту. Степан, поглаживая свой живот, с наслаждением.) О! Зажгло! Будто смазал себя изнутри! Как хорошо-то ложится на старые дрожжи! Вот, родня — мы, Адольф… а мерещится нам разное: тебе – Снежные человеки, мне – черти…
Адольф. Вот не поверишь, Степан, а я вчера встретил вчера целое племя Биг-Футов. С полверсты от твоей усадьбы отошел и напоролся на их лагерь. Их там – целый отряд. У всех дубины. Душ двадцать, наверное.
Степан. (Заинтересованно.) Не обидели?
Адольф. Да нет, что ты! Они только снаружи страшные, но добрые внутри. (Со слезой в голосе.) Мне даже кажется, что они любят и Родину нашу, и флору с фауной больше, чем я. И потом я же их динатуркой угостил. Посидели за пеньком, за жизнь поговорили, о будущем России. У нас много оказалось общего в политических взглядах. Только они очень радикально настроены. Говорят: надо идти на Москву и брать верховную власть силой. На выборах все равно мол смухлюют. Но я, кажется, их переубедил. По крайней мере, на время. Я спьяну сказал, не знаю зачем, брат, что на президента страны балатируюсь. Пообещал, после победы на выборах, назначить их вождя министром обороны. Они сказали, кого угодно поддержат, лишь бы бардак этот в стране прекратился. Заводы стоят. Колхозы развалились. Люди кинулись в леса по-грибы, по-ягоды. В реки с китайскими сетями за рыбой. Зверье перебили. Лес испилили. Снежные человеки голодуют из-за этого. Они считают, что люди, которые у власти, совсем не любят Россию. А наша программа национал-зеленых, им в целом понравилась, брат.
Степан. (Наливает стаканы.) Под денатурку, об чем хочешь, и с пнём поговорить можно. Давай, тяни! (Выпивают.)
Адольф. Последнее что помню: просил их поддержать меня на выборах всем своим электоратом. Они сказали, что по запаху определяют кто для России чужой и вредный человек. От таких, они мне пообещали помочь нашу общую Родину очистить.
Степан. (Спокойно жуя капусту и наливая опять.) Ну с нюхом-то думаю у нмх в порядке, а вот как же они будут очищать?..
Адольф. Мне кажется, что по заблуждению своему… всё-таки дубинами. Сегодня всё и увидим. Обещали прийти сюда. (Пьёт из стакана.)
Степан. (Потирая с удовольствием руки.) Хорошо, если нагрянут с дубинами. А то тут австрияк один уж больно распинается. Вот бы не опоздали только. А то придут…, а ты уж труп.
Адольф. (Закашлялся. Испуганно.) Ка-как, труп?!
Степан. А конкурент твой по выборáм – Подлюкин. Так и сказал: «Попадется мне… пристрелю, как собаку!» Это ведь он тут со своей банлой второй день охотится.
Адольф. (Испуганно.) Что ж теперь делать мне, брат? Они ведь счас вернутся. А на улице холод собачий. А лыжи… лыжи мои они в баню зачем-то понесли. А без лыж до деревни я не доберусь.
Степан. Сделаем так, Адольф. (Наливая опять в стаканы.) Пьем на посошок. И ты бежишь за сараи. Как только они из бани уйдут, ты в ней и сховайся. Там тепло. Они скоро свалят, завтра ж понедельнмк, им на работу. Если успеют… до твоих конечно…
Адольф. Спасибо, брат. (Выпивают. Адольф наспех и волнуясь закусывает горстью своих таблеток и направляется к двери, кутаясь в шинель и шарф. Степан провожает его до двери.)
Степан. Из спасибо шубу не сошьёшь, Адольф. Не забудь лучше, когда президентом станешь, про то, как Степан укрывал тебя в годины твоих гонений.
Адольф. (Открывая дверь.) Не забуду.
Степан. А министром МВД сделаешь?
Адольф. (Положив руку на сердце.) Клянусь программой партии, брат!
Степан. Верю.
Адольф. Хао, брат!
Степан. Хава, Адольф! (Дверь за Адольфом закрывается. Степан, оборачиваясь в зал.) А может, и впрямь, снежные человеки есть? И брату помогут президентом стать?! (Показывая, с грозной гримасой, кулак в сторону окна.) Ну, тогда держитесь избраннички народные! Я вам покажу кузькину мать, через повешенье! Я вам припомню, как вы пили кровя из рабочего класса! В штаны, вот только, с лампасами влезу! А то, смотри чаго?! Красными были – измывались! Буржуями стали – еще хлеще измываться над народом стали! Я вас научу Россию любить и народ уважать! Два года зарплату сволочи задерживают!
Слышен шум в сенях и голоса.
Степан. (С раздражением и досадой.) Вот, гады! И помечтать не дадут!..
Дверь открывается. Входит Подлюкин, брезгливо ведя под локоть пьяного, но довольного Ганса. В руках Подлюкина пиджак Ганса.
Ганс. (С пьяной улыбкой.) Какой милый молодой азиат. Он так нежно потер мне спина.
Подлюкин подводит Ганса к лавке слева и стелет ему под голову его же пиджак. Степан садится за стол, пьет, закусывает и наблюдает.
Подлюкин. Ложись! Хватит болтать, наш бедный банкир. Отдохни, ты устал. (Ганс сначала ложится, потом садится, пытаясь что-то сказать, но Подлюкин. грубо укладывает его и поворачивает лицом к стенке.) Спать, я сказал! И к стенке харей! Без тебя тошнит! Обидчивый ты наш!
Ганс. Да-да. Лучше спать. Обижаться в — эта страна бесполезно… и опасно. Я понял это.
Дверь снова открывается и входят Вареник и Зина, ведущие под руки пьяного вдрабадан Мамеда, который весело напевает.
Мамед. (Поёт.) Оранжевые рожи. Оранжевые пóпы. Оранжевое мыло. Оранжевый — Верблуд! Какой хороший медовух! Так башка кружит! Лучше анаша! Висё вокруг — оранжевый… как песок в пустыня. Ощень кырасива!
Подлюкин. Легко с этими иностранцами! Так быстро нажрались. Никита, сажайте его на стул и, пока теплится еще, тащите ружье!
Вареник и Зина сажают Мамеда у стола, лицом к залу. Спиной он опирается на стол. Вареник бежит в угол за ружьем, хватает его и несет к Мамеду, осторожно держа его только за ремень двумя польчиками. Мамед, в это время, продолжает петь свою песню.
Мамед. Оранжевые рожи. Оранжевые пóпы. Оранжевое мыло. Оранжевый ружьё!..»
Вареник. (Сует ружье Мамеду.) На, держи!
Мамед. (С дурацкой улыбкой прячет руки за спину.) Э-э-э. Нэ-э-эт. Моя не нада ружье.
Подлюкин. Ты что, гад?! (Снимает в гневе кепку Адольфа с головы и бьёт ею об пол.) Мы ж договаривались в бане, что будешь стрелять!
Степан. (Сидя на лавке и наблюдая за всем. В зал.) Чё-то ведь задумали, стервецы. А чё? Не пойму, пока.
Вареник. Ты жеж нам слово дав!
Мамед. (С хитрой улыбкой.) Дал? Покажи…
Вареник. Чего?
Мамед. Сло-во.
Вареник. Ах, ты еще придурковаться? Зына, хватай уту руку. (Зина вытаскивает одну руку из-за спины Мамеда, Вареник – другую, и силой вкладывает ему в руки ружье. Мамед, неожиданно, вскидывает его к плечу и целится в Вареника. Тот отскакивает, пряча голову и махая на Мамеда, то одной рукой, то другой.) Чур! Чур мэни! Азиат! Ты сказився, чи шо?!
Мамед. Дядя Ваня-ака, стирилять, или нэ нада пока?